Набоков и его копия

Умер Дмитрий Набоков

Главное, что связано в сознании русского читателя с Дмитрием Набоковым — это, конечно, многолетняя, драматичная и странная история с публикацией черновиков «Лауры». Ни его переводы отцовских романов, ни вообще литературно-наследническая деятельность Дм. Набокова не известны так широко и не вызывают столько споров и обвинений. Напомню историю вкратце: в 1975—1977 годах писатель работает над новым романом. В завещании он просит уничтожить 138 библиотечных карточек, на которых привык писать. Вдова Вера Набокова не решается это сделать, кладет рукопись в ячейку швейцарского банка и в 1991 году незадолго до своей смерти передает право распоряжаться «Лаурой» сыну Дмитрию. Тот в течение почти 20 лет пугает публику, что уничтожит, но 17 ноября 2009 года книга все-таки ложится на прилавки.

Нехорошо упрекать недавно умершего человека в чем-либо, но «упрек» этот носит не человеческий, частный, а общественно-литературный характер: Дмитрий Набоков лишил нас великой тайны, раскрыл одну из главных культурных мистификаций 20 века. Раньше думалось, что художественный гений Набокова под конец жизни развился настолько мощно, что начатый им текст не готово увидеть человечество, как не готово оно, к примеру, встретиться с инопланетной жизнью или узнать, как возникла жизнь на Земле. Слишком велико будет потрясение. Понятно, это мысль глупая, мысль фаната литературного мастера, но как все-таки красиво и грустно было бы, если бы Дмитрий Владимирович рукопись действительно уничтожил. Тайна сия великая есть. Но вместо тайны и чуда мы получили несколько невнятных, стоящих на пороге обыкновенной бессмыслицы обрывков, к тому же в весьма странном переводе, о котором стоит сказать отдельно.

Геннадий Барабтарло, известный американский исследователь и переводчик Набокова, перевел «Лауру» в своем дотошном «дореволюционно-реконструкторском» стиле, наполнив текст такой чудовищной густоты белогвардейщиной, через которую прорваться столь же трудно, как через оцепление армии Колчака, что становится стыдно, как бывает стыдно за неловкость, сделанную другим, чужим тебе человеком. Возможно, в случае Барабтарло это позиция и рыцарство, но рыцарство такого плана, какое бывает в реконструкциях исторических, когда взрослые бородатые мужики собираются и начинают будто бы всерьез махать мечами, изображая Бородинскую битву. Оригинально, но неловко и смешно.

Другой известный знаток Набокова Вячеслав Курицын опубликовал тогда злую и точную пародию на этот перевод:

«За год перед тем, как повеситься в апфельсиновой роще, в синюю гостиную взошел ее дурно пахнущий отчим, ведя за собой толстого-претолстого кота на поводке. Он был, как говаривали в старину, большой лорофил. Звали его Зигмунд Г. Гумбрехт — имя, несомненно, гнусное, а иницьял и фамилья ему и вовсе не полагались. Он плюхнулся на диван и заерзал, подбираясь все ближе к Лорочке и явно имея в предмете слегка поцапать (to touch) ее прелестную, черезчур вызступающую из туфли пятку, а может быть, и бедренные мослы, снулые снутри, и, если получится, даже саму ея щекотливенькую душку. Бедную маргаритку (kolokol’chik) проняло. Отроковица вскраснелась, позстепенно меняя цвет лица с гелиотропного на вердепомный, с палевого на пюсовый, с гридеперлевого на гриделиновый, с ванильного на мердуа, — и, наконец, пнула наглого котяру концом своей милой, милой, миньятюрной, с белоснежным бархатным подъемом в части ступни, ножки».

Цитировать сам роман я не буду, чтобы не занимать места; желающие легко могут найти текст в сети и сами определить степень точности пародии. Но чего стоит хотя бы этот разверстый хиатус названия, гулкое неестественное скопление гласных, которое Набоков себе никогда не позволил бы, — от них ощущение, как от свистящего сквозняка в дырявом зубе. Почему Барабтарло, переводя великого русского писателя, не хочет говорить по-русски?.. Сам факт публикации можно принять, не обвиняя Дмитрия Набокова; в конце концов, что кто-то там хотел иметь тайну, так это все мечтания и наивность. Но публикация текста с «черезчур» и «разстелила», когда никто так не пишет уже ровно сто лет — это как минимум непочтительно по отношению к самому Набокову, естественно не терпевшему безграмотность и безвкусицу («без-»? или «бес-»?).

С другой стороны, легко обвинять сына Набокова, не представляя той огромной ответственности, которую ему пришлось взять на себя, став наследником и владельцем литературных прав. Дети великих — это вообще отдельная и сложная тема; чтобы жить в тени великого предка, не чувствуя себя ущемленным, не требуя особого внимания к себе лично в отрыве от родителя — а требовать этого невозможно в силу человеческой ограниченности и склонности мыслить стереотипами и видеть ярлыки, а не факты — чтобы жить так, нужно иметь мощное чувство собственного достоинства, твердость и честность. Дмитрий Набоков был ярким примером такого достоинства, и сравнятся с ним в этой твердости, пожалуй, потомки Льва Толстого, так любимого самим Набоковым. Но вот она, человеческая ограниченность: глядя на лицо Владимира Толстого, внука и директора музея-усадьбы «Ясная Поляна», не думаешь почему-то о том, какая это тяжелая работа — быть таким директором, сражаться с идиотизмом чиновничества от культуры, содержать большое и сложное хозяйство, — а мысль невольно сама уносится в 19 век, и представляешь почему-то сразу этот крутой лоб в варианте деда: а ведь в этом возрасте он, кажется, уже начал «Войну и мир»… Дмитрий Набоков, несомненно, сильно пострадал от этой несправедливой узости взгляда: что-то там гонки, но победил ли где? Оперный бас… где, что пел? Переводы: но что конкретно читали мы в переводе Дмитрия Владимировича? — на слуху только Ильин и тот же Барабтарло. В фотографиях Владимира Набокова — мощь, хитрость и веселое упрямство, а сын же на своих фото почти всегда грустен, задумчив, бледен. Хотя лицо, казалось бы, то же самое.

Скажу банальность, но есть, наверное, особое призвание, недоступное людям обычным, думающим ярлыками: быть потомком. Сыном, дочерью, внуком, или другом — женой. Сделать это не просто стержнем внутреннего самоощущения, а именно профессией, делом жизни в самом простом прикладном его смысле: переводить, писать, издавать, ездить. Дмитрий Набоков и был этим сыном по призванию.

Известно, сколько сделала Вера Набокова для своего мужа при его жизни и после его смерти. Но не менее известен другой пример фанатичной преданности жены мужу: Софья Андреевна Толстая. Вот она-то, можем не сомневаться, точно уничтожила бы такую рукопись, потому что «Так Завещал Левочка» — написала бы она в дневнике. И рука бы не дрогнула. А вот ни Вера, ни Дмитрий Набоковы не уничтожили, а рассудили по-своему, потому что у гениальных и сильных людей часто бывают гениальные и сильные родные.

Мир праху их.

       
Print version Распечатать