Май - Абай

«Лишь бездарный покоряется судьбе»

Абай Кунанбаев

Абай и протест

После закрепления протестного лагеря на Чистых Прудах, я выбрал себе простую и прагматичную роль политического книгоноши, т.е. регулярно нагружал рюкзак марксистской литературой и левацкими журналами и отправлялся с этим умным горбом к Абаю, чтобы бесплатно распространять знания в оживленной толпе, пока эта толпа не ляжет спать.

На второй день обстановка там являла собой политизированную версию теплого субботнего вечера на Арбате или в Александровском саду. Тотально доминирующий возраст протестующих – до 30 лет. Сидят на траве под деревьями, небольшими группками, и поют под гитары Шевчука и Цоя. Если кому это надоедает, он встает и присоединяется к одному из кругов слушателей. Таких кругов происходит одновременно по бульвару 4 или 5. В центре выступающий, с ним все дискутируют. Т.к. микрофонов нет, то в один круг не может затусоваться больше полусотни людей. Темы выступлений – «профсоюз и забастовка», «история ненасильственного протеста», «борьба студентов в МГУ», «интересы запада в России» и т.п. У фонтана действует постоянный бук-кроссинг и стоит человек, одевший на голову черную морду лошади. А ближе к метро у деревца привязана живая бурая корова и об деревце чешется. Желающие пытаются её доить в ведро, но у них не выходит. Хозяин животного как-то связывает это отсутствие молока с вредностью для России ВТО. Про ВТО правильно, а про корову не знаю – большинство протестующих её жалеют и участие коровы в протесте не поддерживают. Ещё ходит ростовая кукла «губка Боб», говорит всем что-то про дороги и дураков, особенно она нравится детям. У Абая много молоденьких мам с детьми. Белые ленточки порой привязаны прямо к детским велосипедам и коляскам. Заметно, что более старшие из выступающих постоянно напоминают о правовой ответственности власти, а те, что моложе, всё время говорят об экономических интересах обсуждаемых групп. Гендерный баланс для нашей уличной политики вообще редкий – девушек явно не меньше, если не больше. Самые живые ситуации возникают там, где никто не знает, здесь ещё протест или уже нет: ближе к Грибоедову белоленточники следят за игрой старичков-шахматистов, пляшут под девушек-волынщиц и вербуют аполитичных готов.Из знакомых поздоровался с Юрием Сапрыкиным, художником Жиляевым и его эффектной девушкой Изабель, а также с несколькими молодыми социологами, литераторами и издателями разной степени успешности. Латынина стояла у метро, решая, готова ли она идти к протестующим сквозь ливень, жертвуя прической, или будет ждать, пока дождь кончится? Ну и, конечно, в полном практически составе у Абая представлены московские троцкисты. При технической поддержке Бориса Куприянова, ещё с утра они наладили выпуск местной бульварно-оккупайской газеты. Первый номер (полторы тысячи экземпляров) у них расхватали из рук за час.

На что похоже? – спрашивали все друг у друга. Выяснялось, что каждый хранит верность собственному событию – февральская революция в Петрограде, оранжевый майдан в Киеве, свержение Милошевича в Белграде, египетский Тахрир, Оккупай Уолл-стрит, но чаще других назывались Вудсток и Париж 68-ого. А для несчастных женщин, выселяемых сейчас вникуда из военных общежитий и пришедших сюда пожаловаться, это был как будто лагерь «ходоков» в перестроечном 90-ом году у гостиницы «Россия», мимо которого тогда ходили заседать депутаты всемогущего Съезда.

Москвичи радовались возможности впервые попасть на политическую встречу без металлоискателей, свободно, как в далеких 90ых, ещё до всеобщего страха перед бомбой, без которого никогда бы не получилось никакого Путина. А когда буддисты со своими молитвенными крутилками подбрасывали очередную порцию благовоний, налаживая местную «энергетику», можно было подумать, что ты в Гоа, среди дауншифтеров всего мира, и просто удалился от моря.

Абай и капитализм

За что я люблю ситуации, которые можно назвать «революционными», как бы локальны они ни были? За то, что в них схематично проступают отношения, более скрытые в обыденной жизни. Например, офисный начальник, узнав, что его работник проводит свободное время у Абая, всерьез говорит ему, что за это могут и уволить. Случается и обратное – наниматель поручает работнику распечатывать оккупайские листовки, а когда работник отказывается, сославшись на свои имперские и пропутинские убеждения, то получает отеческое внушение. В обоих случаях экономические отношения найма переходят в политику прямо, а не через ряд промежуточных шагов, как это обычно принято.

Или вот книги и журналы, которые я сюда ежедневно подвозил для бесплатного «бук-кроссинга». Меня интересовала их дальнейшая судьба. Всякий раз, заметив меня издали, за ними приходил хитрый бородач, складывал их в свою бездонную сумку и куда-то её относил, чтобы через полчаса вернуться вновь и ждать новой порции. Он делал какой-то свой маленький бизнес, пользуясь неожиданной «бесплатностью». Всё это лишний раз доказывает, что в чужеродном окружении невозможен автономный оазис, где прежние отношения власти и капитала были бы совсем преодолены. Это преодоление всегда лишь «отчасти», это всегда наполовину декларация о намерениях, и эта частичность - удобный повод для стёба тех, кто заранее знает цену любым «утопическим попыткам». В конце концов я шуганул стрёмного бородача и литературу раздавал сам понравившимся людям.

Собравшийся у Абая самоорганизованный через твиттер «малтитюд», как называет это Негри, быстро распределил внутренние роли. Либералы, демократы и все, кто за то, чтобы «было как в Европе», задавали общее настроение и атмосферу. Анархисты, антифа, марксисты всех оттенков и «вообще левые» взяли на себя бумажную агитацию, работу инфо-центра (никаких пресс-секретарей!) и половину всех дискуссий. Правые, которых тут оказалось удивительно мало, идеально справлялись с охраной и выдворением нетрезвых провокаторов.

Первый микроконфликт произошел, когда анархисты потребовали раздавать активистам только веганскую еду, большинство «ассамблеи» их не поддержало, и протестная кухня разделилась на две половины.

Абай и Гайд-парк

Оставить лагерь в покое, разрешить его и проявить готовность к диалогу было бы для власти тактически полезно. Но стратегически в стране с таким уровнем экономического неравенства, с таким уровнем политической «недопущенности» и «непредставленности» самых разных групп, Гайд-парк превратился бы в «Смольный», в реальную опасность для власти, не способной к обратной связи, в скользкое место для последовательных реформ в пользу меньшинства, стремящегося стать ещё меньше и ещё богаче. Неизбежны были бы и конфликты внутри Гайд-парка. Соседство скинов и антифа, либералов и сталинистов, скоро потребовало бы вмешательства полиции. Замкнутая в размерах парка или бульвара «реальная политика», обращенная вовнутрь, немедленно взорвалась бы, как граната Ф-1. Потому-то и нет никакого Гайд-парка ни в Турции, ни в Мексике.

Абай и сетевая ассамблея

Народу прибавилось. Или это просто встали (в связи с переменой погоды) все, кто раньше сидел и лежал на земле? Но прибавилось и порядка: места для сна обнесли периметрами из скотча. Расписание событий стало длиннее и интереснее. Многие ходят в белых футболках с Абаем, которые продаются здесь же. Все экспериментируют с ленточками, они стали разнообразнее. «Чистые анархисты» носят черные, анархо-коммунисты делают бант из черной и красной, у марксистов – красная, социалисты – бант из белой и красной. Несколько молодых людей, знающие меня по публикациям, подошли с просьбой расписаться на их белых лентах – новый способ давать автографы. Кроме бульварно-радикальной газеты «Оккупай Абай» появилась и вторая - «Чистые пруды», и её тоже, как ни удивительно, делают троцкисты, но из другой, конкурирующей тенденции. Дискуссия на тему «Кто такие левые?» длилась более трех часов и много раз ходила по одному и тому же кругу, потому что состав дискутирующих почти полностью менялся:

- Мы можем сотрудничать с националистами, если у них правильная экономическая программа!

- Нет, с ними нельзя сотрудничать, потому что они не разделяют этики гуманизма, а это основа нашей политики…

Но более продуктивным был разговор с белорусами из журнала «Прасвет» о ситуации в Минске и с прибывшими в лагерь казахскими рабочими активистами. Белорусская и казахская модели «суверенной бюрократии» - это самый нежелательный для собравшихся у Абая, но весьма вероятный, политический сценарий.

«Кабаре Безумного Пьеро» громко и поставленными голосами пело зонги Брехта – звучало весьма театрально, в смысле, профессионально. Толпа ритмично хлопала и подпевала в припевах, включая тех, кто стоял под зонтиком с символикой «МММ».

При всей разнице во взглядах, были на бульваре и вещи, безусловно объединяющие всех, например, презрение к «НТВ». Когда появился их журналист с камерой, его обступили улюлюкая, аплодируя, предлагая «печеньки», бросая денежную мелочь и всячески кривляясь. Думаю, что «с точки зрения» энтэвэшника, он был окружен компанией редкостных уродов.

Вскоре на бульваре распространилась и третья газета, в которой ко всеобщему недоумению, Яшина называли «комендантом лагеря», получившим эту власть от арестованных «лидеров» - Навального и Удальцова.

Оккупация состояла из тела и скелета. Тело - это пришедшие ради «развиртуализации» своих фейсбуковых «друзей», ну и посмотреть на лидеров и звезд. Пообщаться с той частью группы «Война», которая не в тюрьме и не в розыске, т.е. с Петром Верзиловым. Обсудить тонкости делёзовских переводов с Аронсоном и Петровской, поспорить о наследии Грамши с Пензиным, постоять близко к «фюреру хипстеров», как прозвали его недруги, Юрию Сапрыкину, или взять автограф у режиссера и вечного хиппи Аристакисяна, постоянно жившего в лагере. Посмотреть на свежем воздухе сценки из «БерлусПутина» и принести домой ворох разнопартийных листовок, которые дома тускнеют и глупеют, изъятые из уличного обращения.

Постоянный же скелет лагеря – ассамблея активистов, коллектив прямой и непосредственной демократии, не нуждающейся в «харизматах» и «живых символах», ведь все и так мысленно уже в масках Гая Фокса из «Вендетты». Ассамблея, собственно, всем и управляет, от раздачи бутербродов до юридической помощи задержанным. Это требует высокой сознательности, большой самоотдачи и включенности и вряд ли может длиться долго, если только люди не сменяют друг друга, однако это вовсе не значит, что такая форма управления невозможна в принципе.

Интересно наблюдать, как новоприбывшие активисты входили во вкус политического творчества, как им начинала нравиться самоорганизация. Часто они начинали с «ну это мы пока тут всё сами, вот выйдет наш Навальный (варианты: Удальцов, Немцов)». Но уже через сутки их лица меняло выражение радостной мобилизации. Они открывали для себя, что им не нужно ни на кого смотреть сверху вниз – «не сотвори себе вождя, звезду и эксперта» - любое решение может быть принято простым большинством собравшихся и реализовано теми, кто добровольно за это взялся. Это малореально, если ассамблея включает тысячи, но скелет лагеря составляла пара сотен добровольцев и это оказалось реально. Не знаю, где и когда ещё в нынешней России можно получить столь необычный опыт альтернативной и горизонтальной социализации. Это примагничивало людей друг к другу гораздо лучше, чем сближает общая ненависть к государству или общее доверие к лидеру, а точнее, к созданному медиа, портрету. «Это не протест, это процесс!» - гласил самый любимый оккупайцами плакат.

Главное внутреннее противоречие движения в том, что для одних («лидеров» и «медийных персон») такая сеть самоорганизации есть временная вынужденная мера, резервная программа, дающая шанс перезагрузить, сменить «нечестную» (т.е. чужую) власть на «честную» (т.е. свою). Но для возникшего прямо на улице активистского актива это нечто совсем другое – опыт альтернативной политики, который должен постепенно вытеснять политику традиционную, элитарную и представительную, сводя политическую роль денег, вождей и известности к минимуму.

Кульминация «Ассамблеи» настала в последний день, когда в лагере не послушались ни Гудкова, ни Пономарева, ни Немцова и решили оставаться до первых задержаний. Это была не только проблема для «коменданта Яшина», но и вообще для всех «лидеров» . У Абая складывается новый субъект политического действия с новым опытом. Люди больше не хотят быть массовкой для «честных» вожаков против «нечестных» и готовы взять на себя организацию сопротивления сами.

Многие спрашивали: где Лимонов? Но что ему делать там, где стремятся обходиться без лидеров? Ждать своей очереди высказаться? И что бы он сказал? Что он круче всех лидеров? Но здесь каждый круче всех. По похожим причинам фактически не пришли и правые, а не только потому, что им западло быть рядом с «геями и евреями». Психотип правых – жертвенная верность лидеру, культ подлинной элиты, запах кожаных ремней и военных сапог, мужская воинственная доминация – не нашел бы тут для себя никакой эмоциональной пищи.

Исключением был нацбол Скиф, который перенёс сюда «Маяковские чтения» весьма энергичных политических поэтов. У Абая он был настоящей звездой. Пока мы с ним обсуждали роль поэзии в жизни общества, модные девушки несколько раз говорили мне: «Можно вас попросить отойти на пару шагов? Мы хотим со Скифом сфотографироваться!». Скиф - лучший сейчас кандидат на роль отечественного Эбби Хоффмана.

Абай и культурная политика протеста

Культурная программа на Оккупае эволюционировала от русского рока под гитару до модного социального театра и актуальнейших московских художников. Василий Шумов дал акустический концерт. Виктория Ламаско, мастер графического репортажа, сначала просто раздавала автографы на анархисткой газете «Воля», которую она оформляет, но на следующий день, усилиями неутомимого акциониста Дениса Мустафина, у неё на бульваре уже была целая выставка нарисованных здесь же портретов и сценок. Люди находили себя на этих рисунках и присваивали на память листки со своими историческими портретами. «Всё равно, это моя лучшая выставка» - говорила художница – «искусство тут принадлежит народу!». Лектор в растаманской шапке рассказывал про альтернативную наркополитику и заместительную терапию. Историк Будрайтскис встретил тут нескольких своих учеников, которым он преподавал политологию пару лет назад в лучшей московской школе. К последнему дню все изрядно подзабыли про нечестные выборы и узурпатора Путина. Основная листовочная компания и самая массовая дискуссия велась вокруг нескольких иезуитски сформулированных законов, которые, накладываясь друг на друга, фактически делают школьное образование в России платным со следующего года.

В 21.00 живой усилитель звука через хоровой повтор разносит сказанное у памятника. Все бодро готовятся к завтрашней предположительной зачистке бульвара в полдень, обзванивают знакомых, чтобы с утра собрать массу. За спиной памятника вывесили экран - показывать политическое кино. Но к кино сильного интереса не было, и не только потому что сегодня у каждого в рюкзаке есть свой сколь угодно политизированный кинотеатр, но и потому что вместе смотреть фильм это пассивная, потребительская форма общности. Активисты воспринимали себя самих в качестве прототипов будущих политических фильмов.

Гудбай Абай

При желании видеть, легко понять, чем был недельный «Оккупай Абай».

Это живой проект революции, к которому всё сильнее тяготеет немалая и очень активная часть нашего общества. Настроение этого проекта леволиберальное, а его внутренний конфликт - это противоречие между «лидерами» и всё лучше обходящейся без них сетью гражданской самоорганизации.

Прошлая революция в 90-х была, наоборот, праволиберальной. Её официально провозглашенной целью было спасение экономики через срочное и принудительное введение капитализма, но теперь на флаг поднимается гуманизация дикого капитализма ради спасения деградирующего общества. Конечно, это отнюдь не единственный проект революции в России сегодня, и реализация такого проекта потребовала бы прежде всего большого раскола в элитах и сильных независимых медиа. И вообще не известно, возможна ли гражданская амортизация дикого капитализма в условиях сырьевой экономики? Если нет, то эта уличная активность запустит совершенно другие социальные процессы. Очевидно только, что в наступающем эоне свой проект революции, или её срочного предотвращения, должен быть у каждого гражданина. Это и означает, собственно, конец стабильности как общего умонастроения.

Мне нравится, как засвидетельствовал поэт Дельфинов последний час существования лагеря:

Космонавты хватали дурных чепушил

И тащили в свою таратайку.

Вырубая Абая, полковник спешил

Да задумчиво нюхал нагайку.

Сквозь рассветную мглу он увидел, как сон,

Повторенье былых поколений,

Как рабочих гоняет казацкий ОМОН

И спешит из Швейцарии Ленин,

И Керенский примерил кокотки наряд,

И крестьяне бунтуют в Сибири,

И “Аврора» пускает сигнальный заряд

И тревожно в подсолнечном мире

Хмурый Лбов партизанит в уральских лесах

Бомбарей бледный Савинков учит

А на самых жестоких и жутких часах

Без минуты кровавая буча

Но не дремлет охранка, и гибкий филёр

Прямо в мозг к добрым гражданам влазит.

А над всею Россией крыла распростёр

Неизбывный базедовый Азеф

Вырубая Абая, полковник спешил

Да задумчиво нюхал нагайку

Космонавты хватали дурных чепушил

И тащили в свою таратайку

       
Print version Распечатать