Окаменелая пустота

Есть свои преимущества в узнавании Америки, когда приезжаешь в хорошо знакомый и совсем обыкновенный американский пригород - ну, скажем, тихий пригород самого американского города Чикаго для небогатых белых - самых обычных середняков. В привычном окружении есть возможность спокойно сравнить сегодняшние ощущения с впечатлениями прошлых лет и там, глядишь, нащупать вектор движения этой заокеанской жизни. Впрочем, перемен-то почти и не видно. Жизнь как будто замерла. Магазины все на месте, в них торгуют все тем же и все так же. Все так же жует гамбургеры в макдональдсах разноликий люд. Все так же неторопливо текут по улицам автомобили, уступая дорогу пешеходам за полсотни метров, а по тротуарам лениво струится человеческий поток. Единственное приметное новшество в центре города - два больших экрана, с которых на уличную толпу довольно безучастно смотрят безвестные негритянские (наверное - из политкорректности) физиономии; время от времени к восторгу ребятишек из экранов вырываются струи воды, обливая зазевавшихся прохожих. Рядом, в новой футуристической конструкции из блестящего металла, без передышки крутят кино. Вот она, Америка: истинный триумф трюизма.

История выдохлась и замерла на бескрайней равнине Среднего Запада. Сведенборгианский архитектор, построивший этот самый американский город, отобразил в его плане тайну небесной жизни: по периферии - земное, природное бытие, внутри него - жизнь внутренняя, духовная, а совсем внутри - глубина небесного бытия. Храм грядущей церкви, где внутреннее вывернуто наружу. Или апокалипсис наяву, данный, как полагается откровению, для внутреннего узрения. Апокалипсис завершается в апокатастазисе - восстановлении всего, что достойно быть. В Америке есть все, что было, и будет все, что есть. В расположенном по соседству роскошном Музее естественной истории (оксюморон, давно изгнанный из Европы) посетителям предъявлен сверкающий свежим лаком скелет гигантского ископаемого ящера: T-rex named Sue. Бодрийар верно подметил: в американское торжество трюизма странным образом впечаталась бездна доисторического времени. Американская цивилизация - это геология духа. Поневоле вспомнишь Ницше: самая высокая духовность и самая глубокая мистика - в том, чтобы быть верным земле. Но где у немца надрыв, у американца благодушная деловитость.

Там, где жизнь отсвечивает "вечностью бескрайних пространств", нет никаких препятствий для общения. Тиранозавр почти такой же "свой", как приятель на вечеринке. Встреча с инопланетянином - обычный житейский случай, о котором повествуется с трогательной серьезностью. О людях и говорить нечего: они только и поминаются по уменьшительно-ласкательной форме их имен. Простодушие, исполненное нешуточного величия, ведь американцы ухитрились сами себе выписать билет в рай. Сама их фанатичная приверженность ко всяким процедурам отбора и присвоения званий есть не что иное, как служебное рвение билетеров у врат царствия небесного. А их способность безропотно выносить любую очередь питается тайной уверенностью в том, что никто из них не останется за бортом.

Подлинный фокус американской жизни сокрыт в этой никем не заявленной и даже неопознанной смычке Неба и Земли. Ее проповедует без всяких диалектических ухищрений плоский и наивный, но мудрый в своей наивности американский прагматизм, который учит, что мир интимно близок духу. Прагматизм нетеоретичен и потому многолик. Его последнее детище, гуляющее по университетским кампусам, - это так называемый "прямой реализм", который утверждает: мы имеем полное и точное знание о мире в своем опыте еще до того, как выразим его в понятиях. Следовательно, люди могут (должны?) понимать друг друга без слов - как ангелы.

В Америке история Запада завершилась, чтобы разложиться на свои базовые элементы. Американцам неведом синтез, который вырабатывается в истории, и в них нет внутренней выделки, стильности, отличающих личность. Одеваются невыразительно, внешность какая-то стертая. Даже чудовищная полнота не является для североатлантического небожителя поводом для смущения. Единство личности заменяется в нем простой индивидуальностью в двух модусах ее существования, в равной мере условных: официальном и непринужденным, casual. И тот, и другой четко оформлен, но удручающе безлик, что являет полную противоположность русскому человеку с его часто аморфным, расплывающимся лицом и беспорядочными манерами но с явственно ощутимой внутренней - ибо выстраданной - цельностью.

Итак, техническое совершенство внезапно сходится со свободным про-ис-течением жизни. Переваривать гамбургер так же удобно - и недоступно пониманию - как просчитывать на компьютере тенденции фондовых рынков. И то и другое удобно и доходно: первое приятно наполняет живот, второе набивает карман. Зазор между тем и другим, непостижимая пустота жизнетехники как раз и соответствуют тому состоянию благодушной сонливости, в которой пребывает "одноэтажная Америка". Американская мечта, American Dream, есть именно дрема. Последняя, кстати, проистекает из взаимного наложения повседневности и вечности. Вездесущий американский трюизм отсвечивает какой-то абсолютной, ошеломляющей ирреальностью.

Да, Америка открыла миру одну великую истину: когда кончается история, начинается... кино. Мир виртуальных образов и есть пространство взаимопроникновения техники и жизни. Воображение - первый инстинкт сознания, дать ему волю - значит сполна восстановить в себе естественность истории. Когда ночью подъезжаешь к Чикаго с юга, небоскребы города кажутся одной гигантской черной крепостью с множеством светящихся окошек - очень похоже на столицу какой-нибудь "космической империи" из голливудских фантастических боевиков. Эдакий бастион пустоты - виртуальной пустоты воображения, которой в действительности оправдываются "декларации прав человека".

Америка велика хотя бы тем, что создала свою великую - быть может, величайшую - версию фантастичности повседневного. Пустота американской дремы проявляет себя как бесконечность разнообразия. Странное дело: прожив даже месяц или два в этом чикагском пригороде, так и не можешь представить себе его физическую топографию. Когда нужно куда-нибудь выехать, мчишься в машине по переплетению улиц, пока не попадешь в определенную точку, всегда имеющую свою социальную функцию. Человек в Америке - не созерцатель, а "агент действия", функционально слитый со средой. В этом континууме функциональности нет разрывов и иерархий, центра и периферии, нет ни города, ни деревни, ни дикой природы, вообще никакого места (если вспомнить о важности места, например, в культурной топологии Лефевра). И это именно потому, что нет ни одного заброшенного здания или неухоженного кусочка газона. Нарочитая опрятность скрывает в себе все ту же пустоту, оборачивается "трухой мещанского быта"...

На встрече со студентами местного колледжа рассказываю, по их просьбе, "самое важное" о России, но чтобы "не больше часа". Пытаюсь выйти из своего затруднительного положения, предложив подумать над нехитрой оппозицией: вот есть мировоззрение, основанное на отвлеченных постулатах ratio, и оно присуще Западу; а есть культуры, основанные на ритуале, и к их числу принадлежит культурный тип России. Ритуал есть действие, которое удостоверяет связь материального и духовного, видимого и невидимого, и потому требует особой обостренности сознания, а это обостренное сознание, некое духовное бодрствование, по своей природе есть не что иное, как осознание собственного "иного", каковое есть заданность нашего телесного бытия-в-мире. В центре русской традиции стоит правда тела святого, связывающего не просто внутреннее с внешним, но саму духовность духа с вещественностью вещи, глубину духовного сознавания с чистой внешностью декорума. Высочайшее пребывает в самом низком, предельно внутреннее изливается в предельно внешнее - такова природа символизма в ритуале. И вот, пожалуйте, русские поговорки: "Бьет, значит любит". А вот еще: "Без чертей скучно". Внезапно с тоской осознаю полную невозможность донести до американского ума такую простую истину. У ангелов-американцев совсем нет понятия, хотя бы отдаленно напоминающего черта в русском фольклоре, не говоря уже о чертиках, чертенках или чертенятах. Лекция летит ко всем чертям, и я обреченно перехожу к ответу на сакраментальный вопрос: "Когда в России будет демократия? "...

Опять эта неспособность принять "иное" при том, что инаковость растворена в американском воздухе. Говорят, если вывести лошадь пятиметровой высоты, она рухнет под собственной тяжестью. Америка как глобальная сверхдержава чем-то напоминает мне такого монстра. Ей нужно не упиваться своим величием, а просто вглядеться в саму себя и увидеть в себе другое. Америка должна открыть в себе Америку. Но это уже тема для другого разговора.

       
Print version Распечатать