Педагогический Gesamtkunstwerk

Обстоятельства, волею которых я стал участником описываемых здесь событий, столь же банальны, сколь и таинственны. Началось все с того, что ... нет, пожалуй, эдак придется копнуть слишком уж глубоко ... короче говоря, я был делегирован на некий «межвузовский семинар», посвященный трудностям «внедрения» новейших образовательных стандартов в образовательный же процесс. Принимающей стороной оказалась разношерстная шайка педагогов — так они называли себя, и у них для этого были даже некоторые институциональные основания. Лидером банды был профессор с невероятно длинной и благородной фамилией, — в целях конспирации я буду называть его «профессор Обрезанский», — он излучал уверенность в своем интеллектуальном превосходстве, мастерски владел техникой «долгого взгляда с прищуром» и с подозрительной регулярностью подытоживал реплики собеседников тройным «ха» — как бы олицетворяя в этот момент окончательно познавший себя дух. Мизансцена была выстроена таким образом, что «педагоги» занимали в ней место «центральной группы», а мы — «предметники» — место, так сказать, «народа». Предыдущий раунд нашего совсем не товарищеского поединка закончился тем, что я, неистово брызжа слюной и зачем-то поправляя несуществующий галстук, — то есть, как я теперь, в ретроспективе, это вижу, находясь в состоянии, близком к помешательству, — проорал:

— Чушь! Вы несете полную чушь, господа!

Стоит ли упоминать о том, что среди «господ» присутствовали также и дамы? — Однако, как я теперь смею полагать, акцентирование гендерных различий в контексте моего и без того неуместного восклицания прозвучало бы совсем уж дико:

— Окститесь, господа и присутствующие здесь дамы!

Но разве народный глас что-то значит для тех, кто привык вращаться в верхних слоях ноосферы? — После никотин-брейка ... впрочем, никто из нас уже не мог курить ... а я так и вовсе завязал ... прения возобновились. На этот раз мы обсуждали совершенно мистический вопрос о том, как именно трактовать необсуждаемое требование Министерства — «наличие в учебной программе ... четко сформулированных конечных результатов обучения в увязке с осваиваемыми знаниями, умениями и приобретаемыми компетенциями в целом по основной образовательной программе». Слово взял профессор Обрезанский. Он выдержал паузу, внимательно, словно бы окончательно уясняя для себя что-то, посмотрел на меня, — в этот момент я почувствовал, как под моим правым нижним веком что-то как будто бы лопнуло, — и, наконец, начал:

— Что мы хотим? ... пауза ... Мы хотим формировать? ... ??? ... пауза ... Или мы хотим сформировать? ... пауза ... (Профессор произнес последнее слово как «съ-формировать».) ... ??? ... ??? ... Мы кто? ... Мы формируем? ... Или мы создаем ценность? ... пауза ... А каков субъект ценности? ... Мы что, лепим модель? ... Или обучающийся лепит себя сам. А мы ему помогаем? ... Это многосубъектный процесс. ... Мы определяем цель в соответствии вот с этой моделью субъекта. ... (Профессор указывает на интерактивную доску: там нарисованы фигуры — треугольники с кружочками, как на дверях туалетных комнат для господ; фигуры соединены многочисленными стрелками.) ... Цель — создать потребность. ... В чем? ... В знании? ... Но знание — это стандарт второго поколения. ... Это дисциплинарный подход. ... А мы с вами реализуем какой подход? — Компетентностный. ... Никакого знания у нас здесь нет. ... А что есть? ... пауза ... Кто мне скажет? ... пауза ... Знания нет, а что есть? ... пауза ... (Какой-то сломавшийся «предметник» робко произносит: — Компетенции?) ... пауза ... Ха-ха-ха ... зловещая пауза ... А что же такое компетенция, а? ... пауза ... Ну же, смелее. ... (Кто-то тяжело вздыхает. Я внезапно замечаю, что уже какое-то время отбиваю бешеный ритм правой туфлей ... ногой в туфле, разумеется.) ... Компетенция? ... Это? ... пауза ... (Капитулировавший «предметник»: — Интегральная способность?) ... пауза ... М-да ... А вот мы говорим — смысл. ... Или — факт. ... А можно — смыслофакт? ... Или смыслоценность? ... пауза ... Не знание, но потребность в знании как ценности — вот цель. ... пауза ... Чья? ... Наша? ... Но где субъект? ... (Снова указывает на доску с туалетными фигурками.) ... пауза ... Это модель пожизненного образования. ... Не знать, но знать, что хочешь знать. ... И даже не знать, что хочешь, но иметь ориентацию на ценность. ... (Тут я вдруг понимаю, что безумный ритм, который я продолжаю отбивать правой ногой, да еще и — как я теперь уже четко осознаю — помогая пальцами ... даже ногтями пальцев ... левой руки, потому что правой я записываю профессорские смыслохимеры, — это на самом деле что-то наймановское ... да! ... так и есть! ... это же «Остави пастыри гонити овцы своя»!) ... Это значит — должна быть культура знания. ... Не знание, а ценность знания и культура знания. ... Но только ли знания? ... Ведь нет же никакого знания? ... пауза ... Мы даем установку на ценность, а обучаемые? ... пауза ... А образование? ... Образовываем или образуем? ... Так какова же цель дисциплины?

Тут я не выдержал и процедил, правда, очень громко, потому что не успел поставить воображаемого Наймана на паузу:

— Да что же это за «цель дисциплины» такая? Это же нонсенс! — Эх, надо было сказать «смыслононсенс»... Я, увы, никогда не отличался способностью быстро соображать. Потому и поступил на философский, втайне рассчитывая на то, что в этой профессии быстрота реакции не значится в первой тройке профессиональных добродетелей. Выходит, я ошибался.

Обрезанский посмотрел на меня так, как будто ... нет, лучше я не стану говорить о том, как он на меня посмотрел ... это слишком унизительно. И, выдержав, как водится, паузу, изрек:

— Вот вы опять не хотите ничего понять. ... Вот скажите мне, вот для чего ваша дисциплина была прописана в стандарте? Какова цель?

— Мою «дисциплину» — логику — учили уже тогда, когда не было не только «стандартов», но даже и «высшего образования». (Тут я, прямо скажем, использовал запрещенный прием.) Я не знаю и не хочу знать, кто и с какой целью поставил логику в стандарт конкретной специальности. Это вообще не мое дело — я, будучи всего лишь преподавателем, функционально обособлен, моя роль слишком незначительная, мое положение максимально периферийное и зависимое, я не способен увидеть всю картину целиком, более того, я и не должен ее видеть! То, что вы тут говорили о «месте дисциплины в структуре образовательной программы», — это ложь и профанация! (Читатель может подумать, что моя пламенная отповедь была выслушана внимательно и до конца. Ничего подобного! На самом деле мне не давали говорить, так что мне приходилось перекрикивать объединенные силы «педагогов», — «педагоги» же, в свою очередь, едва ли не затыкали уши, лишь бы не услышать ни слова из того, что я говорю.) Вот если какой-то чиновник решит, что будущие, к примеру, мясники должны учить логику для того, чтобы знать, что если кусок мяса отрублен, то уж он точно отрублен и обратно его не прилепишь; или что если большой кусок разрубить одним ударом топора, то будут ровно два куска — в том смысле, что третьего не дано; ну или что один и тот же кусок не может быть отрублен и в то же время не отрублен... Если министерский чиновник решит, что вот в точности такие «компетенции» мясника должна сформировать логика, а я встану на точку зрения этого чиновника и буду именно эти «компетенции» формировать у будущих мясников, то я быстро стану очень хорошим, исполнительным интерпретатором чиновничьих «сигналов» и очень плохим преподавателем логики. С точки зрения чиновника «целью логики» является формирование у мясника способности осознать простой факт, что если он отрубил кусок мяса, то второй раз он его отрубить не сможет; с точки зрения преподавателя у логики может быть только одна цель — сама логика. Никакой другой цели, кроме нее самой, у логики нет и быть не может! Вот вы — вы чиновничьи фантазии считаете догмой, абсолютной истиной. Для чего? Разве вы не понимаете, что таким образом вы лишаете содержания свой собственный предмет — педагогику? Вы ведете себя не как педагоги, а как какой-то министерский десант, иезуитский десант, — вы вещаете тут ex cathedra, пытаясь доказать нам, что черное — это белое!

— Ха-ха-ха ... Вы просто не способны ухватить суть компетентностного подхода. (Профессор сменил свой прежний медитативно-пыточный стиль на агрессивно-бульдозерный.) Вы продолжаете мыслить дисциплинарно! Вот вы называете себя логиком, а при этом не видите логики нового стандарта! Мы сейчас говорим об определении, — неужели вы не можете понять? Вы понимаете хоть, что такое определение? Я вижу, что нет.

— Что? О чем вы? (Не буду лукавить — я, конечно же, растерялся.) Определение чего? Какой именно термин мы с вами сейчас определяем?

— Мы говорим — об-ра-зо-ва-ни-е. ... Мы вот об этом сейчас говорим. А вы не можете понять. Это простое определение.

— Да что за определение-то? Убей не понимаю! Определение образования? Ну ладно. И как же вы определяете образование?

— Неужели вы не понимаете? ... Ха-ха-ха ... Вот определение. (Пишет на доске слово «определение» и обводит его рамкой.) Вот содержание определения — это наши с вами знания, умения и владения. (Рисует под рамкой кружок, в котором пишет буквы «З», «У» и «В».) Наша с вами задача — о чем я вам уже давно здесь распинаюсь — найти объем определения. (Рисует над рамкой кружок с большим вопросительным знаком внутри.) Каков же объем? Какой же вы логик, если в упор не видите простых вещей?

— Простите, но если бы вы были моим студентом и сдавали мне сейчас логику, я бы не задумываясь поставил вам двойку. То, что вы говорите, не имеет никакого отношения к «определению». О чем вы вообще говорите? (Я стал сбиваться на фальцет.)

— Ха-ха-ха ... Да вы же ничего не знаете! Как вы вообще преподаете? Объем — это и есть цель! В вашем случае — это логическая культура! Культура — понимаете вы или нет? ... Вот что вы должны формировать, вот какова цель вашей дисциплины! ... Культура! ... Ценность! ... Потребность в ценностном освоении — через культуру! ... Специалист должен быть сформирован в культуре и через культуру! ... Логическая культура — это культура использования собственной головы! ... Надо думать своей головой! ... Я — всегда — думаю — своей — головой. ... Это культура думанья головой. ... Я очень не люблю, когда из меня делают дурака, поэтому я использую свою голову. ... Вот чему вы должны учить — вы не логике должны учить, вы должны развить у них способность самостоятельно пользоваться собственной головой!

— Ну хорошо, своя голова — это хорошо. (Я решил пойти на компромисс.) Но причем здесь логика? Любой преподаватель, любой педагог вообще должен этим заниматься! Как можно целью отдельно взятой дисциплины объявить то, что является целью образования в целом? Нет, я согласен, я бы даже еще жестче сказал. Давайте вспомним еще Канта, выход из состояния несовершеннолетия, просвещение и так далее. Давайте поставим целью всестороннее и гармоничное развитие способностей. Да, я готов под этим подписаться. Но логика — это же фактически школьная, гимназическая дисциплина. Ее задача очень скромная — научить каким-то простым вещам: понятия, суждения, умозаключения...

— Вы очевидно некомпетентны. (Профессор, вероятно, принял мою попытку компромисса за капитуляцию.) Если вы не ставите себе такую цель, — модель культуры, модель ценностного освоения, — то вы никакой не преподаватель логики. Вас вообще следовало бы уволить за несоответствие. Куда вообще смотрит руководство вашего вуза?

— Напротив, я всеми силами стараюсь научить студентов не просто решать логические задачи, но, решая их, пытаться мыслить, рассуждать и так далее. (На самом деле в этот момент я всеми силами старался сделать вид, что понимаю, о чем говорит профессор, и даже в целом с ним согласен, — поскольку наконец осознал, что от этого, мягко говоря, фанатика можно ожидать любой гадости.) Вот возьмем простейшую задачу — отрицание категорического суждения «Все птицы летают». Задача очень простая, но, несмотря на это, при ее решении студенты часто допускают одну характерную ошибку, и вот тот факт, что они делают эту ошибку, как раз и свидетельствует о том, что они пока еще не способны мыслить свободно и самостоятельно. Вот скажите мне, каков правильный ответ?

Тут я сам допустил нелепейшую оплошность — и догадался я об этом очень скоро. Я предложил банде «педагогов» решить элементарную задачку с тем, чтобы они ее тут же и решили, — что означало бы, что они прекрасно разбираются в логике и что мы вообще друг друга понимаем. Потом я бы рассказал про типичную студенческую ошибку, когда суждение «Все птицы летают» отрицается при помощи суждения «Ни одна птица не летает», что, конечно же, заведомо неправильно, поскольку оба эти суждения фактически ложны, и вот то, что студенты не способны сразу же увидеть эту двойную ложь, как раз и говорит о том, что они пока еще не обладают элементарными навыками «критического мышления». — Я, однако, просчитался. «Педагоги» не проронили ни слова. Кто-то из «молодых» промямлил что-то в том смысле, что, мол, это я специалист, мне и карты в руки. Профессор Обрезанский в этот момент, как я вдруг понял по его странно отрешенному и слегка порозовевшему лицу, пытался решить задачу. Наконец он сказал:

— Очевидно, правильный ответ — «Некоторые летающие — не птицы».

Профессор, к счастью, не допустил той типичной ошибки, о которой я собирался рассказать. Но он допустил другую. Ответ был неверен. Я не решился объявить об этом громогласно, но и совсем промолчать тоже не мог, поэтому не без труда извлек из себя какое-то междометие, напоминающее «ну-у» и «не-е» одновременно, и тут же перескочил к объяснению вопиющего студенческого ляпсуса. Профессор — я увидел это совершенно отчетливо — понял, однако, что ошибся. Он как-то сник и за все оставшееся по регламенту время подал лишь несколько коротких реплик.

Наш семинар закончился. Я решил подойти к профессору, чтобы попрощаться.

— Извините, если где-то допустил резкость. (Я говорил что-то еще, что-то положенное в таких случаях.)

— Ничего, ничего, с вами было очень интересно пообщаться. У меня даже давление подскочило. До сих пор не отойду.

Мы пожали руки. Его рука оказалась сухой и теплой. Этот факт почему-то вселил в меня надежду.

       
Print version Распечатать