Конец Истории, начало Географии

«Неандертальский вопрос» сегодня (часть 2)

(Окончание, часть 1 см. здесь)

ДВА В ОДНОМ

...Итак, после хронологически последнего, вероятно, разветвления родословного древа Homo sapiens, два ближайших наших разумных пращура пошли по разным путям адаптации, овладевая, помимо физического пространства своих ареалов, новыми, неизвестными животному миру измерениями жизни.

Склонный к вербально-логически согласованной, алгоритмизируемой деятельности, кроманьонец создал первые поселения и начал осваивать пространства социального взаимодействия, множившиеся и усложняющиеся по ходу дела – отчуждаясь постепенно от географического ландшафта и от природы в целом. Иррациональный индивидуалист неандерталец оставался плоть от плоти этого ландшафта, его подвижной, но органичной частью. И прорастал при этом в пространства мистериальных сил.

Два конкурирующих вида имели каждый свои, весьма различные преимущества и слабости. Преимущество кроманьонца, как коллективиста – удивляться нечему – оказалось решающим... Однако незадолго до полного и окончательного решения неандертальского вопроса виды успели гибридизироваться. И сквозь глобальную историческую канву, как потайные чернила, по-прежнему проступали мистические способности отдельных людей, – предоставляя им жизненные преимущества в социуме (но с ними заодно и повышенную опасность для жизни), а при благоприятных условиях институциализируясь, обрастая мистериальными практиками и ритуалами. Так, в форме уже внутривидовой конкуренции, продолжается по сей день эта грандиозная драматургия, великая вечная война (вот она, искомая линия внутреннего фронта!) Логики и Интуиции, Науки и Магии, Речи и Молчания, Коллективизма и Индивидуализма.

И если на бинарном поле Коллективизм/Индивидуализм в конце концов с разгромным счётом побеждает Коллективизм, то с раскладами в некоторых других оппозициях не всё так однозначно.

СОЮЗ РЫЖИХ

Мой покойный друг писатель Даур Зантария, человек невероятной внутренней мощи и редкого обаяния, чья выразительная внешность характеризовалась, в частности, развитыми надбровными дугами, в своей повести «Кремнёвый скол» с симпатией называет неандертальцев «рыжиками». Тема грибов к данному контексту отношения не имеет, речь всего лишь о цвете шерсти (ну то есть, волосяного покрова). Неандертальцы были рыжими; рыжие волосы – хрестоматийный пример рецессивного признака у человека.

От представителей всех, неродственных между собой, кавказских народов, на территории обитания которых мне доводилось путешествовать – армян, грузин, абхазов, аварцев… – я слышал очень похожие слова по поводу того, что самые «чистопородные» , из самых дальних селений, их соплеменники, издавна наименее смешивавшиеся с чужаками – как правило, голубоглазы и рыжеволосы. Известный закон проявления рецессива при скрещивании в закрытых популяциях. Рыжеватым был единственный мой знакомый аварец Руслан Нурудинов, он же поэт и куратор Руслан Элинин. Невысокого роста, но великой суггестивной силы персонаж литературной жизни Москвы конца 80-х – середины 90-х.

Отметим, что смешение неандертальского и кроманьонского генотипов произошло задолго до формирования не только современных этносов, но и основных антропологических рас, и «неандертальцы» рождаются среди любых народов – кроме, разве что, коренных жителей Африки. Лично у меня последнее вызывает ступор: некоторые важные свойства неандертальской психической деятельности кажутся ближе всего к параметрам чёрной расы. Не вызывают сомнений постулаты теории негритюда, предложенной Леопольдом Сенгором. Представитель негроидной расы наиболее органично существует в пространстве, чутче других воспринимая реальность, получая информацию с невидимых её слоёв, те самые «тонкие вибрации». Другое дело, что за африканцами в среднем не замечено сколько-нибудь повышенной способности к суггестии. Видимо, дело просто в частичном конвергентном сходстве с неандертальцами.

В свете этих соображений становится понятнее, скажем, преследование в средневековой Европе, Инквизицией и не только, людей с рыжими волосами. Рыжеволосость считалась опасным признаком, свидетельствующим о мистериальных (колдовских) способностях. Обладатели уже одного только этого обособленного биологического свойства преследовались, уничтожались. Да и в наше время временами приходится временами слышать квазисиллогизмы типа: «Натуральная рыжая... Наверное, ведьма!»

Из вышеизложенных элементарных наблюдений и соображений следует (может следовать) бездна конспирологических мотивов и сюжетных заготовок...

Разумеется, реликтовый окрас волосяного покрова не обязательно совпадает с «мистериальным» атавизмом психики (экстрасенсорность, паранормальность и тд.). Иначе мы бы имели, например, целые аулы потомственных рыжих шаманов и ясновидящих. Но независимо от процента совпадений этих признаков – мы можем использовать рыжину как метафору. «Союз рыжих» – невинная детективная фантазия Конан Дойла, название которой возводит эту метафору в авральную для «кроманьонского большинства» степень: люди с проявленными неандерталоидными чертами психики – назовём их просто «неандертальцами» в кавычках – могут объединяться для защиты своих интересов и/или решения своих [тайных?] задач!

МИСТЕРИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Двадцатый век пережил несколько, условно говоря, эзотерических переворотов. В их числе можно назвать всплеск интереса к оккультизму в политической элите тоталитарных (а вполне вероятно, не только тоталитарных) стран в первой половине века; во второй половине – распространение на Западе восточных религий, появление трансперсональной психологии и синкретических культурных течений вроде Нью-Эйдж и движения хиппи; в XXI-м – взрывное обогащение поэтики ролевых и компьютерных игр магическими образами и сюжетами... Новый расцвет переживают тайные ордена и секты. Мистериальное не просто возвращается. Нам довелось застать подлинный реванш «неандертальского дискурса». Но в этом нет, однако, ни на йоту той «анахронизации», о которой говорилось в начале.

Исследования культуролога Екатерины Дайс демонстрируют тотальное, сквозное присутствие в современной европейской, в широком смысле, цивилизации (захватывающей, безусловно, страны Америки и, вероятно, Японию) мистериальных символов и элементов. Культурное поле человечества размечено плотной мистериальной «сеткой». Эта традиция институционализируется зачастую в виде тайных (либо замаскированных под что-либо другое) объединений – рыцарских орденов, религиозных сект, алхимических школ, колдовских династий и т.д. (Отдельной статьёй мог бы проходить цыганский этнос или, точнее, суперэтнос: как некое цеховое объединение гипнотизёров и ясновидящих, приобретшее национальный масштаб – если только мы не имеем здесь дело с красивым мифом.)

В результате двухтысячелетнего противостояния этих течений общеевропейскому религиозному мейнстриму (осуществлявшемуся, понятное дело, в основном коллективистским «кроманьонским большинством»), они оказались оттеснены на периферию информационного поля, приобрели маргинальный статус. Возникает вопрос – каким образом осуществляется дрейф этих явлений с окраины в центр?

Здесь не лишне вспомнить, что люди с повышенными мистериальными способностями, или «неандертальцы» (предлагается называть их ещё короче, переосмыслив античный термин для обозначения младших жрецов, новопосвящённых: мисты) наследственно не слишком расположены к интеграции. Естественно предположить, что, с одной стороны, многие участники объединений «неандертальцев» по своей природе не являются таковыми. Это просто умелые имитаторы из «кроманьонцев», составляющие отдельный, по-своему крайне любопытный класс шарлатанов. А с другой стороны, некоторые «неандертальцы» могут, наоборот, имитировать «кроманьонский дискурс». Вне всяких масонских лож, рыцарских орденов, тайных сект и прочих «союзов рыжих» одарённый мист может защищать свои интересы и осуществлять свои задачи, скрывая свою «неандертальскую» сущность.

Подобная стратегия, основанная на гипнотических или даже магических навыках, может быть настолько успешной, что мы вправе подозревать неандертальскую сущность у многих людей, ставших лидерами в самых разных сферах. И не в последнюю очередь – во вполне «кроманьонских» с виду: во властных структурах, в церковных аппаратах, в спецслужбах...

Если это так, то мистериальная революция, во-первых, неизбежна, а во-вторых, не обязательно должна быть заметной.

«ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ ПОВОРОТ»

Как всё вышесказанное связано с гностическим мировоззрением, которое подозрительно часто присуще носителям мистериальных способностей? Вряд ли представление о жестоком и неразумном Демиурге коренится в коллективном воспоминании «неандертальцев» о поражении их предков в битве с лучше организованными, но лишёнными художественного дара противниками... Скорее, дело в самом самоощущении избранного, электа... «Кроманьонское большинство» склонно верить в трансцендентное вне себя. «Неандертальское меньшинство» – также в божественную искру (мистическое начало) в самом себе. «Я поэт», – ответил на вопрос судьи о роде его занятий всемирно известный рыжий тунеядец.

* * *

Нас же сейчас волнует одно из важнейших свойств неандертальца – его неразрывная [мистическая] связь с территорией обитания, с окружающим ландшафтом. Если догадки верны, мистериальная революция, реактуализация «неандертальского дискурса» должна нести с собой смену принципов взаимоотношений человека с биогеографической средой. И XX век последовательно демонстрировал такие изменения. А если даже мы ошиблись, и дело вовсе не в генетическом наследии палеоантропов, и всему придётся искать другое объяснение – «нандертальская» гипотеза на сегодня работает, хотя бы как удачная метафора...

Первой ласточкой мистериальной революции послужило возникновение геополитики, рассматривавшей государства в их целокупности с территорией как гигантские конкурирующие между собой живые организмы. Экологизм, которым заряжены многие духовные движения, включая тот же Нью-Эйдж, построен на философии любви к Земле: «шашни с ландшафтом», но уже идеологически обоснованные. А в последнюю четверть века в гуманитарных науках на Западе замечен красноречивый сдвиг исследовательских интересов: от исторического ракурса к «географическому». Литературоведение, культурология, этнография и т.д. всё большее значение придают взаимосвязи своих предметов с их планетарным и локальным контекстом. Это глобальное явление получило название «пространственный поворот» (space turn). На постсоветском пространстве с середины 90-х в обсуждении этих тем активно применяется термин, взятый у парижского поэта Кеннета Уайта – «геопоэтика».

Понятие «конца истории», завершения исторического процесса, выдвинутое Михаилом Гефтером, а затем Френсисом Фукуямой, приобретает в этом контексте совершенно новый смысл. Если истории больше нет, исторический подход в науке закономерно умирает. Но внезапный компенсирующий рывок в развитии географического подхода означает одно: ничего на самом деле не кончилось, просто время теперь меньше влияет на нашу жизнь, и всё сильнее влияет на неё пространство. Перенаселение планеты и деградация природных ландшафтов, возникновение и расслоение виртуальных пространств, соблазн (угроза?) ухода в них для части человечества, «естественный отбор» альтернативных реальностей, «мифологическая революция» гуманитарных технологий, выбор между утопиями и конфликты между ними – вот реальные проблемы, стоящие перед нами. За всем этим грозной вселенской дырой темнеет отсутствие ответа на главный антропологический вопрос – о цели существования человечества. И мы возвращаемся к «смещению в сторону онтологии и телеологии», о необходимости которого говорилось в начале.

Обустроить Землю, превратить её в «благоустроенный космический корабль» – призывал 16 лет назад на Первой конференции по геопоэтике Михаил Гаспаров. Великие утописты указывают направление, не удосуживаясь хотя бы набросать маршрут. Искать пути приходится всем остальным. Но отрадно хотя бы то, что сегодня в человеческий мир возвращается исчезавший надолго баланс (а с ним – и великая война) между Логикой и Интуицией, Наукой и Магией, Речью и Молчанием, Коллективизмом и Индивидуализмом.

       
Print version Распечатать