"Нужна, если угодно, социологическая теория воинского духа. И если в России ее нет, надо работать над ее созданием..."

"Русский журнал": Как вы оцениваете состояние российского экспертного сообщества по проблемам вооруженных сил?

Сергей Белановский: В данном случае я даю интервью как эксперт по армии. По крайней мере, по Российской армии. Это, конечно, удивительно, потому что в своей жизни я имел к армии самое слабое отношение - прошел только военную подготовку в вузе.

Очевидно, единственная причина, по которой ко мне обращаются как к эксперту (и я отвечаю на вопросы как эксперт), состоит в том, что в конце 80-х годов вместе с одной тогдашней студенткой, а ныне журналисткой Светланой Марзеевой я провел первое в России социологическое исследование армейской дедовщины. Первое и остающееся до сих пор единственным.

То, что оно было первым, может быть, нельзя ставить нам в особую заслугу, потому что у нас были предшественники, которых, попросту говоря, посадили за попытки проведения аналогичных исследований. В частности, мне хотелось бы назвать Кирилла Подрабинека, получившего, если я не ошибаюсь, шесть лет лагерей за публикацию на Западе небольшого очерка "Казармы в Туркмении". Были и другие предшественники. Правда, они не преследовали научных целей, работали с чисто гражданских позиций, но попытки сбора такой информации были. К сожалению, сейчас без проведения специальной поисковой работы невозможно назвать имена этих людей.

Так и оказалось, что мы со Светой Марзеевой оказались первыми, но лишь благодаря тому, что попали в какую-то временн ую полосу, когда такое исследование можно было сделать, уже можно и еще можно. И дело прошло не без трудностей. Потому что Свету хватали, когда она брала интервью у солдат и у офицеров. Но, слава Богу, все обошлось, это не было серьезными эпизодами. Однажды ее схватил некий майор, который потом сам же имел с ней довольно продолжительную и интересную беседу.

Помимо попытки предать гласности факты, связанные с дедовщиной, мы со Светой оказались первыми, кто попытался посмотреть на эту проблему с социологической точки зрения. Результаты исследования были опубликованы, это был сборник под названием "Дедовщина в армии", тираж 1000 экземпляров. Сегодня его можно найти в наиболее крупных российских библиотеках. Сборник включает в себя несколько десятков интервью, подборку писем из армии и предваряющую аналитическую статью.

Меня, конечно, чрезвычайно удивляет, что с тех пор, т.е. с конца 80-х годов (ведь прошло без малого уже двадцать лет!), никто в России не попытался эту тему развить. Правда, были журналистские публикации, и некоторые из них довольно сильные. Но факт отсутствия научных исследований симптоматичен, он говорит о несостоятельности российской социологии и смежных с ней гуманитарных наук. Потому что, если говорить о дедовщине, то трудно найти тему, с одной стороны, столь граждански значимую, а с другой - столь благодатную для социологического исследования, потому что проблемы выявляются в ней сами собой при минимальных исследовательских усилиях.

В связи с этим мне трудно забыть о том, что в 1991 году ведущие сотрудники Института социологии РАН в присутствии В.А.Ядова резко критиковали мою работу как ненаучную, называли ее художественным произведением в духе Артура Хейли. Разумеется, критиковать - их право. Я вполне допускаю, что претензии могли быть. Мои исследования были первой малоресурсной попыткой осмыслить армейские проблемы. Они никоим образом не исчерпывают эту тему, скорее, наоборот, ставят очень много вопросов.

Но если наша работа плоха, почему они не сделали лучше? Это вопрос уже не только к Институту социологии. Где было все эти годы все наше научное сообщество, включая весь корпус гуманитарных институтов РАН, МГУ с его факультетами социологии и психологии, другие вузы? Почему они ничего не сделали? Мне кажется, что это признак какого-то морального разложения российской гуманитарной науки, по крайней мере в той ее части, которая доступна моему наблюдению. Что делали все это время мои коллеги-социологи из академических институтов? Тянулись за грантами, как за кислым исполкомовским рублем. Причем, подавая заявки, не пытались предложить какую-то свою повестку исследований, просто следовали за тем, на что могут дать деньги.

И политические организации, типа "Яблока" или СПС, имевшие, между прочим, хорошее финансирование, тоже не сделали ничего реального в этом направлении, хотя пытались эксплуатировать армейскую тему в своих агитационных целях.

Правда, надо отметить, что в военном ведомстве есть свои социологические службы. В 90-е годы они проводили исследования дедовщины методом количественной анкеты. Я видел некоторые их результаты, хотя это было давно, лет десять назад. Не желая обидеть моих военных коллег, я вынужден сказать, что считаю их результаты очень слабыми. Хотя бы потому, что - пусть военные коллеги меня простят - они не умеют составлять анкеты, не умеют проводить исследования. Вопросы в анкете ставились какие-то искусственные и наводящие. Поэтому я считаю, что эти исследования нельзя зачесть за изучение проблем армии, даже если сводить эти проблемы к одной дедовщине.

Надо еще сказать, что в последнее время вновь участилось появление журналистских публикаций и даже некоторых журналистских расследований на эту тему. Но это работает не наука, а журналистика и отчасти гражданские организации, позиция которых, кстати, радикализуется. А наука как таковая до сих пор "отдыхает". И это возмутительно. Если среди журналистов и людей из гуманитарных организаций мы имеем хоть какое-то стремление к озвучиванию этой проблемы, а в нашей российской гуманитарной науке такого стремления просто нет, то я делаю из этого вывод, что такая наука не нужна российскому обществу и ее надо перестать финансировать. Впрочем, это уже другая тема.

Отвечаю на заданный вами вопрос: если говорить о российской гуманитарной науке, то ее экспертный потенциал в отношении проблем вооруженных сил равен нулю.

РЖ: Какими первоочередными проблемами должно заниматься экспертное сообщество в отношении вооруженных сил?

С.Б.: Отвечая на столь серьезный вопрос, я вновь испытываю удивление по поводу того, что выступаю в роли эксперта. Но я готов высказать свои собственные мысли по этому вопросу.

Прежде всего, взгляд на армию исключительно с точки зрения дедовщины неконструктивен. Потому что остается за кадром вопрос о том, какой должна быть должна быть хорошая армия, если существующая армия плохая? Причем этот вопрос имеет много аспектов.

Начинать надо, конечно, не с дедовщины. Надо вообще подняться с микроуровня армейских проблем, с уровня отношений между солдатами в казармах. К этому вопросу надо потом вернуться, но начинать надо не с него. А сначала надо на макроуровень, на уровень военных доктрин или стратегий. Разумеется, я чувствую свою катастрофическую некомпетентность в этих вопросах. Равно как и некомпетентность очень многих других людей, которые пытаются об этом говорить.

Невзирая на чрезвычайную важность этого вопроса, мы видим полное молчание со стороны высшего командного состава Российской армии, российского правительства, со стороны военной или околовоенной элиты, которая, вообще-то говоря, должна осмыслять эти проблемы и ставить их на повестку дня. В публичном поле мы этого обсуждения не видим. В той мере, в какой позиции нашего высшего военного командования доходят до средств массовой информации, они производят удручающее впечатление. Это какой-то откровенный пиар в худшем значении этого слова. Вместо обсуждения или разъяснения каких-то насущных проблем делается ставка на то, что мнение слушателя или читателя можно просто игнорировать, потому что у них нет возможности ответить и заставить вступить в диалог.

Например, высшие военные чины говорят, что призывная система Российской армии необходима и что этот вопрос не подлежит дальнейшему обсуждению. Может быть, она и вправду необходима, но за таким важным тезисом должны следовать какие-то аргументы, а их нет. Вместо аргументов мы слышим самоуверенный, не допускающий возражений тон. Попробуй возрази человеку, который не считается с возражениями, даже если они звучат в средствах массовой информации. Но для демократической страны такая позиция военных властей неприемлема, потому что контраргументы рано или поздно накопятся и прорвутся в публичное поле. И что наши военные будут говорить тогда?

Я считаю, что в стране возникает тяжелая ситуация, когда проблема армии - очень сложная, многослойная и многоаспектная - не является предметом осмысления, дискуссий, пусть даже ведущихся в чисто профессиональной среде. Мне трудно судить о том, есть ли такие дискуссии в закрытом режиме, но по крайней мере в том информационном поле, которое нам доступно, таких дискуссий нет.

Что может сделать в этой ситуации не военный социолог? Печальный факт состоит в том, что я являюсь единственным российским социологом, который хоть как-то занимался этой проблемой и потому имеет хоть какое-то минимальное право выступать экспертом по армейским проблемам.

Я могу высказать некоторые свои мысли, которые выработаны мной почти в одиночку. Конечно, с опорой на имеющиеся немногочисленные литературные источники, на какую-то доступную информацию.

Повторяю, что проблема армии имеет очень много слоев или уровней. На самом высшем уровне (здесь военные эксперты правы, и такая формулировка у них как-то просачивается) нужна то ли концепция, то ли стратегия, то ли какое-то видение современного мира, его эволюции и понимание угроз, возникающих в этом новом мире. Эти угрозы радикально меняются по сравнению с предыдущей эпохой, с угрозами ХХ века, которые безвозвратно ушли в прошлое. И вот на основе этого в идения нужны какие-то меры, может быть упреждающие, превентивного характера, меры по военному реформированию и военному строительству.

К сожалению, я не вижу никакой интеллектуальной работы, проводящейся в этом направлении у нас в России. Мне ответят, что, наверное, такая работа проводится в закрытом режиме. Может быть. Но, к сожалению, все, что проводится в закрытом режиме, вызывает у меня недоверие в смысле качества, профессионализма и честности этой работы.

Пример, который я сейчас приведу, будет, конечно, очень далекой аналогией, но все же он интересен. В далекие 70-е годы мне удалось попасть в так называемый спецхран в Библиотеке им. Ленина. Там было в том числе и большое количество закрытых социологических исследований. И я ожидал, что увижу там какие-то сенсации. Но я их не увидел. То, что я там увидел, поразило меня, прежде всего, своей безграмотностью, несостоятельностью и скучностью. В той области, где я это наблюдал, это абсолютно достоверный факт. Я думаю, что сегодня он может быть проверен объективно, если подвергнуть всю эту прежде закрытую "социологию" хорошей профессиональной экспертизе. Научный и методический уровень закрытых работ и степень их политической остроты были явно ниже, чем в открытых советских публикациях.

Разумеется, у меня нет аналогичной информации по закрытым военным разработкам. Однако те немногие косвенные данные, которые все-таки попадают в публичное поле, наводят на мысль, что "фабрики мысли", если они и есть где-то в недрах Минобороны, не очень адекватно выполняют свои функции.

С моей точки зрения, такая структура, сколь бы засекречена она ни была, не может работать исключительно в рамках секретности. Может быть засекречена сама "фабрика мысли", источники ее информации, все, что угодно, но какие-то конечные выходы от ее деятельности все-таки должны быть. Что бы ни говорили про секретность, реальные большие решения всегда имеют публичную составляющую.

Взять хотя бы озвученную президентом реформу перехода от двух лет срока службы к одному году. Это весьма популярное решение, но интересно, что и здесь мы не услышали никаких реальных мотивировок, на основании которых оно было принято. Аналитической проработки этой реформы я не увидел. Это, скорее, политическое, волевое решение. Между тем я убежден, что исследовательская и аналитическая проработка не помешала бы, и мы еще вернемся к этому вопросу.

Поэтому я считаю, что если у нас и есть какие-то закрытые "фабрики мысли", которые должны формировать концепцию, какой должна быть армия в новых условиях, то, я повторяю, сколь закрытыми ни были эти учреждения, их деятельность не может не иметь вообще никакого публичного выхода. Потому что, если готовятся какие-то масштабные реформы, их нельзя реализовать секретно. В конце концов, они облачаются в какие-то приказы, распоряжения, законы, нормативные акты. В реальные действия, наконец. А "фабрика мысли", которая работает без практических выходов, исключительно как черный ящик и не выдает никакой продукции вовне, - вряд ли такая структура может быть эффективной.

Поскольку военные "фабрики мысли" молчат, мне остается высказать свои непрофессиональные соображения. Мне кажется, что в современных условиях армия должна эволюционировать по двум направлениям. Может быть, этих направлений больше, но я вижу два. Первое направление - это ядерно-ракетный и авиационно-космический щит стратегического назначения. И все, что связано с обслуживанием такого щита, включая боевые лазеры для поражения летящих целей, средства обнаружения целей и тому подобное.

Второе направление прямо противоположное. В рамках этого направления армия должна эволюционировать в сторону сил, больше похожих на полицейские, но лучше оснащенных, подготовленных, похожих на спецназ. Нужен какой-то синтез полиции и спецназа, чтобы не приходилось посылать на войну милицейский ОМОН.

Может быть, есть и третье направление, связанное в широком смысле слова с разведкой, включая как ее кадровое, агентурное и техническое обеспечение. Разведкой, способной действовать в инокультурных средах. Повторяю, я не специалист в этих вопросах, это мое дилетантское мнение.

Но мое мнение таково, что бессмысленно сохранять армию в той структуре и в тех функциях, которые сложились к концу второй мировой войны. Это большие массы солдат, всеобщая воинская обязанность, техника на уровне артиллерии и танков, сплошная линия фронта, лобовые атаки, заложенные в концепции тех войн, колоссальные людские потери при таких атаках. Сегодня очень многие военные специалисты говорят, что таких войн уже нет и никогда не будет, потому что мир радикально изменился.

Повторяю: весьма печально, что с такими вопросами обращаются к такому невоенному человеку, как я. Тот, кто знает этот вопрос лучше, пусть ответит лучше. Только желательно, я прошу прощения за такую хамскую оговорку, пусть при этом не соврет. Пусть не присваивает себе той квалификации, которой не обладает, пусть не будет дутой величиной, пусть человек реально смыслит в обсуждаемом вопросе и говорит правду. Причем я не рассматриваю случай, когда человек умышленно врет по каким-то причинам. Такие случаи не редкость, но подлинной бедой России является иная ложь - самоуверенная ложь по невежеству, которая заполоняет собой все экспертное пространство.

К сожалению, в России я не вижу грамотной экспертизы оценки угроз, возникающих в современном мире, эволюции этих угроз и вытекающих из этого предложений по военному реформированию, которые были бы соразмерны вот этим меняющимся условиям. В любом случае мне кажется безумием консервировать военную структуру, доставшуюся нам от конца Второй мировой войны.

Конечно, определенная часть наших Вооруженных сил, их верхушка, - это уже не конец Второй мировой войны. Это, скажем так, разгар холодной войны - ракетно-ядерные силы, космические и так далее. Мне приходилось слышать мнение, что и это в таком виде устаревает. Но это, безусловно, не моя тема. Наверное, этот потенциал надо развивать, модернизировать и так далее. Пусть об этом лучше скажут специалисты.

Но наряду с этим у нас остались многочисленные военные структуры, в буквальном виде законсервированные со времен Второй мировой войны. С ними-то надо что-то делать? Мне кажется, что надо. А что именно? Вот на этот вопрос мы и не знаем ответа.

РЖ: Вы критикуете российские военные "фабрики мысли" за то, что они работают исключительно в закрытом режиме и качество их работы остается не ясным. Что в этой ситуации можно сделать?

С.Б.: Очень многое. Я бы начал с элементарного изучения аналогичных разработок других стран, разумеется открытых. В Соединенных Штатах таких разработок публикуется очень много, есть колоссальное количество военно-стратегических исследований. В Англии, в Европе такие аналитические исследования тоже ведутся. Может быть, и не только в этих странах. Китай, наверное, закрыт, но кто знает, может быть, и там есть что-то интересное в открытой печати.

Начать надо с того, что просто сделать все эти материалы общедоступными для российских читателей. Причем здесь не нужно никаких разрешений, поскольку эти материалы не секретные, во всяком случае для России. Эту работу может делать любая гражданская организация.

Я не знаю, кто мог бы на систематической основе начать переводить и публиковать зарубежную военно-аналитическую литературу. Но больших ресурсов для этого не требуется. Эта работа вполне по силам небольшой исследовательской организации. Небольшая группа людей с хорошим знанием языка вполне могла бы за несколько лет, а если надо, то и быстрее, изучить такие материалы, перевести и издать какой-то минимальный корпус литературы. Это то, от чего можно было бы хотя бы отталкиваться.

Может быть, наши военные будут не согласны с тем, что там написано. Отлично, пусть разъяснят свою позицию. Потому что к нашим военным возникает очень много вопросов. И все они остаются без ответа.

В частности, по геополитике. Например, по поводу Ирана. Я очень некомпетентный в этом вопросе человек, но мне кажется, что Иран - опасная для нас страна. Если военные считают, что нет, пусть как-то обоснуют свое мнение. Ведь безопасность-то, в конце концов, наша общая. И за просчеты руководства расплачиваться придется всему народу - уж об этом-то военные должны хорошо помнить.

То же самое с Китаем. Общеизвестен факт, что российское население уезжает с Дальнего Востока. Основной мотив - таковы результаты исследований демографов - страх перед будущей колонизацией этих территорий Китаем. И если наши военные считают, что этот страх ни на чем не основан, то им самое время объяснить свою позицию, потому что мнения, стихийно складывающиеся в народе, напрямую влияют на экономическую и геополитическую ситуацию в стране.

Важна и другая составляющая военной аналитики, о которой мы уже говорили, - это прогноз эволюции, которую будут претерпевать вооруженные силы развитых и - что не менее важно - менее развитых, а также вовсе неразвитых стран. Понимания процессов этой эволюции катастрофически не хватает нашей военной аналитике.

РЖ: Вы говорили о необходимости реформы российских вооруженных сил и о том, что необходимо вырабатывать концепцию такого реформирования. Можно ли это сделать путем проведения исследований армии наподобие тех, которые вы проводили в 80-е годы?

С.Б.: И да и нет, потому что в любом исследовании нужна аналитическая составляющая, которая задается исследователю извне. Иначе выводы могут оказаться неадекватными.

Безусловно, мы можем, вооружившись нашим социологическим инструментарием, вернуться на микроуровень воинских частей и посмотреть, что там творится. Исходя из того, что мы там обнаружим, мы можем выработать вполне осмысленные рекомендации. Но я боюсь, что эти рекомендации могут оказаться неадекватными в свете неизбежных структурных реформ армии. Российская армия, безусловно, плоха, но возникает вопрос, что такое хорошая армия. И этот вопрос далеко не столь тривиален, как кажется.

Очень многие аспекты армейской неэффективности могут быть исправлены при разумном менеджменте. Но в результате мы можем получить образцовую советскую воинскую часть, какой она была, скажем, в 50-е годы. Если предположить, что мы этого добьемся, то в результате мы восстановим тот, несомненно, более эффективный и более жесткий (отчасти даже жестокий) порядок, который существовал в советских воинских частях в первые послевоенные годы. Но правильно ли это?

Я считаю, что исследования в любом случае надо делать, но одновременно надо помнить о том, что мы можем впасть в ту ошибку, что магистральный путь реформирования или эволюции армии пойдет по принципиально иному пути. И задача восстановления образцовых воинских частей 50-х годов может оказаться бессмысленной.

В этом вопросе нам трудно будет сориентироваться, поскольку мы не получаем никакой помощи от людей, которые должны этим заниматься, от того же высшего командного состава российских Вооруженных сил. Если бы нас сориентировали и дали какое-то разумное техзадание, мы могли бы акцентировать внимание на тех вопросах, которые перед нами поставлены.

Существует альтернатива: либо проводить исследования исключительно на основе своих слабых сил и своего непрофессионального понимания, либо опираться на некие ориентиры, которые могли бы нам дать военные профессионалы. Вообще-то, хороший результат всегда достигается при межпрофессиональном сотрудничестве. Но в нашем случае, по крайней мере, поначалу, я такого сотрудничества не ожидаю. Совершенно очевидно, что никакого реального техзадания никто перед нами не поставит. Может быть, это и к лучшему, потому что было бы очень неприятно получить лже- или псевдотехзадание.

РЖ: Если бы у вас была возможность осуществить серьезное исследование в Российской армии, по какому пути вы бы пошли? Вы бы снова начали с дедовщины?

С.Б.: Не уверен, поскольку проблемы армии никоим образом не исчерпываются проблемой дедовщины. Двадцать лет назад мы начали с нее просто потому, что это был наиболее очевидный, бьющий в глаза аспект этой проблемы. И еще потому, что ни один человек не в силах сделать сразу все. К тому же мы тогда не имели (как не имеем и сегодня) ни доступа к информации, ни нужной квалификации для того, чтобы замахиваться на такие большие проблемы. В таких случаях приходится двигаться поэтапно. Но надо было с чего-то начинать, и мы начали с этого.

Задав мне последний вопрос, вы предложили мне принять почти утопическое, с моей точки зрения, предположение, что у меня может появиться возможность провести широкомасштабное исследование Российской армии. С чего бы я начал и каким путем стал двигаться? Попробую набросать контуры программы таких исследований, которые по необходимости должны иметь много слоев и аспектов.

Сначала о критике нашей работы по дедовщине, которую мы в какой-то мере получили. Единственными людьми, которые содержательно откликнулись на нашу публикацию и дали на нее серьезную критическую реакцию, были офицеры. К сожалению, в те годы у меня не было возможности систематически проанализировать их критику, и этот пробел, несомненно, надо восполнить.

Ключевая фраза, звучавшая в разговорах с офицерами, была такова: "Вы не учли точку зрения офицеров". Следует оговорить, что речь шла о разговорах в начале 90-х годов, и специфика той эпохи, безусловно, накладывала отпечаток на те беседы.

Насколько я смог понять, указанная фраза в высказываниях моих оппонентов-офицеров имела двоякое значение. Первое состояло в том, что офицеры не обеспечены жильем, денежным и другими видами довольствия. Эта проблема тогда была чрезвычайно остра. Очевидно, она остается такой и сейчас, однако этот вопрос я здесь раскрывать не буду. Хотя, несомненно, он тоже должен быть предметом объективного исследования, и не только с чисто экономической точки зрения.

Оставив на какое-то время за рамками рассмотрения вопросы материального обеспечения военнослужащих, обратимся ко второй составляющей критики офицерами нашей работы. Эту составляющую было трудно ясно определить, но суть ее была связана с проблемой воспитания воинского духа военнослужащих. И эта проблема, несомненно, является центральной для вооруженных сил всех стран и народов.

Если говорить о Советской армии, то этот вопрос имеет свою историю. О довоенных годах говорить не будем, здесь нужны специальные исторические исследования.

Отечественную войну СССР выиграл, как известно, с огромными людскими потерями. По моим оценкам, за период с 1941 по 1945 год в армию было мобилизовано около 30 млн человек - практически все мужское население страны боеспособного возраста. Эту цифру в устной форме мне подтвердил известный военный историк и аналитик М.А.Гареев. Сразу после окончания войны в Советской армии числилось 12 млн человек. Это не значит, что оставшиеся 18 млн человек были убиты, часть еще до окончания войны могла быть направлена на восстановление народного хозяйства, снята с воинского учета в связи с ранениями и по другим причинам. Но все равно общеизвестно, что потери были огромными.

Наученная такими потерями, Советская армия первых послевоенных лет, несомненно, была эффективной и боеспособной. Судя по имеющимся свидетельствам, воинский дух в армии был чрезвычайно высок.

Обстановку в армии тех лет никоим образом не следует идеализировать. По имеющимся свидетельствам, она была жесткой и даже жестокой. Это был весьма далекий от уставного, но осмысленный и в определенном смысле справедливый порядок, ныне вызывающий ностальгию у многих свидетелей той эпохи. Как ни странно, реальных свидетельств об этом сегодня чрезвычайно мало, но в числе имеющихся хочется упомянуть художественное свидетельство - небольшое стихотворение Евгения Рейна "Японское море", содержащее в себе немало социологически важных моментов.

То, что произошло потом, можно назвать перерождением этого порядка в классическую дедовщину 70-х годов. По мнению В.А.Найшуля, этот процесс был следствием стихийных процессов деидеологизации, происходивших в советском обществе и в армии тоже. Если это так, то мы видим, что дедовщина - это производное явление, которое возникает как следствие распада в армии идеологии и воинского духа.

Следствием распада воинского духа является не только дедовщина, но распад воинского менеджмента. В нашем исследовании мы, безусловно, с этим столкнулись, хотя не смогли изучить этот вопрос подробно. Хорошо помню интервью с недавним солдатом-срочником, который на вопрос о дедовщине ответил так: "Понимаете, дело не в дедовщине. В армии нет элементарного порядка". Казалось бы, армия должна быть образцом порядка, именно так армия себя и позиционирует в обществе, но вот оказывается, что, по свидетельству включенного наблюдателя, порядка-то в ней как раз и нет. Почему? И что надо делать для его восстановления? Ответы на эти вопросы далеко не очевидны.

Сегодня процессы деидеологизации в армии, несомненно, идут дальше. В чем они заключаются? Имеющиеся данные очень отрывочны. За неимением систематических материалов я вновь вынужден прибегнуть к аналогии. В 2005 году мы проводили фокус-группы с милиционерами. Примечательна трактовка взаимоотношений милиции и общества, которую дали милиционеры старше сорока лет. Они с ностальгией вспоминали о советском времени, когда отношение людей к милиции было, по их мнению, иным. К постовому обращались за помощью: подсказать, как пройти, помочь в сложных ситуациях, например если украли деньги и документы. Сейчас, по мнению этих милиционеров, такого отношения уже нет, негативный тренд в обществе в отношении милиции сильно растет. Причем, по их мнению, обоснованно. Почему? Потому что - это звучало открытым текстом - в 90-е годы в милицию массами пошли те, кто хочет не служить в милиции, а заработать на взятках. Кстати, милиционеры старше сорока лет признавали, что они и сами не ангелы в этом вопросе. Но все же они же говорили, что не хотят быть "отморозками", каковыми зачастую являются их молодые коллеги. И еще говорили, что в эпоху, когда присяга не была пустым звуком, служить было гораздо лучше.

Поскольку тема милиции для нас побочная, я не буду подробно ее развивать. Перейду сразу к выводу, который выглядит так. Современный российский милицейской корпус делится по возрастному признаку на две части : на тех, кто хотя и нарушает присягу, но все же помнит о ней, и тех, кто вообще не знает, что такое присяга.

По армии таких исследований никто не проводил, но появляющиеся в СМИ свидетельства рисуют похожую картину. Не знают, что такое присяга, ни рядовые-срочники, ни рядовые-конрактники, ни - это очень похоже на правду - молодое офицерское пополнение постсоветских лет. И лишь среди офицеров старше сорока лет воспитанное в них чувство присяги в какой-то мере еще сохраняется (по-видимому, уже не у всех).

Разумеется, это не достоверно установленный факт, это социологическая гипотеза, которую я выдвигаю на основе разрозненных и косвенных данных. Но если эта гипотеза верна, она означает, что в стране отсутствуют институты, формирующие у военнослужащих чувство присяги. Если это действительно так, то армия в ее нынешнем виде обречена. Ее бесполезно накачивать деньгами и современным оружием. Нужны какие-то коренные реформы. Но, похоже, сегодня никто не знает какие.

Чем здесь может помочь социология? Очевидно, сначала проверить эту гипотезу и уточнить ее. Надо отметить, что гипотезы всегда по необходимости формулируются резко, как бы в черно-белых тонах, а реальная жизнь их корректирует. Исследование вполне может выявить и определенные контртенденции, причем важность таких позитивных открытий часто бывает трудно переоценить.

Но даже если такие тенденции откроются, только на них разработать программу военной реформы нельзя. Нужна, если угодно, социологическая теория воинского духа. И если в России ее нет, надо работать над ее созданием. В том числе и обращаясь с вопросами к людям, которые проходили воинскую службу в эпоху, когда высокий воинский дух и чувство присяги были не пустым звуком, а жестко осязаемой реальностью.

Я возвращаюсь к вашему вопросу: что надо исследовать? Очень многое. Один из главных принципов социологического исследования говорит о том, что важно учесть мнение людей, занимающих разные ролевые позиции по отношению к изучаемой проблеме. Необходимо провести серии интервью или фокус-групп с солдатами-срочниками, контрактниками, офицерами различных возрастов и званий, причем в разрезе различных родов и видов войск. Отдельно необходимо провести интервью с теми, кто служил в Афганистане и Чечне, причем тоже в разрезе различных ролевых групп. Это большая исследовательская программа, но реализовать ее крайне необходимо.

Я понимаю, что ни в советскую, ни в постсоветскую эпоху аналогов таким исследованиям нет, поэтому мое предложение выглядит беспрецедентным. Но это не значит, что таких прецедентов нет в мировой практике. К примеру, в США во время Второй мировой войны было проведено крупномасштабное исследование "Американский солдат". К этому исследованию были привлечены лучшие социологи той эпохи, и оно стало социологической классикой. На результаты этого исследования социологи всего мира ссылаются до сих пор. Не в последнюю очередь потому, что оно было полностью опубликовано.

РЖ: Вернемся к тому исследованию, которое было вами проведено. Какие главные выводы были из него сделаны?

С.Б.: Несмотря на крайне ограниченный масштаб исследования, выводы были. На мой взгляд, немаловажные.

Во-первых, мы обнаружили в армии огромное количество "лишних" солдат, которые за весь период службы не занимались никаким полезным делом, ни военным, ни гражданским. Они просто без всякого смысла отбыли в армии два года, не неся боевого дежурства и не занимаясь боевой подготовкой. Этот наш результат вступает в резкое противоречие с утверждениями российского генералитета о некомплекте личного состава в армии. Я подробно писал об этом в своих публикациях, поэтому подробно останавливаться на этой теме не буду.

Во-вторых, мы поняли, что дедовщина, вопреки первоначальному впечатлению, - это не беспорядок, а определенная форма поддержания порядка. Далеко не лучшая, неэффективная, "беспредельная" форма, калечащая людей нравственно и физически. Но все же на ней держалась вся огромная Советская армия. И еще мы поняли, что угрожает существованию этого порядка, при каких обстоятельствах он может быть сломан и что может за этим последовать.

Говоря коротко, в 70-е и 80-е годы в Советской армии резко возрастала численность солдат неславянских национальностей. Там, где этот процесс набирал критическую массу, они образовывали так называемые землячества, которые были способны противостоять дедовскому порядку и даже ломать его.

Смена дедовского порядка земляческим, которая в те годы уже начала происходить в некоторых воинских частях, радикально меняла обстановку в казармах. Дедовской порядок - это незаконное, неуставное, но все продолжение армейской командной вертикали. Слом этого порядка и замена его земляческим - это распад данной вертикали. У землячеств появлялись свои лидеры, с которыми офицерам приходилось вести переговоры, причем на гораздо менее льготных условиях, чем с лидерами "дедов". Кроме того, подразделения, разделенные на землячества, постоянно находились на грани войны за преобладающий статус.

Я думаю, что если бы Советская армия сохранилась в неизменном виде с прежним способом комплектования, то в 1990-е или 2000-е годы мы могли бы наблюдать серьезные вспышки межнационального насилия в воинских частях, причем с применением оружия (либо его пришлось бы вообще изъять из воинских частей). Так что, по моему мнению, Советская армия очень вовремя превратилась в Российскую. Благодаря этому удельный вес военнослужащих-славян вновь резко возрос и устранил (либо отдалил) угрозу вспышек межнационального насилия.

Кстати, анализируя наши данные, мы обратили внимание на то, что для разных национальностей критическая масса военнослужащих, необходимых для создания землячества, бывает разной. Среднеазиатским национальностям для образования землячества необходимо преобладающее численное превосходство. А вот для чеченцев - этот результат был получен до начала чеченских войн - для создания землячества достаточно шести человек. Такое землячество, если оно образуется, способно терроризировать целую роту численностью около ста человек.

Интересно, что славянские национальности (русские, украинцы, белорусы) вообще не образуют землячеств, поэтому при сламывании дедовского порядка они зачастую оказываются в самом низу иерархической пирамиды со всеми вытекающими последствиями. Правда, если не землячества, то некие организованные структуры, способные силовым способом противостоять национальным землячествам, некоторые славяне создавать могут. Их могут создавать лица, бывшие в местах заключения и примыкающие к ним представители криминальных молодежных субкультур. Однако интересы других славян такие уголовные структуры не защищают, скорее даже наоборот.

РЖ: Что вы думаете о современной реформе Российской армии с переходом на одногодичный срок службы?

С.Б.: Мне трудно выступать за сохранение существующего двухгодичного срока, коль скоро я сам сказал, что существующий армейский порядок калечит людей нравственно и физически. Вместе с тем для меня очевидно, что последствия этой реформы практически не проанализированы. Мне даже не ясно, какими конкретными мотивировками она вызвана. Мне кажется, что власть в данном случае уступает давлению общества, но при этом не имеет внятной концепции, какой должна быть современная Российская армия. Я считаю, что это довольно опасная позиция, поскольку последствия такого реформирования могут оказаться неожиданными для всех.

Вероятно, одна из мотивировок начавшейся реформы состоит в том, что российское общество все чаще выступает за отмену всеобщей воинской обязанности. Об этом свидетельствуют, в частности, результаты социологических опросов, проводившихся многими российскими социологическими фирмами. За сохранение комплектования армии по призыву сегодня выступают лишь около 30% россиян, а за формирования армии на контрактных началах - около 60%, т.е. большинство. Россияне явно не хотят служить в армии, и власть вынуждена с этим считаться хотя бы потому, что уклонения от службы и коррупция в военкоматах приняли угрожающие масштабы.

Второй мотив, который более или менее озвучивался властью, - это ликвидация дедовщины. Если призыв в армию будет осуществляться один раз в году, то при одногодичном сроке службы разделение солдат на "молодых" и "дедов" вообще исчезнет, но одновременно исчезнет и всякая управляемость этим контингентом.

Немногочисленные независимые российские военные аналитики высказывали в СМИ мнение, что замысел реформы состоит в том, чтобы заменить "дедов" на солдат-контрактников. Благодаря этому предполагается сохранить управляемость и дисциплину. Но лично у меня есть опасение, что такая замена может оказаться худшей альтернативой, которая лишь усилит развал дисциплины и явления "беспредела". Выше я говорил, что, по имеющимся свидетельствам, солдатам-контрактникам на институциональном уровне не удалось внушить чувство присяги. Многие офицеры говорят, что солдаты-срочники служат лучше, чем контрактники. Это крайне неприятный для всех нас факт, но с фактами нельзя бороться, закрывая на них глаза.

Таким образом, прослеживаются два возможных направления реформы. Первый состоит в том, что дедовщина вообще будет упразднена за счет того, что разделение на "молодых" и "дедов" исчезнет, а состав казарм будет ежегодно полностью обновляться. К сожалению, российское общественное мнение, в том числе и в экспертном сообществе, настолько озабочено проблемой дедовщины, что не задумывается о том, что произойдет, если она исчезнет.

Между тем новая ситуация может оказаться не лучше прежней. Перечислю возможные последствия, которые видятся лично мне:

· произойдет окончательный развал воинской дисциплины и боевой подготовки, какой бы условной она ни была до сих пор;

· оружие и техника придут в окончательно негодное состояние;

· в казармах возникнут силовые группировки, терроризирующие остальных солдат, но не подчиняющиеся офицерам;

· увеличится число различных ЧП;

· резко возрастет количество правонарушений, совершаемых солдатами-срочниками на прилегающих к воинским частям территориях;

· резко ухудшится санитарное состояние воинских частей.

Другой вариант реализации реформы может состоять в том, что власть "дедов" в казармах перейдет к солдатам-контрактникам. Мне трудно прогнозировать, что произойдет в этом случае. Один из вариантов состоит в том, что в результате произойдет обострение "классовой борьбы", поскольку контрактники будут восприниматься как еще более "социально чуждые", чем собственные "деды". Но не исключено, что контрактники займут, скорее, попустительскую позицию, поскольку они сами не мотивированы на хорошую службу. Еще мне кажется, что обстановка в казармах дополнительно криминализуется. Возникнет своего рода армейская "малина", но в ней непременно возникнет своя низшая страта (типа "опущенных" в уголовных лагерях).

У планируемой реформы есть еще один аспект. Для восполнения численности рядового состава армии принято решение о ликвидации в вузах военных кафедр, отменяются многие отсрочки от призыва по состоянию здоровья и семейному положению. При этом часто звучит мотивировка, что сегодня в армии по призыву служат лишь дети из бедных семей и преимущественно из глубинки, т.е. из малых городов и сельской местности, тогда как дети из более образованных и материально более благополучных социальных слоев практически не попадают в армию.

Такое положение дел, по-видимому, соответствует действительности. Однако и здесь, как мне кажется, никто не подумал о том, каковы будут последствия массового призыва в армию детей из так называемого среднего класса, родители которых в состоянии нанять адвокатов и буквально обложить воинские части судебными исками, прокурорскими расследованиями, а также инициировать мощную антиармейскую кампанию в СМИ, в том числе и на международном уровне.

Хорошо ли будет выглядеть Российская армия, если из нее потоком пойдут судебные иски в Страсбург? Я считаю, что в случае массового призыва в армию детей из "среднего класса" это произойдет с неизбежностью. Возникнет настоящая война российского "среднего класса" с Российской армией. Дети из "среднего класса" будут нести в этой войне физические потери, но и имидж Российской армии упадет до катастрофических пределов. Офицерство, став объектом публичной ненависти, окончательно деморализуется. В результате Россия может остаться вообще без дееспособной армии, причем это может произойти далеко не в самой благоприятной для страны исторической обстановке.

Мне кажется, что сокращение срока службы в армии по призыву - это не военная реформа, а уступка со стороны власти. Может быть, мотивированная гуманными соображениями, но от этого не перестающая быть плохо продуманной. Нормализация обстановки в армии, безусловно, нужна, но воинский дух и военный менеджмент должны при этом укрепляться, а не окончательно разваливаться. А такой цели в этой реформе, как мне кажется, просто нет.

Удивительно, что страна, пережившая и выигравшая такую страшную войну, сегодня как будто забыла, что такое высокий воинский дух, эффективный воинский менеджмент и чувство присяги. И даже люди, планирующие военную реформу, как будто не знают или не помнят об этом.

Беседовала Елена Пенская

       
Print version Распечатать