Видимо, не ко всему человек может привыкнуть. По крайней мере, издевательский тон нашей власти переносится с трудом и многие из моих коллег выглядят в последнее время откровенно обиженными.

Предыстория известна: ко всем прочим бедам нашего несчастного академического сообщества, по большей части голодного и деморализованного, теперь добавилось еще и то, что отныне оно обязано быть эффективным, а если будет замечено в обратном, то сообщество ждут большие проблемы.

Лично у меня в связи с этой историей в голове возник детский киношный образ про нехороших фашистов: в лагерный барак вваливается розовощекий офицер и с порога бросает бледным заключенным: «почему все такой невеселый? сейчас будете петь русский народный песня!»…

Мои коллеги возмущены также тем, что при едва совместимых с выживанием зарплатах, их еще упрекают в том, что они продолжают работать, тем самым оказываясь «преподавателями невысокого уровня». Это действительно возмутительно. Об этом сейчас много пишут, и я полностью разделяю негодование, но сейчас я хочу сказать не совсем о материальных, а скорее о символических формах поддержки науки. Возможно, эти формы и не столь заметны, но важны они не меньше.

Особенность науки в том, что она питается определенными культурными ценностями, а когда их нет, неумолимо хиреет. В контексте текущих споров, я бы выделила три главные: уважение к своему государству, свободу выражения гражданской позиции и убеждение ученого в том, что его занятие является вполне насущным делом. Проблема в том, что в современной России эти принципы не реализованы и это сущностно подрывает основу и смысл всякой теоретической деятельности. А главное, дефицит этих ценностей превращает в абсурд разговоры об эффективности, ибо сразу возникает вопрос: эффективности в чем мы хотим достичь?

Любой руководитель корпорации знает: сотрудник эффективен при соблюдении двух условий – материальной заинтересованности и идейной вовлеченности, т.е. готовности разделять ценности и цели компании, проще сказать, способности уважать миссию своей компании и людей, ответственных за нее. Не нужно быть философом, чтобы сознавать абсолютную неотъемлемость второй составляющей в вопросах организации эффективной деятельности, будь то бизнес или наука.

Если рассматривать государство как огромную корпорацию, то становится совершенно ясно, что без элементарного уважения к ее руководству, без признания хотя бы минимальной справедливости в управлении страной, не получится, а правильнее сказать, не захочется быть эффективным. Старомодная философия называла это «служением благу», подразумевая, что определяясь к нему, стоит быть эффективным, а устраняясь – лучше впасть в систематическое лузерство. Квалифицированный рабочий, удерживаемый бандитами для того, чтобы чертить микросхемы для взлома банков, возможно, не захочет увеличивать норму выработки. И в этом смысле отличие ученого и преподавателя от остальных граждан только в том, что ученые обладают профессионально поставленной рефлексией и гораздо острее ощущают проблемы, над которыми другие научились не задумываться.

Работа ученого в том, чтобы встраивать частное в общее, ученый эффективен, когда мыслит масштабами страны, но как раз это целое не вызывает большого вдохновения. В не менее травмирующей ситуации находится преподаватель – если он не ощущает себя полновластным гражданином, уважающим политику государства, хотя бы в целом, чему он будет учить своих трепетных студентов? Если он не может научить их быть гражданами, зачем ему учить их чему-то еще? Разве он желает своим ученикам отправиться к бандитам изготавливать микросхемы?

То же самое верно и в отношении двух других условий – свободы выражения мнений и ощущения важности своего дела. Для сообществ ученых гуманитариев, в частности философов, к которым отношусь и я, соблюдение первого условия, видимо, наиболее важно. Философ учит мыслить ясно, критично и непредвзято, он учит интеллектуальной свободе. Но вот беда – не очень ясно, что делать с этими благородными навыками в современной России. Выпускнику с «пятеркой» по философии будет сложно найти работу, по крайней мере, в министерство образования его точно не возьмут.

Что же касается чувства важности, этого невидимого источника видимой эффективности, то его у нас мало потому, что все понимают: публикация монографии или выступление на конференции это не совсем то, что нужно сейчас стране больше всего. Работа помогает отвлечься от печальных дум и тревог, но не до такой степени, чтобы перестать замечать, что реальность далека от того благополучия, при котором можно спокойно и безмятежно заниматься наукой. И потому рефлектирующий ученый мучим угрызениями: не должен ли я вначале обустроить эту жизнь, быть может, это важнее?

Заниматься наукой и творчеством в России сейчас нелегко: трудно писать книги, трудно создавать теории, трудно учить и учиться. Студенты к 3-му курсу выглядят потерянными, а профессора, после написания докторских, подчас теряют интерес к творчеству. Притом, что число талантливых людей у нас достаточно велико, только малая их часть по-настоящему реализуется. Это грустно, но объяснимо – человек, который эффективен в условиях неуважения или безразличия к целому, не вызывает уважения у самого себя.

А вообще в 5 в. до н.э. эту нехитрую мысль могли бы выразить гораздо эффективнее:

Сократ: Скажи же, Министр, чем тогда будет эффективность как таковая?

Министр: Так это очень просто, Сократ – умением хорошо делать свое дело.

Сократ: А назовем ли мы эффективным того, кто, задумав красть овец у соседа или в тайне от своих домочадцев распродавать имущество семьи, хорошо делает свое дело?

Министр: Не назовем, Сократ, это ведь ясно …

Сократ: А не правильнее будет тогда сказать, Министр, что эффективен тот, кто, хорошо делая свое дело, стремится при этом к благу?

Министр: Так и есть, Сократ, клянусь собакой!

Сократ: Значит, эффективность есть умение хорошенько делать не всякое дело, но только то, что укрепляет благо?

Министр: По-моему, это ты прекрасно сказал, Сократ, лучше не скажешь!

______________________________________

На основе размышлений автора в блогосфере