Машина империи

Как только мы начинаем разговор о советском суверенитете, то сразу же вспоминаем достаточно традиционную интерпретацию, согласно которой он пришел к нам из древних времен. То есть из тех, когда еще не было национальных государств, а были исключительно династические империи. Чтобы понять, как это было, достаточно взглянуть на политическую карту мира в "Брокгаузе": несколько цветов, закрашивающих собой весь мир, - и никакого намека на самоопределение наций. Первая мировая война здорово перекроила эту карту, уничтожив все три великих континентальных империи Европы: Австро-Венгрию, государство турецкого султана и Россию.

Но уже спустя несколько лет Россия, умытая кровью Гражданской войны, вдруг снова превратилась в имперское государство. На самом деле это событие еще не только не понято нами как следует, но мы, похоже, еще даже не вполне представляем себе его значение. Бредни Бердяева, возводящие "истоки и смысл" тектонических социальных сдвигов к пресловутой "духовности", не в счет. Духовность, эта старая гнилая затычка в интеллигентских бочках, хороша своей невероятной научной силой. Что бы ни произошло в отечественной истории - все можно удивительно легко свести к духовности. Столь же содержательным понятием является разве что пассионарность.

Возможно, попытка понимания того, что происходило в России в период с февраля по октябрь 1917 года, - это ключ к нашей новейшей истории. Ведь уже тогда были введены непременные атрибуты нового быта вроде триколора, жовто-блакитных кораблей в Севастополе и понятий "Великая Россия", "война до победного конца", "национальные интересы" и.т.п. Но с нацией в России отчего-то не сложилось. И это в то время, когда Австро-Венгрия, великолепная роскошью бидермайера, в компании с блистательной Портой отправилась на дно истории, в пасть национального самосознания.

Эрик Хобсбаум, ставший впоследствии одним из крупных историков и теоретиков национализма, как раз учился в австрийской школе, когда распадалась великая Австро-Венгрия. И школьникам в новом учебном году объяснили, что теперь им нужно любить в качестве своей родины Австрийскую Республику [1] . Школьники, судя по дальнейшей карьере Хобсбаума, были в недоумении. А на европейском горизонте уже вставала тень фронтовика Гитлера, который довел психопатическую логику национального самосознания до финала в виде красного знамени Егорова и Кантарии, поднятого известно где и известно зачем. Было ли у Егорова и Кантарии национальное самосознание?

Итак, из перспективы национального суверенитета советский суверенитет выглядит архаикой. Дихотомия здесь тривиальная. Национальный суверенитет, как известно, строится на общности гражданства и непрерывности территории, в результате чего население некоторой территории ("нация") объявляется сувереном. Имперский суверенитет определяется через реализацию некоторой идеи, материальным носителем которой является династия и/или корпус священных текстов. Династия и священный текст указывают на трансцендентный источник имперской суверенности. Империя суверенна, когда у нее есть цель, а разделивший эту цель становится частью империи. Целью императорского Китая была гармония с небом, целью Российской империи - реализация воли Божьей, а цель СССР тоже хорошо известна. У нации же цели нет и быть не может, нация - это конгломерат бюргеров, родившийся на заре европейского капитализма. У капитализма есть одна общая цель (и тут он за ценой не постоит) - это прибыль.

Каждая конкретная нация совершенно бесцельна. "Национальная идея" - в строгом смысле слова оксюморон, а ищущие ее, потеряли несуществующую темную кошку в темной комнате. Так вот, телеология империй выглядит для национального сознания архаической, в том же самом смысле, как физика Аристотеля для поклонника Ньютона: целевые причины последовательно выкинуты из нашей картины мира. В каком-то смысле это проблематизирует весь проект Просвещения, смысл которого растворяется в имманентном поле событий. Впрочем, уже очевидно, что советский l'age de raison имеет мало общего с либеральным западным.

Таким образом, вслед за Бенедиктом Андерсоном [2] , мы записали СССР в ряд древних династических империй, где священным текстом выступает Краткий курс истории ВКП(б) и постановления съездов, а правящая династия - это ЦК КПСС. Кстати, не следует думать, что имперский суверенитет непременно связан с принципом наследственной власти. В Византии, где царствующие династии сменялись очень часто, фигура императора, однако, оставалась священной, вне зависимости от того, как он пришел к власти. В ситуации, когда власть в империи получал выходец из низших сословий, свергнув своего предшественника (а такое в истории Византии случалось нередко), это рассматривалось как прямое проявление воли Бога в мире и ни в коем случае не затрагивало самую идеальную сторону имперского суверенитета. Так, Михаил Палеолог после того, как сверг законного императора и ослепил его, писал: "Что, Господи, скажет твое могущество? По твоей воле я так возвысился...". Скорее, напротив, именно империя без династии репрезентирует чистую суверенность имперской власти.

Однако эта интерпретация, описывающая СССР этаким ископаемым ящером в мире наций, представляется весьма неполной. В действительности СССР реализовал имперский суверенитет совершенно особого вида, причем именно фиксация этого момента вообще позволяет нам говорить об СССР как о едином государстве на всем протяжении его существования. Советский имперский суверенитет, утверждавший абсолютную ценность социалистического отечества (именно на этом построено большинство советских мифов, разоблачением которых столь усердно занимаются разного рода господа, не понимая, что бьют по ложным мишеням), в то же время подразумевал тезис об отмирании государства в процессе построения коммунизма. Советский Союз был империей, целью которой было окончательное уничтожение всех империй.

Именно из этого парадокса следуют все удивительные кульбиты советского суверенитета, начиная от периода радикального отрицания национальной истории, где суверенитет описывался в терминах негации старого мира, и заканчивая амбивалентными 80-ми, когда все понимали, что империя теряет свой смысл, но никто не верил, что империя может действительно погибнуть. Здесь следует искать и многочисленные противоречия в конструировании национальных идентичностей в советском государстве. И именно этот момент делает советский строй столь притягательным: утверждая неизбежность отмирания государства, он расписывался в собственной несостоятельности, опрокидываясь как карточный домик перед лицом человека.

Непрерывность советского суверенитета означает, что Сталин вовсе не отбросил идею мировой революции, но, напротив, развивал ее как мудрый диалектик. Вторая мировая война сделала очевидным тот факт, что экономический потенциал СССР значительно ниже, чем совокупный потенциал Запада. Разгром фашизма, поднявшего голову при попустительстве западных демократий, еще более увеличил разрыв. Ситуация напоминала апорию об Ахилле и черепахе: несмотря на опережающие темпы роста советской экономики в послевоенный период, капиталистическая черепаха взяла старт раньше. На самом деле в складывающейся мировой экономике любое усиление СССР в долгосрочной перспективе играло на руку Западу: уничтожить противника не могла ни одна сторона, зато рост материального благополучия советских граждан вел к становлению советской буржуазии. Это грозило нешуточным термидором, превращением СССР в одну из новых империалистических держав вроде современного Китая [3] . И напротив, дезинтеграция Советского государства должна была повлечь за собой целую серию социальных катастроф, которые нанесли бы Западу смертельный удар. Более того, скорее всего только разрушение советской империи могло сохранить в живых ее идею. Неудивительно, что в последние годы звучат голоса, указывающие на крайне негативные последствия распада СССР для США и их сателлитов. Именно поэтому была запущена машина империи, отрицающей саму себя через собственное чрезмерное усиление. СССР должен был стать слишком сильным, предоставляющим своим гражданам слишком много благ, чтобы в результате умереть.

Поэтому советский суверенитет с необходимостью постулирует отказ от советского суверенитета. Или, иначе, советский суверенитет трансцендирует понятие суверенитета как такового: когда мир готов разделить цель Советского государства, Советское государство прекращает существовать. Распад СССР стал первым шагом к мировой революции. Тезис о необходимости построения национального суверенитета в этом контексте - это любезное предложение пересесть с космического "Бурана" на упряжку ездовых собак, замаскированных под Птицу-тройку.

[1] См. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914-1991). М., 2004.

[2] См. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.

[3] Почему Сталин не включил в состав СССР новые социалистические страны после 1945 года? Советская конституция требовала признания равных прав для всех советских граждан, и новые восточноевропейские бюргеры, граждане СССР, очень скоро повели бы СССР к "социализму с человеческим лицом", создав устойчивую конфедерацию национальных капиталистических государств.

       
Print version Распечатать