Как разделаться с (без)опасностью?

Сегодня нет понятия более сомнительного и уязвимого, чем понятие безопасности. И ведь не скажешь, что на него не обращают внимания. Вокруг только и разговоров, что о всякого рода безопасности: личной, корпоративной, общественной, государственной, глобальной... Того и гляди заговорят о безопасности космоса. Но чем изощреннее становятся системы защиты, тем более эффектными, а нередко и эффективными, оказываются действия тех, кто эти системы взламывает, взрывает, "нейтрализует". На то есть своя внутренняя логика и свои причины. Традиционная, от просвещенчества Нового Времени идущая идея безопасности по сути метафизична и формальна. Она обслуживает абстрактного "субъекта", который "полагает" универсальные принципы мысли и бытия и потому видит в мире только себя, смотрится в мир как в зеркало своего ума, что, конечно, приятно и удобно, однако едва ли более дальновидно, чем поиски потерянного кошелька под уличным фонарем. Разум, замкнувшийся в себе, живет в пустыне, не умея ни отличить мираж от реальности, ни тем более открыть что-то новое в своем мире. Безопасность для него - маниакальная внутренняя потребность, но различить реальную угрозу он не в состоянии, ведь он не видит ничего "чужого", ничего "иного". Тем более не способен он заметить импульс насилия, который сокрыт в его нарциссистской позе и столь болезненно проявляет себя, помимо прочего, в современном терроризме. Мало кого смущает даже то обстоятельство, что вся эта суета вокруг безопасности явно противоречит Евангельской заповеди "не заботиться для души" своей и, кажется, с такой же пугающей ясностью подтверждает пророчество ап. Павла о том, что пагуба постигнет людей тогда, когда они сочтут себя в безопасности.

Ничто не мешает, однако, прочитать диалектическое сцепление безопасность - опасность в обратном порядке. Тогда мы получим не менее справедливую и притом положительную формулу: "где опасность - там спасение". (Точнее, как в известной строке Гельдерлина, "там наблюдает Спаситель".) Истина эта ничуть не противоречит здравому смыслу: каждый, кто хотя бы раз в жизни поборол страх смертельной опасности, знает, что только в тот момент он и жил по-настоящему. Здесь открывается возможность радикально переосмыслить понятие безопасности и вывести его не из формалистики метафизического мышления, а непосредственно из жизненного опыта - из простого факта пребывания "здесь и сейчас". Что требуется для этого? Совсем немного: открыться неисповедимой глубине времен, таящейся в каждом мгновении сознательно проживаемой жизни. Эта "другая безопасность" предстает, скорее, как "иное" в опасности. Древний китайский мудрец Чжуан-цзы раскрывает ее секрет в гениально простых словах: "Спрячьте мир в мире - и ему некуда будет пропасть". Мы охотно допускаем, что мир складывается из множества элементов и потому сложен. Гораздо труднее догадаться, что мир складывается в себя и что реальность уже сложена. Но, конечно, для того, кто "спрятал мир в мире", не существует какого-то отдельного тайного мира. Он живет без опоры, открытый всем далям мироздания. Он живет не бытием, а становлением - тем, что здесь и теперь про-ис-ходит. В конце концов, он дает свершиться предвечному и вечно длящемуся событию, в котором удостоверяется со-бытийность всего и вся.

Настоящая безопасность удостоверяется не мыслью о сущем (по-гречески, усия), а открытостью свершения ( парусия). Событие, дарующее безопасность, не имеет формы, не схватывается мыслью, а только преломляется в собственную тень, облекается в изменчивый узор "текущих обстоятельств". Оно требует все оставить - но лишь для того, чтобы все осталось. Тот, кто всему предоставляет свободу быть чем угодно, свободен от забот. Не лишне заметить, что слово "безопасность" в языках дальневосточных народов означает буквально "полнота покоя".

Невероятная правда - одна из многих - даосского патриарха Лао-цзы гласит: "Младенца не укусят ядовитые гады". Почему беззащитный младенец находится в большей безопасности, чем предусмотрительный взрослый муж? Не потому ли, что младенец тихо и радостно смотрит в мир, безотчетно доверяясь истоку жизни в себе? Мудрому ничто не угрожает потому, что он всегда "не в себе" и значит - может все в себя вместить. Нет ничего ошибочнее, чем видеть здесь только пустые мечтания. Постижение такой безопасности требует чуткого бодрствования духа (т.е. внимания к пределу своего опыта, постижения в себе "иного") и не имеет никакого смысла помимо конкретного, творческого, нравственно оправданного делания. Эта мудрость "полноты покоя" лежит в основе военной стратегии и политического искусства китайцев, но лишь потому, что учит смирению, т.е. способности жить в мире с миром. Нельзя, однако, путать смирение с самоуспокоением и тем более самообольщением. Когда-то и на Руси знали, что власть есть "смиренная гроза": подобно неуловимо-стремительному удару молнии, власть присутствует везде и нигде, тая в себе акт распада, какой-то бесконечной цепной реакции бытия, высвобождающей колоссальные запасы духовной энергии. Мудрому правителю или стратегу на Востоке повиновались без принуждения потому, что от них веяло безмерной мощью Хаоса, в них зияла ужасающая бездна Иного-Единого (слова одного корня).

Итак, безопасность как "полнота покоя" равнозначна... пределу действенности! Она есть начало деятельное и, более того, дающее стратегическую инициативу. Поскольку событие есть единство бесконечного разнообразия, стратегическое преимущество достигается через постижение все более тонких нюансов ситуации, так что знание отдельных предметов в конце концов превращается в беспредметное знание вездесущего различия. Мудрость - это умение разделаться с любой проблемой. Знание - меч, рассекающий все тождества, все мыслительные удобства. Мудрый стратег обретает "упреждающее знание", способность предвосхищать события, ведь для него существует только "молния бытия" - вечно отсутствующий континуум творческих перемен, и все явления опознаются им как вариации одной неизреченной темы.

В китайском военном каноне "Сунь-цзы" иллюстрацией "сокровенной действенности" события служит образ мифической "змеи с горы Чаншань", о которой говорили: "если ударить ее по голове, она бьет хвостом; если ударить ее по хвосту, она бьет головой; а если ударить ее посередине, она бьет одновременно головой и хвостом". Надо думать, образ змеи выбран не случайно: он указывает на вечнопреемственность чистого события, которая "отсутствует" в каждый момент времени, но составляет сферу, вселенский круговорот сил, где все замещает собой все прочее. Пустотность этого континуума в каждой точке пространства-времени чревата предельной наполненностью "мира в целом".

В необозримой перспективе такой среды-средоточия все в мире равно реально и нереально. Мудрый стратег, по китайским представлениям, держится "оси Великого Пути", пронизывающей все планы бытия, и потому является "господином всех оппозиций": он одинаково владеет присутствующим и отсутствующим, полным и пустым, явленным и сокрытым. Он действует по "сфере" - символу бесконечности Неба, избегая конфронтации, и потому свободен принимать любые формы (соотносившиеся в китайской традиции с Землей как физическим миром). Поскольку он сам определяет, насколько реальна или обманчива та или иная форма, он обеспечивает себе победу при любом раскладе сил. В подходящий момент он наносит удар в наиболее уязвимую, структурообразующую точку позиции противника, каковая соответствует "пустоте в центре".

Итак, безопасность - это не столько идея, концепция или схема, сколько практика, свершение, максимально действенное действие, упреждающее все прочие. "Полнота покоя" предвосхищает, приуготовляет все, что случается в мире. Она недоступна индивидам и обществам, которые стремятся определить и тем самым ограничить, ущемить себя. Со-бытийствовать с миром в безусловной безопасности-событии - значит отпускать свои заботы, освобождаясь от призраков, преследующих подавленную психику (а терроризм - главный призрак современности). Речь идет о способности пред-оставлять всему свободу быть, пребывать в совместности всех жизней, открывать ненасильственные формы самовыражения.

В понятой таким образом безопасности есть известная - полагаю, здоровая - толика утопизма. В рефлексии об Ином обнажаются глубочайшие корни мифотворчества. Речь идет не об альтернативе, а, скорее, о коррективе нормативных схем или, лучше сказать, о том, что есть настоятельного в настоящем: о метанойе, "перевороте ума". Врачевателям недугов современной политики идея безопасности как усилия духовного обновления напоминает о необходимости прежде исцелиться самому. Что же касается качества общественного сознания, то оно должно совершить с виду почти незаметный, а в действительности эпохальный переход от реалистической фантастики позитивистского знания к фантастической реальности эстетически освобожденной жизни.

Главная проблема просвещенческой концепции политики заключается просто-напросто в ее внутренней неадекватности: в любой самоутверждающейся общности самосознание и рефлексия будут узурпированы ее наименьшими, простейшими ячейками. Поэтому в предельно "сознательном" обществе каждый живет "себе на уме" и делает "свою политику", а на долю государства остаются пустые лозунги. Сила терроризма в наши дни точно отмеряется этой слабостью государственной власти. Усилия "экспертов" и "профессионалов", кто бы они ни были, тут не помогут. Слепота исступленно-самоубийственного террора вполне соответствует слепоте просвещенческого общества, взятого в целом. А вот образ "змеи с горы Чаншань" указывает политическое измерение упомянутого переворота в сознании: отдельные члены общества живут под знаком "забытья", покоя, обретаемого в "самоотсутствии", тогда как общество в целом обладает спонтанной, на уровне инстинкта рода, интуиции "вечно вьющейся нити жизни" (еще один образ Лао-цзы) ощущаемой сплоченностью.

Всевидение просветленного духа равнозначно не-видению вещей. Всеединство чистого события раскрывается в несоизмеримости мысли и реальности, внутреннего и внешнего. Если просвещенческая политика ищет тождество понятий и вещей, то политика просветленная есть мудрость уравнивания несоизмеримых величин. Истинная власть как сила забытья и в то же время родового единства рассеяна в океане народного быта. В ней безмолвие Неба преломляется бесконечно разнообразной многоголосицей Земли. В волшебном кристалле со-бытия политика и повседневность, высшая ясность сознания и житейски-обыденное друг друга не видят - и вовек неразлучны.

Дети Желтой Земли не боятся войны, потому что умеют играть в нее. "Американский империализм - бумажный тигр" (Мао Цзэдун).

       
Print version Распечатать