Что-то не так.

Безобразие дисбалансов в нынешнем состоянии обозримого человечества наглядно взывает к позитивному, да и к любому другому, разуму. В базисных объяснениях структуры нашей психосоциальной, социокультурной, политэкономической и т.д. реальности имеет место какая-то нестыковка. Архаизм – если не сказать анахронизм – сегодняшней власти на евразийских (ну, то есть постсоветских) пространствах проявляется социальными конфликтами и чреват ещё бóльшими, вплоть до гражданских войн. Архаизм власти некоторых стран просто азийских – чреват войной мировой. Вопиющая неразличимость путей модернизации этой власти заставляет задумываться над обратным вариантом спасательных мер – вплоть до тотальной архаизации (анахронизации) всего остального.

Труд это, весьма возможно, богоугодный. Однако всё же явно немножко Сизифов. Как если бы делать что-нибудь против ветра.

Между тем на дворе, как выражался один романтический дачник, тринадцатый год нового тысячелетия. Та самая эпоха, когда, согласно давним ожиданиям, противоречия мировой цивилизации, хотя бы наиболее опасные, должны уже быть сняты – силой одного только возросшего знания о человеческой природе. И неясность путей предотвращения апокалипсиса не только глобального, в виде мировой войны, но даже локального, в виде войны гражданской (пусть даже как-нибудь красиво озаглавленной, типа «арабской весны»), – свидетельствует, прежде всего, о несостоятельности на сегодня вышеупомянутого знания.

ПОДСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Антропология, что бы не подразумевалось под этим словом, не может не быть знанием хотя бы отчасти прикладным. Если мы исследуем структуру и мотивацию различных человеческих практик, а к таковым устойчивым практикам принадлежит например терроризм, то рано или поздно мы можем, а значит, и должны прийти к каким-то профилактическим рекомендациям...

О прагматике больше ни слова, сейчас речь об антропологическом знании как таковом. Представляется необходимым смещать озаглавленные так мыслительные конструкции из описательно-объяснительного дискурса, каким бы самодостаточным он ни выглядел, в поле онтологии и телеологии – пусть это даже покажется кому-то сдвигом в сторону философии или уступкой религии (а может быть, мистицизму). Всё сказанное – пока общие пожелания, но есть, похоже, первые соображения по смене общего подхода.

Антропология (объединим этим эвфемизмом всю совокупность антропологических или шире – гуманитарных дисциплин, буде их этимология тоже сводится к «человеку») как бы воображает себя бедной палеонтологией, лишённой возможности рассмотреть свой предмет в его целостности и вынужденной судить о нём по отпечаткам в мёртвых породах его мёртвого тела, древним следам, которые сами тоже уже частично уничтожены или разрушены. Невольно напрашивается старинная аллегория про слепцов, пытающихся высказаться о сущности слона, но способных говорить лишь об отдельных его частях или органах – хоботе, ноге, коже, бивне, хвосте... Аналогия красивая, но неточная, поскольку явно избыточная. Предмет антропологии, как показывают банальные эмпирические наблюдения, не столь уж непомерно широк. Я бы не сужал.

От необходимой критической части перейдём к потенциально конструктивной.

Новая антропология, если таковая возможна, должна, прежде всего, строиться на других – хотя бы отчасти – основаниях. Например, если мы признаём некую поступательность и необратимость исторического движения человечества, и усматриваем в качестве движущей силы непримиримую, но плодотворную борьбу каких-то противоположных начал, то следовало бы искать альтернативу общепринятым моделям бинарной оппозиции – борьбе классов, каст, элит, поколений, полов и т.д. Нам не известны какие-либо доводы в пользу того, что вечная линия фронта, мобилизующего пресловутый цивилизационный прогресс, не пронизывает человеческий космос под каким-нибудь ещё, совсем другим углом.

ЗНАКОМЫЕ ЛИЦА

И здесь предлагается вспомнить о неандертальцах, – осмыслив разом все последние связанные с ними научные открытия и гипотезы.

Во-первых, уже достаточно давно опровергнуто представление, что неандерталец – вид Homo, эволюционно предшествующий кроманьонцу, более примитивный. Некоторые черты его анатомии действительно кажутся, так сказать, непродвинутыми, зато более объёмный, чем даже у современного человека, мозг намекает на обратное. Да и в культурном плане – именно за неандертальцем признан, например, уникальный прорыв в изобразительном искусстве. Собственно, все известные на сегодня наскальные росписи проходят именно за его авторством. А главное, известно, что кроманьонец и неандерталец сосуществовали и взаимодействовали. Как именно – особая тема. Советский историк и социолог Борис Поршнев – гениальный визионер, неизвестным нам способом пришедший к целостной картине бытия палеоантропов (как он почему-то называл неандертальцев) – убедил нас, что взаимодействие было кровавым. Неандертальцы, как менее социализированный, не слишком склонный к консолидации даже перед лицом опасности тип, потерпели поражение в этой, вероятно, многотысячелетней войне. Сохранились ли они где-то на краю, или за краем, сегодняшней ойкумены, в лице достославных «реликтовых гоминоидов» или т.п., – здесь речь не об этом.

Суть в том, что в ходе борьбы два близких, но имеющих некоторые кардинальные различия вида многократно скрещивались. Имели жизнеспособное и фертильное, в свою очередь, потомство. Официальная генетика заявляет, скажем, что иммунная система современного человека большей частью унаследована именно от неандертальца, другие признаки – в меньшей степени. Но мы сейчас, опять же, не о витальных проявлениях.

Пропорция неандертальских генов у среднестатистического современника оценивается в пределах всего нескольких процентов. Но если вспомнить постулаты генетики о возможностях рекомбинации и дрейфа генов, логично предположить, что у одних особей Homo sapiens эти проценты могут быть растеряны, стремиться к нулю, а могут и наоборот – накапливаться и, не исключено, даже зашкаливать. Не говоря уже о том, что генотип может оказаться рецессивным, подавленным и вообще не проявляться в фенотипе. Или наоборот, иметь запредельные проявления.

Простую, но радикальную научную идею, удобную для дальнейших умопостроений, я услышал несколько лет назад от культуролога Игоря Яковенко. А именно, что свойственный уже отдалённым нашим предкам бинарный психический механизм «суггестия/контрсуггестия» (условно говоря, способность приказывать и, соответственно, сопротивляться приказам), описанный когда-то вышеупомянутым Поршневым, не обязательно имеет вербальную природу. Факт есть факт: достаточно давно доказано, что у неандертальца гораздо слабее, чем у кроманьонца, выражены отвечающие за членораздельную речь отделы головного мозга . Да и сама наглядная анатомия речевого аппарата, начиная с более чем скромной подбородочной кости (создающей ложное впечатление «неправильного прикуса»; «аристократически скошенный подбородок»), была развита гораздо слабее.

Вывод элементарный: нелюдимый молчун неандерталец умел внушать всё, что ему понадобится, бессловесно. Недавно на BBC прозвучало мнение экспертов, что структура черепа неандертальцев вообще не позволяла им говорить. Если так, наличие у них материальной культуры, искусства и т.д. уж точно придётся объяснять общением телепатическим...

ШАШНИ С ЛАНДШАФТОМ

Чтобы представить, как они могли приобрести такую способность, вовсе нет необходимости покидать научный дискурс. То немногое, что мы знаем о механизмах эволюции, вполне позволяет объяснить этот [предполагаемый умозрительно] феномен.

В последние годы, благодаря компьютерным реконструкциям строения и динамики частей скелета неандертальца, стало окончательно ясно, что коллективной охотой на крупную дичь он, в отличие от кроманьонца, заниматься не мог. Загонять на кромку обрыва или в ловчую яму (как это издавна изображают нам художники-энтузиасты) стадо диких лошадей или отдельно взятого мамонта могут люди, чья конституция предназначена для долгого упорного бега. Кости же и мышцы ног неандертальца были ничуть не стайерскими, но спринтерскими. Это свидетельствует о принципиально другом стиле плотоядного поведения.

Кроманьонец предпочитал, как например хищники семейства собачьих, загонную охоту. Неандерталец, подобно представителям семейства кошачьих (недаром ведь он «гулял сам по себе») – скрадывание. Прятался со своим копьём в укрытии, дожидаясь приближения будущей добычи. Затем стремительный рывок, спурт, удар копьём, и... И вот здесь мы имеем право сделать первое заметное логическое допущение.

Для того, чтобы не погибнуть от голода, чтобы гарантировать себе приближение животного, даже если оно единственное на огромной территории, неандерталец обязан был выработать у себя рано или поздно – тупая диктовка естественного отбора! – определённую способность к гипнозу... Какой-нибудь тур или олень, проходя вдалеке, должен был почувствовать непреодолимое желание – мотивируемое, быть может, беспричинным страхом перед другими вариантами маршрута, а может, беспричинным любопытством? – пройти возле засады палеоантропа.

...И вот Он скрывается в листве на краю лесной прогалины, неизвестно с какой стороны, не выдавая себя ни звуком, ни запахом – подолгу он не бегает и потому никогда не потеет, и не надо нам баек про «вонючих предков»! Он растворился в окружающей среде, он, собственно, стал ею. И теперь она вся, на какое-то время, думает о том, кто проходит через этот оживший, одушевлённый пространственный коридор. Но потенциальная добыча ещё об этом не знает, а подходит к каким-то особенно затихшим кустам подлеска, чтобы почесаться рогом или отщипнуть веточку...

Суггестия неизбежно снимется, сорвётся в момент атаки, и это будет уже не гипноз, а настоящий честный спорт: кто окажется ловчее и стремительнее, зверь или человек? Но если охотник шевельнётся на секунду раньше, чем нужно, или ещё почему-то жертва очнётся от наваждения, – легко представить себе ощущение животного (впрочем, а какого ещё?) ужаса, испытываемое им вдруг – посреди уютной, показавшейся сперва абсолютно безопасной полянки... Весь обступающий пейзаж охотится на тебя!

Окончание

Фото: Игорь Сид