Первый политологический текст Цымбурского — «Эстонские заметки», которые появились в сборнике «Ожог родного очага», выпущенном в 1990 году в издательстве «Прогресс» под редакцией тогдашних соавторов ученого, бывших филологов Гасана Гусейнова и Дениса Драгунского. Побывав в Эстонии в первой половине января 1989 года в числе участников проходившей в Таллинне советско-американской встречи по вопросам взаимозависимости, Цымбурский оказался вовлечен в гущу тогдашних дискуссий о «левых» и «правых» стратегиях перестройки, о национальной специфике демократических преобразований и т.д.

Еще только приступавший к политологическим исследованиям филолог отметил, что риторика эстонских борцов за «демократизацию» с национальным лицом мало чем отличается от аргументов и лозунгов московского националистического общества «Память». Более того, одним и тем же словом «сталинизм» маркируется в разных республиках Союза пренебрежение этническим началом в ходе демократизации и постановка этого начала во главу угла. «Противопоставление нации как носительницы высших ценностей, органично объединенной со своей землей, безродному пришлому населению, творчески бесплодному во всем его многолюдстве, служит в одной системе ценностным маркером политической «правизны» воюющей против «безродных космополитов» «сталинизма», в другой — популяризируется публицистами, провозглашающими неразделимость судеб Эстонии и перестройки»[1].

Цымбурский сразу же оценивает поднимающийся на окраинах империи этнический национализм как угрозу, угрозу стабильности и миропорядку, тому миропорядку, который худо-бедно начал выстраиваться в конце 1980-х усилиями пошедших на взаимное сближение двух сверхдержав. Будучи еще вполне лоялен господствующему на тот момент «дискурсу демократии», ученый подчеркивает, что сама эта демократия, успешная в деле социального обновления, в национальных конфликтах «ведет в абсолютную безысходность». И даже более того, «обуздание конфликтующих национальностей против их воли и без обращения к геноциду не может быть прочным, а это значит, что стандартные процедуры демократии, раздающей всем сестрам по серьгам, большинству – свое, меньшинству – свое, в данной сфере могут дать лишь временное и неудовлетворительное решение»[2].

Уже в конце 1980-х Цымбурский, размышляя над более фундаментальным вопросом, а какой миропорядок следует спасать от «беса» этнического национализма, каковы — рациональные основы этого порядка, задумывается и над тем, какие действия придется предпринимать тем политикам, которые реально хотят выступить от имени этого миропорядка и в его защиту.

Цымбурский пытается соединить либеральный индивидуализм как первопринцип и конечную цель восстанавливаемого миропорядка с имперской жесткостью, необходимой для его защиты. Чтобы отстоять миропорядок, нужно суметь стать в какой-то степени глухим к продиктованным радикальным морализмом уравнивания требованиям «восстановления попранной справедливости», «отвержения двойных стандартов», «правильного распределения».

Наказание Саддама Хусейна за вторжение в Ирак, осуществленное США и их союзниками, подверглось осуждению левой общественностью и как вопиющий пример «двойных стандартов». Критики Дж. Буша говорили, что, мол, в то же время США спокойно относятся к незаконной оккупации палестинских территорий. Среди знакомых Цымбурского подобную точку зрения отстаивал соредактор «Века XX и мира» Андрей Фадин.

Вероятно, в полемике именно с ним Цымбурский бросается обосновывать неустранимость «двойной морали» для всякого «последовательного, принципиального самоопределения политика» «в ключевых, фундаментальных политических вопросах, связанных с такими категориями, как Революция, Консерватизм и Реформа». Заметка под названием «О двойной морали и принципиальной политике» так и не появилась на страницах «Века XX», журнала, тесным сотрудничеством с которым отмечены для автора «Беса независимости» самые кризисные для миропорядка годы — 1990–1992.

В архиве Цымбурского, любезно переданном автору этих строк его матерью, Аделью Тимофеевной Цымбурской, мы обнаруживаем всего два листка второго экземпляра машинописной копии этой статьи. Но и из этих фрагментов видна готовность автора подвергнуть ревизии политический статус морали жалости и сострадания, безраздельно определявшей публичное поле в эпоху перестройки. Текст заметки обрывается на утверждении: «Мораль Мира в противостоянии Бунту, должна столь же ясно определиться в своей дискриминационной избирательности: охранять и совершенствовать существующий мир — значит, в той или иной форме игнорировать муки и иллюзии сотен миллионов людей, для которых он — окаянная юдоль, место попрания всех представлений о справедливости». Отсюда уже могли следовать практические рекомендации последним Хранителям советской империи – не вступать в ненужные споры с прибалтийскими сепаратистами и российскими демократами о сталинской национальной политике, о пакте Молотова-Риббентропа и т.д., не давать им тем самым надежду на то, что их аргументы когда-либо будут услышаны и приняты во внимание.

Цымбурский говорил мне в личной беседе, что в 1990-91 гг. хотел предложить горбачевскому руководству заявить прибалтам: «Вы должны признать неизбежность нашей власти, как вы признаете неизбежность смерти. Умейте находить нашей власти возможные оправдания, подобно тому, как человек издавна находит разнообразные оправдания смерти». Любопытно, что в те же годы Цымбурский подготавливает к переизданию роман Брэма Стокера «Дракула», включая в книгу и свою статью «Граф Дракула, философия истории и Зигмунд Фрейд»[3]. В этом очень интересном тексте феномен вампиризма получает объяснение как психологическое оправдание человеком факта своей смертности, оправдание доводом, что есть состояние после жизни, худшее чем смерть — вечное существование «неумирающего» вампира. Разнообразные борцы с империями, как советской, так и американской, должны были искать для себя столь же убедительные психологические основания, чтобы принимать чужую и чуждую им, однако неустранимую, власть.

Итак, в национал-демократизме Цымбурский, вполне по константин-леонтьевски, усматривал «орудие всемирного разрушения», разрушения «восстановленного миропорядка». Почти так называется книга, с чтения которой собственно и начинается вторая карьера ученого, его карьера политического исследователя. В мемуарном предисловии к сборнику «Конъюнктуры земли и времени» «Speak, memory» он пишет, что его первым увлечением в области если не геополитики, то геостратегии были работы Генри Киссинджера. В частности, его знаменитая диссертация «Восстановленный миропорядок» («A World Restored”), вышедшая отдельным изданием в 1957 году.

Для Киссинджера и, смею думать, в той же степени и для раннего Цымбурского, система Меттерниха, заложенная в 1815 году на Венском конгрессе, представляла собой центральную ось всего европейского миропорядка. Киссинджер придает ей гигантское значение в своей истории мировой дипломатии – по его мнению, никогда ранее и никогда позже европейский миропорядок не покоился на более прочном основании. Никогда в истории равновесие сил не было столь уверенно подкреплено ценностным единством участников европейской политической системы, которые в 1815 г. усилиями Меттерниха и при благосклонном нейтралитете британского премьера Кэслри взяли на себя обязательство совместно противодействовать национальным и демократическим революциям и восстанавливать при необходимости легитимную монархическую власть.

Побежденная Франция, что очень важно для Киссинджера, была не отторгнута творцами Венской системы, но под властью вернувшихся Бурбонов включена в концерт наций как одна из легитимных монархий. Все спорные вопросы получали решение на периодически собиравшихся конгрессах европейских держав. Набиравшая силу Россия была лишена возможности играть на освободительных устремлениях западных славян, будучи связанной по рукам и ногам узами Священного Союза. Пруссия аналогичным образом не имела возможности оспорить положение Австрии в германской Конфедерации. Призрак очередной большой войны был изгнан из Европы на целое столетие.

* * *

Апология Меттерниха в раннем сочинении бросала странный отсвет на деяния самого Киссинджера как политика. Не у одного наблюдателя возникало подозрение, что помощник Никсона по национальной безопасности и впоследствии госсекретарь США стремился к воссозданию миропорядка — нового Священного Союза — на столь же консервативной или во всяком случае антидемократической системе ценностей[4]. Про Киссинджера так и говорили — это новый Меттерних, то есть враг свободы народов, каким-то чудом оказавшийся у руля старейшей демократии мира. Какой-то элемент истины в этих обвинениях был: основную вину за крах столь устойчивой Венской системы Киссинджер возлагал на силу общественного мнения, заразившего правящий класс Франции, Пруссии и России националистическими настроениями. Однако от прямых аналогий между усилиями Меттерниха и собственной деятельностью на рубеже 1960 и 1970-х годов Киссинджер неизменно отмежевывался.

И вовсе не по причине политической сомнительности и неуместности таких аналогий. Киссинджер считал, что у лидера демократического лагеря – Соединенных Штатов Америки – отсутствовало устойчивое ценностное единство с другими важнейшими игроками на международной сцене — в первую очередь, Китаем и Советским Союзом. Поэтому себя самого в качестве творца «разрядки» он рассматривал скорее не как нового Меттерниха, но как человека, вынужденного играть роль Бисмарка.

В отличие от Меттерниха Бисмарк в своих отношениях с Австрией и Россией полагался не столько на ценностное единство (которое к моменту заключения «Союза трех императоров» если и не было растрачено полностью, то представлялось крайне эфемерным), сколько на систему перекрещивавшихся союзов. Договоренности с Австрией по поводу возможной балканской экспансии России перекрывались договоренностями с Россией по поводу предотвращения вероятного антирусского союза Вены с Лондоном. Согласно самому Киссинджеру, в основе никсоновской разрядки лежало аналогичное стремление не допустить сближения Китая с СССР за счет перекрещивающихся договоренностей с обеими коммунистическими державами. Иными словами, никакого ценностного сближения все эти ходы в стиле бисмарковского Realpolitik не предполагали.

Отсутствие общей морально-политической рамки являлось «ахиллесовой пятой» миропорядка времен «разрядки». Однако и горбачевская деконструкция коммунистического фасада советской империи не заложила, с точки зрения Киссинджера, предпосылок воссоздания Венской системы на новой ценностной – уже предположительно демократической — основе. «Можно только надеяться, — сокрушался бывший госсекретарь уже после распада СССР и провала бушевской попытки «нового мирового порядка», — что появится нечто, подобное системе Меттерниха, где равновесие сил подкреплялось общностью ценностей. А в современную эпоху эти ценности обязаны быть демократическими»[5].

Отношения Киссинджера со старшим Бушем с давнего времени были устойчиво плохими, это именно Джордж Буш как глава Центрального разведывательного управления в период президентства Форда привлек под свое крыло команду Ричарда Пайпса для создания так называемой команды B ради переоценки советской военной угрозы и в конечном счете — с целью торпедирования процесса «разрядки». С поста помощника Президента по национальной безопасности Киссинджера вытеснил в 1974 году его бывший заместитель Брент Скоукрофт, который вернулся на ту же должность в 1989 году, после прихода в Белый дом Джорджа Буша. Скоукрофт стал не только главным идеологом внешнеполитического курса 41 президента Соединенных Штатов, но и его личным другом и, как мы уже писали, соавтором.

В своей фундаментальной «Дипломатии» Киссинджер уделяет правлению Буша лишь незначительное внимание. Под его пером бывший глава ЦРУ и обитатель Белого дома предстает политиком, сформированным эпохой Холодной войны, «во время которой он достиг видного общественного положения и завершением которой обстоятельства вынудили его руководить на самой вершине карьеры»[6].

Трудно сказать, насколько удачно или неудачно руководил Буш, согласно Киссинджеру, этим завершением, понятно одно – Киссинджер никогда бы не одобрил лелеемую либеральным горбачевским окружением и развиваемую, в частности, Цымбурским, идею включения либеральной советской империи в Евро-Атлантический порядок в качестве органического компонента системы так наз. Демократического Севера. Он никогда бы не соотнес «мальтийскую» систему — систему взаимопризнания двух либеральных империй – СССР и США (при очевидном главенстве последней) со столь любезной его сердцу Венской системой Меттерниха. Далеко не случайно, что Киссинджер после распада СССР стал активным противником включения России в НАТО и другие евро-атлантические структуры и столь же не случайно, что именно помощник Никсона и Форда стал одним из немногих западных политических тяжеловесов, который смог наладить после 2003 года вполне конструктивное взаимодействие с Владимиром Путиным.

Апологету Меттерниха, произведениями которого не без основания мог вдохновляться Цымбурский как сторонник «восстановленного миропорядка» Буша-Горбачева, была совершенно не нужна Россия, ценностно интегрированная в Евро-Атлантический миропорядок. Такая Россия неизбежно разрушала бы тот геополитический треугольник Россия-США-Китай, который, согласно наиболее влиятельному американскому дипломату современности, и составлял основу «равновесия сил» в Евразии. России, и тем более Советскому Союзу, которая решилась бы стать верным союзником Вашингтона, пришлось бы давать от имени США и всего Евро-Атлантического сообщества стратегические гарантии против Пекина. Тем самым подрывалась бы фундаментальная для всей капиталистической мир-системы второй половины XX — начала XXI столетия геополитическая и вместе с тем геоэкономическая связка постиндустриальных США и индустриализирующегося Китая, связка, которая не имела при этом ровно никаких ценностных оснований, которая сама по себе была и остается сильнейшим вызовом всем вильсонианским представлениям о мировой системе. Стремление Цымбурского (и, как он надеялся, одновременно Горбачева и Буша-старшего) утвердить новый Священный Союз на базе либеральных норм в противовес националистическому «бесу независимости», парадом самопровозглашенных суверенитетов подрывающему единство Демократического Севера, вступало в противоречие с усилиями бывшего госсекретаря предохранить от распада установившийся в годы Холодной войны альянс Вашингтона и Пекина. И, с точки зрения актуальности этой последней задачи, даже вполне умеренная программа президента Буша и его советника Скоукрофта по строительству «нового мирового порядка» выглядела немного романтично и вильсониански.

* * *

Однако система Меттерниха в изложении Киссинджера была не единственным образцом миропорядка, на который ориентировался будущий автор «Острова Россия». Первым таким «глобальным» порядком, открытым им в глубине времен, и судьба которого была соотнесена Цымбурским с судьбой постялтинского мира, был миропорядок, возведенный тремя крупнейшими державами Древнего мира, мира XII в. до н.э. – микенской Грецией, Аххиявой, малоазйиской державой хеттов и Египтом Рамзесидов.

Цымбурский сам признавал в личной беседе со мной, а также в видеоинтервью, данном Владимиру Файеру в 2008 году, что именно средиземноморский миропорядок II тыс. до н. э. послужил для него своего рода первообразцом «нового мирового порядка», возникшего на руинах Берлинской стены. Более того, в статье 1993 года «Идея суверенитета в посттоталитарном контексте», в какой-то степени венчающей собой серию либерально-имперской публицистики ученого, Цымбурский обращал внимание на протолиберальный характер микено-хетто-египетской миросистемы XIII столетия, с возникновением здесь впервые в истории «иммунитета личности относительно воли режима».

«В начале XIII в., до н.э. — писал Цымбурский, — два крупнейших государства Переднего Востока – Египет и Хеттское царство – после долгой борьбы за Сирию удостоверились во взаимной неспособности добиться победы. В результате войны в спорном регионе возникла анархия, против Египта выступили племена Палестины, хетты потеряли контроль над частью Малой Азии, а кроме того окрепла грозная третья сила – Ассирия, претендующая на ревизию всей региональной геополитической системы. И тогда фараон Рамсес II и хеттский царь Хаттусилис III нашли блестящий выход из положения: они провозгласили союз настолько тесный (к тому же скрепленный браком фараона с дочерью Хаттусилиса), при котором спор о размежевании сфер влияния стал неактуальным. Рамсес с восторгом изображал в одной из своих надписей, как на изумление миру египтяне и хетты стали словно одним народом. При этом договор о союзе сопровождала поразительная приписка: после обычных для соглашений такого рода на древнем Востоке обязательств выдавать перебежчиков, которые пытались бы от одного царя перейти к другому, заявлялось, что царь, получивший беглеца обратно, не должен его ни казнить, ни увечить, ни конфисковать его имущество, ни преследовать его самого или его семью каким-либо иным способом. Царь-суверен не мог по своей поле расправляться с подданным, безопасность которого становилась гарантией добрых отношений между державами, нуждающимися в таких отношениях для охранения международного порядка от хаоса и притязаний новых претендентов на гегемонию»[7].

Учитывая, что примерно в то же самое время хетты установили перемирие с царем Аххиявы, то есть ахейской Греции, причем отношения между державами стали настолько близкими, что родственники царя Аххиявы приезжали в страну Хатти учиться управлять колесницами, то в царе Хаттусилисе знатоку II тысячелетия до н.э. позволительно было увидеть своего рода Меттерниха древнейшей истории.

И ровно так как это и произошло с системой Меттерниха, система царя Хаттусилиса не выдержала давления извне, со стороны собственной периферии. Надломанная под ударами «народов моря», иллирийских и фракийских племен, которые наводнили с севера Балканский полуостров, Аххиява сама превращается во «внешний пролетариат» для Египта и Хеттской державы, сливаясь с варварскими народами в их экспансии в южную и восточную часть Средиземноморья. Это бегство ахейцев в дальние края предстает в греческом эпосе моментом их величайшего триумфа: взятия Трои. Однако, по мнению Цымбурского и его соавтора по исследованию источников гомеровского эпоса Леонида Гиндина, победа над троянцами — не «столько вершина микенского могущества и благополучия <…>, сколько начало конца греческого века, зыбкая грань между внезапной консолидацией ахейского сообщества и его сокрушительным распадом»[8].

Связь между филологическими исследованиями ученого и его геополитическими размышлениями простирается, на самом деле, гораздо глубже поверхностных аналогий. Историко-филологическая концепция Цымбурского, изложенная им в совместной с Л.А. Гиндиным книге «Гомер и история Восточного Средиземноморья», вышедшей в свет в 1996 году, покоится на предположении, что гомеровский эпос повествует не о звездном часе древней микенской цивилизации, а о времени ее надлома. «Илиада» — поэма не только о гибели Трои, но и о гибели Ахейской Греции, обреченной богами погибнуть под ударами захватчиков. Победа над Троей выкуплена у богов ценой уничтожения самой греческой цивилизации. Историческая основа Троянской войны, согласно такой трактовке, — бегство ахейцев из разоренной северными варварами материковой Греции.

Величественная победа Ахилла над его основным соперником — прообраз его собственной гибели, предполагаемое, но не описанное в самой поэме торжество ахейцев — лишь свидетельство уже начавшейся фрагментации и распада их собственной цивилизации. «Гибель Илиона, исчерпав задачу, во имя которой ахейцы в последний раз и в небывалом числе сплотились вокруг царя Микен, знаменует фактический конец этого единения, распад ахейского сообщества на массу автономных групп поход микенского царя оборачивается уже никем не контролируемой миграцией, разбрасывающей греков по всем концам Средиземноморья, когда каждая группа, захваченная этим движением, в одиночку борется сама за себя, за свое выживание и успех»[9].

Цымбурский сам признавал впоследствии, что варваризация СССР произвела столь же необратимый эффект на проект Демократического Севера, как некогда гибель Аххиявы под нашествием варваров Севера обрекла на хаотизацию весь мир Восточного Средиземноморья, еще недавно достигший успокоения за счет непродолжительной «разрядки» в стратегическом треугольнике: Аххиява — Хеттское царство — Египет. Выпадение одного звена из этой системы приводило всю систему в негодность. Сумевший отбиться от двух атак «народов моря» Египет не смог в одиночку удерживать средиземноморский миропорядок, как и сегодня Америка оказывается неспособна одна контролировать весь мир. Как писал Глеб Павловский, «подтопленная с восточного борта ялтинско-потсдамская система перекошена, перенапряжена и дала крен. С нее то и дело что-то сваливается и тонет. Америка дошла до упора в освоении ресурсов советской зоны глобального влияния, которые она заполняет, как вода трюмы «Титаника»»[10].

Цымбурский завершал свое интервью Владимиру Файеру пожеланием, чтобы нынешний крах глобальной системы привел к появлению чего-то столь же величественного, как Троянский эпос. Вероятно, и книга Цымбурского-Гиндина останется в памяти не только в качестве выдающегося исторического исследования, но и в качестве драматического свидетельства того величайшего геополитического оползня, который сокрушил вначале Советский Союз, а затем – и глобальный Евро-атлантический миропорядок.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Цымбурский В.Л. Эстонские заметки // Ожог родного очага / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. Гусейнова и Д.Драгунского. — М., Прогресс, 1990, с. 132–133.

[2] Цымбурский В.Л. Эстонские заметки…, с. 144.

[3] Стокер Б. Вампир (Граф Дракула). М., Фирма «АДА», Центр «Ветераны за мир» Ассоциации ветеранов афганской войны Коми АССР, 1990.

[4] Одна из последних по времени попыток такого рода принадлежит американскому историку из Висконсина Джереми Сури. В сочинении 2003 года «Власть и протест. Мировая революция и происхождение детанта» (Suri J. Power and Protest. Global Revolution and the Rise of Détente. Cambridge and London , 2003.) автор попытался представить «разрядку» 1970-х, творцом которой с американской стороны был именно Киссинджер, как консервативный сговор лидеров мировых держав против собственных народов. По мнению Сури, целью детанта 70-х было вовсе не снижение напряженности в международных делах, а сдерживание протестных антиавторитарных сил внутри каждой из стран. После неожиданного отклика самого Киссинджера на книгу Сури историк, завязав личные взаимоотношения с бывшим госсекретарем, начал работу над его биографией, которая вышла в свет в 2007 году. Сури не отказался от характеристики Киссинджера как скрытого противника демократии и консерватора, но теперь он более благожелательно оценивал многие его поступки на дипломатическом поприще, объясняя их характерной для беженца из гитлеровской Германии неприязнью ко всякой политической (и чаще всего националистической) мобилизации масс (Suri J. Henry Kissinger and the American Century. Harvard University Press, 2007).

[5] Киссинджер Г. Дипломатия. М., Ладомир, 1997, с. 761.

[6] Киссинджер Г. Дипломатия…, с. 156.

[7] См.: Цымбурский В.Л. Идея суверенитета в посттоталитарном контексте // «Полис», 1993, № 1, с.19.

[8] Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М., 1996, с. 171.

[9] Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М., 1996, с 180. Популярное изложение этой книги см.: Нудельман Р. Загадки, тайны и коды человеческой истории. Ростов на Дону, 2006, с. 175–269.

[10] Павловский Г.О. Транзит в неизвестное // «Эксперт», 2006, № 36.