Не потерять поколение 30-летних

От редакции. В своем выступлении на открывшемся 1 декабря в Москве Всемирном конгрессе соотечественников президент России Дмитрий Медведев поднял, в том числе, вопрос об образовании. Он констатировал, что в 2008-2009 годах в вузы России имели возможность поступить по специальной квоте 10000 молодых людей, которые обладают статусом соотечественника. Впрочем, заметил президент, это не та цифра, которой нужно гордиться. Эта цифра должна быть намного выше. Ведь именно те, кто оканчивает российские вузы, становятся проводниками русской культуры в своих странах. Однако, сфера образования в России переживает сложный период. С этого года прием по результатам ЕГЭ стал обязательным для всех абитуриентов. Как это сказалось на качестве подготовки нынешних первокурсников? Какие дополнительные испытания можно использовать для проверки подготовки абитуриентов? Грозит ли российскому высшему образованию кадровый голод и, если да, как решить эту проблему? На эти и другие вопросы согласился ответить декан факультета философии ГУ-ВШЭ Алексей Руткевич.

***

Русский журнал:Уважаемый Алексей Михайлович, в этом году прием в вузы по результатам ЕГЭ стал всеобщим впервые. Как Вы оцениваете уровень студентов-первокурсников философского факультета ГУ-ВШЭ этого года?

Алексей Руткевич: По оценке преподавателей, ведущих на этом курсе занятия, набор был неплохим. У поступивших средний балл по четырем предметам – 300 из 400, т.е. 75 баллов за один экзамен. Иначе говоря, поступили те, кто неплохо учился в школе и мотивирован изучать философию и культурологию – с этими баллами они могли бы поступить на более «хлебные» факультеты большинства российских вузов. Посмотрим на результаты первой сессии…

РЖ:В своем недавнем послании Федеральному собранию президент отметил, что ЕГЭ не будет единственной формой контроля знаний учащихся, следовательно, для приема в вузы только высоких баллов по ЕГЭ будет недостаточно. Какие, по Вашему мнению, дополнительные испытания можно было бы использовать?

А.Р.: Прежде всего, следовало бы позаботиться о равенстве условий для сдающих экзамен. Ведь не является секретом то, что не только в некоторых республиках, но и во многих школах Москвы ЕГЭ в этом году проходил без должного контроля.

Всем нам понятно, что и устный экзамен, и тесты имеют как достоинства, так и недостатки. Чем ближе тест к решению формализуемой задачи, тем он лучше. На мой взгляд, по литературе тесты вообще не нужны. К сожалению, очень низок уровень тестов (КИМов) по обществознанию, хотя по таким разделам, как экономика и право, создать хорошую базу вопросов не так уж сложно. Давно пора заменить тот учебник, по которому учатся обществознанию в школах.

Дополнительные испытания существуют и сегодня во всех «творческих» вузах; 24 университета имеют право проводить дополнительный экзамен. В этом году в ГУ-ВШЭ дополнительный экзамен был только на факультете математики и на журналистике. В дальнейшем мы, скорее всего, будем проводить его по обществознанию (с очевидными отличиями такого экзамена для юристов, экономистов, социологов, философов). Причем проводить будем в виде тестов – это позволяет почти полностью искоренить коррупцию, а собственные тесты намного лучше предлагаемых министерством КИМов.

ЕГЭ по математике достаточен для большинства экономических или инженерных факультетов, но факультетам «чистой» и прикладной математики осмысленно иметь собственный экзамен. То же самое можно сказать о некоторых других дисциплинах. Экзамен по истории в форме ЕГЭ достаточен для будущих юристов и политологов – он показывает, что абитуриент неплохо учился истории в школе. Для тех, кто поступает на исторический факультет МГУ или РГГУ, вполне разумно было бы проводить устный экзамен. Дополняют ЕГЭ в первую очередь олимпиады, они позволяют принять хорошо подготовленных и мотивированных абитуриентов.

РЖ:В недавнем выступлении на круглом столе «Ситуация с философией в России», организованном Философским факультетом ГУ-ВШЭ и Русским журналом, декан философского факультета МГУ Владимир Миронов отметил, что самая страшная проблема, которая грозит коллапсом отечественной философии, – это кадровый голод. Согласны ли Вы с этим утверждением?

А.Р.: Грозит не только философии, но всей системе образования, научным институтам. Мы слушаем речи о модернизации, об инновациях и т.п., только кто станет готовить кадры для такой модернизации? Кандидат наук (доцент, научный сотрудник) получает нищенскую зарплату. Конечно, доходы ученых во всех странах ниже, чем у имеющих примерно ту же квалификацию менеджеров или нотариусов. Но у нас профессор получает меньше многих неквалифицированных рабочих. Получившие высшее образование молодые люди не желают жить долгие годы в нищете и дружными рядами пополняют бюрократию и «офисный планктон».

В случае философии проблема кадрового голода является даже более острой, чем в других науках. Связано это с наследием советской эпохи, когда на кафедры марксизма-ленинизма принимали на работу людей, не имеющих философского образования. Философских факультетов было мало, но беспартийные выпускники этих факультетов не могли претендовать на место ассистента, а отставные политруки или секретари райкома ВЛКСМ становились доцентами. Если 25-летний выпускник аспирантуры физического или химического факультета явно уступает 60-летнему доценту и 70-летнему профессору (а таков средний возраст в наших вузах!), то на кафедрах философии ситуация противоположная. Тот, кто не уходит в бизнес или в бюрократию, а идет работать в вуз после философского факультета, не только получает гроши – он вынужден за них нести огромную «горловую» нагрузку. А места профессоров и доцентов занимают люди, к которым у него чаще всего нет ни малейшего уважения.

Мы уже потеряли поколение тех, кому сейчас 35-50 лет, теперь есть риск потерять и следующее поколение…

РЖ:Эта тема была поднята во время дискуссии – поколения 30-летних. Что Вы могли бы сказать относительно перспектив этого поколения? Существует ли конфликт поколений в науке?

А.Р.: На сегодняшний день в университетах работают представители четырех поколений. Так называемые «шестидесятники», родившиеся с конца 20-х и до начала войны; послевоенное поколение, к которому отношусь и я сам; поколение детей «шестидесятников»; наконец, те, кого называют «поколением 30-летних». У каждого из этих поколений имеются свои особенности, если угодно, свой стиль. Но мне не хотелось бы вслед за Дильтеем и Ортегой заниматься описанием миросозерцаний. Естественно, речь вообще идет о небольшой части поколения, о тех, кто по-своему выражает Zeitgeist. Обращу внимание только на одну замеченную Ортегой и его учениками особенность: если вообще осмысленно говорить о «конфликте поколений», то этот конфликт обычно не принимает форму «отцы и дети», а происходит между людьми, которых разделяет примерно 15 лет. Карьерным планам 30-летних мешают 45-летние, а последним мешают в root on the top 60-летние.

Если брать нашу действительность, то ситуация оказывается иной. Из поколения тех, кому сейчас 40-50 лет очень немногие остались в науке. В 1990-е годы ситуация была еще более неблагоприятной, чем ныне; мы помним середину 1990-х, когда ученые и преподаватели месяцами не получали даже нищенскую зарплату (деньги «прокручивались» в каком-нибудь близком министру банке). Одни уехали за границу, другие ушли в бизнес, в политику. Поэтому сегодняшние 30-летние сталкиваются не с 40-летними, а с 60 и даже 75-летними…

Перспективы этого поколения – имея в виду тех, кто намерен заниматься наукой и преподаванием – не так уж плохи. Реформа системы образования неизбежна. Надеюсь на то, что места на кафедрах философии станут занимать те, кто недавно защитил или сейчас пишет кандидатскую диссертацию. В этом поколении немало серьезно занимающихся философией молодых людей. Меньше стало тех, кто бездумно пересказывает последнюю модную книжку или хватается за грант по какой-нибудь «политкорректной» теме. Более половины преподавателей руководимого мною факультета принадлежат именно этому поколению. У меня имеются и критические замечания. Узкая специализация приемлема, когда речь идет о научном исследовании, тогда как преподавателю философии требуется широкое образование. Приходится сталкиваться с тем, что специалист по логике не имеет представления об этике или политической философии, а неплохо знающий аналитическую философию не открывал «Феноменологию духа» или «Критику отвлеченных начал»…

РЖ: Какого рода реформа может привести к обновлению философских кафедр? Пока что существует угроза того, что философию вообще сделают факультативным предметом. А тогда и для выпускников философских факультетов не найдется места.

А.Р.: Такая угроза, действительно, существует. «Прагматический психоз» студентов и их родителей в сочетании с неприязнью к философии многих естественников и гуманитариев, видящих, кто сегодня преподает философию – вот источник этой угрозы. Не думаю, что реализуется именно этот сценарий. Правда, мы живем в стране, в которой министром образования уже говорилось: «Польза от философии сомнительна, а вред возможен». Вполне вероятно то, что место философии займет курс под примерно таким названием: «История отечественной мысли». Конечно, я не против того, чтобы студенты читали Чаадаева, Киреевского или Герцена. Но подобный полезный для патриотического воспитания курс не может заменить знание логики, эпистемологии или этики.

А если вернуться к первой части вопроса, то мне кажется, что в тех университетах, которые получили статус федеральных и научно-исследовательских, кафедры и факультеты философии будут сравнительно быстро трансформироваться и приобретать вид, близкий европейским и американским стандартам.

Беседовал Александр Павлов

       
Print version Распечатать