Плох тот русский, кто не хочет написать "Вехи"

Встреча с Модестом Колеровым на Византийском клубе "Катехон" (июнь 2008 года)

Модест Алексеевич Колеров (р. 1963). Кандидат исторических наук, специалист по истории русской философии. С 1996 года - редактор и издатель серии книг "Исследования по истории русской мысли". С 2002 года - главный редактор информационного агентства "Regnum". В 2005-2007 годах - начальник Управления президента РФ по межрегиональным и культурным связям с зарубежными странами.

Модест Алексеевич, прежде всего мы хотим выразить вам благодарность за вашу активную деятельность по изданию и изучению русского философского наследия. Серия книг "Исследования по истории русской мысли" в черных обложках впечатляет своими научными и издательскими качествами. Нельзя не обратить внимание на то, что вас весьма привлекает та линия русской политической мысли, которую можно было бы назвать " веховской" , то есть либеральным консерватизмом, и которая очень близка по многим основаниям неоконсерватизму нашего клуба. Вы написали много работ об одном из идеологов русского либерального консерватизма Петре Струве, даже тема вашей диссертации - "Петр Струве и русский марксизм. Опыт политической биографии (1888-1901)". Чем вас так привлекает эта фигура?

Модест Колеров: Струве действительно мой первый герой; это счастье иметь такого героя - он и философ, и историк, и политик, и экономист, и социолог, и языковед, человек настолько широких интересов и знаний, что его исследователь принужден держать эту широкую рамку в фокусе своего рассмотрения?

Основные герои историко-философских ежегодников этой "черной" серии, которая выходят с 1996 года, комплектовались не только как "веховцы" и не только как близкие им религиозные философы, но и как часть леваков, марксистов 10-х годов. Это дало прямые выходы на конфликт неославянофилов и "логосовцев" 10-х годов. Я считаю, что русская мысль 10-х годов, которая не успела сформулироваться, подвести черту под своими дискуссиями к 1914 году, до войны, фактически была сожжена в огне дальнейших перемен. Сами исследователи не успели составить компендиума, дискуссии не были до конца отрефлексированы. Вот это цветение 10-х годов стало жертвой тотальной самоцензуры. В 10-е годы было несколько уникальных изобретений на пересечении разных направлений мысли. Очень многое вышло именно из 10-х годов, в том числе со страниц струвианской "Русской мысли". Первое - это соединение в еврейском соловьевстве иудаизма и соловьевства, которое тесно пересекалось с неокантианством. Вообще, очень интересна тема имперского еврейства 10-х годов, которое сгорело в огне и было выброшено большей частью в эмиграцию, где оно растворилось как в русской среде, так и сионистской. Одним из проявлений этого нереализованного имперского еврейства был недолговечный журнал "Проблемы великой России" - журнал, который был образцом качественной государственной геополитической мысли. Серьезная исследовательская проблема состоит в том, как не только описать этот мир, но и как просчитать внутренние, недореализованные его узлы. Можно провести такую аналогию: если известно, что из древнерусской литературы до нас дошло только четыре процента, а все остальное погибло и нам неизвестно, то те же четыре процента русской мысли дошли из 10-х годов.

Какие имена из того времени, по-вашему, наиболее забыты и требуют воскрешения?

М.К.: Прежде всего, Павел Иванович Новгородцев как социальный философ, которого я издавал в 1995 году. Он недооценен и чрезвычайно актуален. Он сделал очень сильный ход со своим трудом об общественном идеале, львиную долю которого посвятил, собственно говоря, социализму. К моменту смерти в 1924 году в статьях "Возрождение святынь" и "Демократия на распутье" он как бы съехал - совершил то, что называется "короткое замыкание". Хотелось бы издать избранные труды младшего поколения, деятелей второго уровня. Не надо останавливаться на описании русской философии, как это сделал Зеньковский в своем труде, перечислив несколько имен. Русская философия эвристична, она чрезвычайно богата именами второго плана - такими как Адольф Лазарев, Рубинштейн, Лурье, Чижевский, Гессен, Леонид Галич. Это большой массив качественной философии, особенно в 10-20-е годы. Много деятелей второго-третьего плана, которые, может быть, не столь похожи на комикс, как Бердяев, но в своей посредственности они как раз вырабатывают те формулы, на которых и растут комиксы. У нас издания - это подшерстка, этих младогегельянцев катастрофически не хватает.

Каковы, по-вашему, перспективы развития современной русской философии?

М.К.: Я думаю, что наиболее эффективный способ оформления русской философии будет найден в факте жесточайшей самокритики и самоанализа. Это будет вкусно и интересно. Нам нужно действительно очень серьезно взаимно разобраться. Потому что, может быть, какую-то системотворческую роль труды того же Бердяева и сыграли на Западе, но я думаю, что ущерб, нанесенный Бердяевым репутации России и мысли ХХ века, сопоставим с ущербом, который нанес им Сталин, потому что превратить Россию в комикс - стыдно и нехорошо. Обратным примером здесь может быть Георгий Флоровский, при всей отчаянной противоречивости и конфликтности его наследия - просто фантастическая звезда, которая приносит очень много пользы русскому делу. Вот если мыслить в направлении Флоровского - тогда будет развитие...

Вы работаете на границе мира философии и мира политики, причем очень хорошо понимаете и знаете оба мира. Как для вас соотносятся ваши историко-философские исследования и политическая деятельность?

М.К.: Философия как инструмент политики - это хорошо. И мне как исследователю было интересно обнаружить, что в 2000-е годы у нас был взрыв изданий многочисленных идейных сборников. Хотя эта традиция практически умерла в 20-е годы. Сейчас появилась идея новых "Вех", и это естественно - плох тот русский, кто не хочет написать "Вехи"... В 2000-е годы, видимо, появился общественный запрос и способность это делать. Но вот чего не хватает: наш человек торопится формулировать программу КПСС. А надо сначала провести жесточайшую самокритику. Прежде чем написать краткий курс ВКПб (кстати, классический идейный сборник, претендующий на создание картины мира), нужно написать самокритичные "Вехи".

А как вы оцениваете политическое значение тех "Вех" 1909 года?

М.К.: Тогда "веховский" либеральный консерватизм проиграл. И проиграл он не потому, что ошибался, не потому, что припозднился, а потому, что он снижал планку требований к обоим фронтам, против которых бился. Через год после выхода "Вех" Струве в своей заметке о государстве в "Московском еженедельнике", несмотря на "веховское" примиренчество с действительностью, писал, что существующий порядок безусловно должен быть разрушен. Не хватило духу, общественного веса, чтобы принудить власть вернуться с небес на землю, а оппозицию - подумать не только о собственных амбициях. И когда прямые наследники "Вех" в лице сменовеховцев начали торговать именем "Вех" - они были во многом правы, потому что именно снижение планки требования в "Вехах" к власти, обществу, государству позволило их наследникам сдать все. К сожалению, они остались в плену бинарных оппозиций - например, Россия или Свобода. Это неправильные, принудительные, навязываемые оппозиции, это неправильный подход, это невозможно противопоставлять, ведь чтобы Россия могла жить, она должна быть свободной. Вот это замыкание в плену бинарных оппозиций и стало именно той идейной основой будущего короткого замыкания, за которое Струве критиковал Бердяева: там, где ты непосредственно соединяешь общественную практику с высокими принципами, возникает эффект короткого замыкания. Надо же простраивать диалоговую середину. Вот как раз отсутствие внятной, простроенной средней линии, социальной позиции и погубило "веховство". Они пытались не примирить крайности, а найти содержание между этими крайностями. Беда их состояла не в том, что они пытались примирить, не в примиренчестве, а в том, что у них не нашлось языка для описания того, что ты должен примирять. Например, политической капитуляцией того же Струве был его выход в 1915 году из Кадетской партии. Как можно выйти из партии, которую ты сам создал? Это же катастрофа! Вот отсутствие языка, ответственного описания всей полноты проблем - это и есть беда последователей самих "Вех". Ведь через считанные годы последующим поколением философской молодежи 10-20-х годов "Вехи" уже не воспринимались как актуальная дискуссия. "Вехи" не боролись за актуальность. "Вехи" превратились в часть того стабильного хрестоматийного идеалуума, вокруг которого можно было размышлять, не вступая в полемику? К тому же в последующие годы новое поколение и здесь, и в эмиграции, отталкивающееся от "веховской" традиции, показало, насколько разнообразным может быть применение и развитие этой традиции в принципе. Но сами по себе "Вехи" проиграли и погибли, однако, погибнув, дали большие плоды. Сейчас для нас сухой остаток "Вех" в следующем: "Вехи" важны тем, что реабилитируют для философской социальной мысли прямой синтез социальных проблем, проблем власти и проблем религии. Никто и никогда в истории русской мысли с такой ответственностью, полнотой и компетентностью не соединял социальные, властные и религиозные вопросы.

На сегодняшний день можно констатировать, что генеральная идеологическая линия России 2000-х годов наиболее адекватно выражается в формуле " либеральный консерватизм" . Но если мейнстримом 2000-х является либеральный консерватизм, то почему наша политическая элита, наша власть не готова об этом прямо заявить, почему она избегает формулирования своей идеологии? Почему те имена и тексты, которые вы изучаете, не становятся ориентирами?

М.К.: Прежде всего потому, что государственной идеологии у нас вообще нет, это дело отдельных философствующих активистов. Между прочим, имя того же Струве впервые было упомянуто в 1999 году в партийной программе партии "Единство" - и тут же было забыто, поскольку это имя кто-то наспех вписал. Кстати, "Единство" было "правее" возникшей на ее основе "Единой России".

Есть и еще две причины. Во-первых, потому, что "веховский" опыт все-таки был слишком герметичен и слишком замкнут в национальных границах, хотя такое развитие и применение "веховского" опыта, как идея "Великой России", идея самодостаточности внешней политики Сергея Андреевича Котляревского, реально послужили сталинской мобилизации... Но внешнеполитический дискурс для веховцев был маргинален. А для сегодняшней "суверенной демократии" внешнеполитический контекст критически важен. Во-вторых, наверное, "Вехи" оказались недостаточно "буржуазными", и это тоже один из минусов, который не позволяет их напрямую применить. Они недостаточно "буржуазны" в том смысле, что абсолютно далеки от экономической реальности. "Вехи" не сочинили государство. А то государство, которое сочинили "поствеховцы", они подарили Сталину. А сейчас необходимо сочинить государство, которое будет описывать новую буржуазность.

Что мешало самой монархической власти использовать тех же "веховцев" хотя бы в пропагандистских целях?

М.К.: Власть этими идеями не интересовалась, поэтому нельзя говорить не то что о перспективе, а о самой возможности использования монархией "веховства". А главное, надо сказать честно, что все-таки монархию погубили крупная буржуазия, генералитет и высшие политики, а не какая-то там горстка революционеров. Что могли "веховцы" противопоставить тому же знаменитому Путилову, который украл все деньги на оборонный заказ, не выпустив ничего? Как раз самоустранение власти и от идейной жизни, и от тактической борьбы и стало ее концом.

Что вы называете" новой буржуазностью"?

М.К.: "Новая буржуазность" - это тотальная победа частной собственности. Тотальная победа частной инициативы. Совершенно особая новая реальность самозаконной, независимой от государства социальной ответственности бизнеса. И, конечно, наибольший и разнообразнейший за всю историю России потребительский рынок и диктуемые им ценности. И нам с этим придется жить, и если мы не будем это выплевывать из себя постоянно - то это победит. И борьба с этими явлениями бесконечна, как с дьяволом.

За последние, 2000-е годы в России возникло существенное ощущение наступления некоторой стабильности, можно сказать, либерально-консервативной стабильности. Как вы считаете, откуда сегодня может прийти угроза для этой стабильности?

М.К.: Давно замечено, что Смута наступает не тогда, когда действительно плохо, а когда стало чуть легче, когда вырастает поколение приспособившихся к катастрофическому образу жизни и готовых реализовать себя в катастрофическом сценарии, которого уже не боятся. Но я полагаю, что для нас главная угроза все-таки внешняя . И главная, внешняя угроза как раз имеет поствизантийское происхождение - это наследие Византии как поражение Византии, как османское наследие от Балкан до Кавказа, вот та пороховая бочка, которая завтра взорвется. То, что происходит от Косово до Курдистана - это поражение Византии. К этому можно добавить отраженное от османского наследия туранское измерение в Средней Азии, где возникает еще одна пороховая бочка. Неизбежен взрыв всего нашего южного окружения, к которому противник наш относится не как к зоне урегулирования, а как к зоне якобы контролируемого конфликта. Эта конфликтная зона заставит нас отвлечь значительные ресурсы от социальной политики (а без активной социальной политики консервативно-мобилизационный сценарий становится наполовину пустым) и отвлечь от сегодняшнего выстраивания новых границ, к которому мы не готовы.

Каково значение в этой связи таких территорий, как Абхазия и Южная Осетия?

М.К.: Абхазия и Южная Осетия - это зоны наших жизненных интересов, там живут российские граждане, и они должны быть защищены. Соответственно, мы имеем право на военное вмешательство. У народа Абхазии не было другого выхода, чтобы получить минимум гражданских прав, и поэтому они стали гражданами Российской Федерации. Действие советских паспортов истекало, грузинские - по понятным причинам - они не могли получить, для них это был единственный путь.

Когда мы обсуждаем политические проблемы, все время встает вопрос о субъекте национальной политики, то есть об элите, - каким образом она должна формироваться и какую роль в этом должно играть само государство?

М.К.: Элита должна кормить себя сама, а не ждать подачек от государства. Всякая кормушка принципиально несовместима с качеством, а элита - это качество! Это конкуренция. Если интеллектуалы вступают в отношения с государством ради приобретения благ, то это уже не элита, а назвавшие себя "элитой".

Беседовал ведущий Византийского клуба "Катехон" Аркадий Малер

Интервью к публикации подготовила Елена Малер-Матьязова

       
Print version Распечатать