Холокост – краеугольный камень политики Европы

Русский Журнал: Какую роль историческая память играет в политике современной Германии и Европы?

Вульф Канстайнер: Вплоть до середины 1990-х годов Германия воспринималась главным виновником Второй мировой войны, все остальные были жертвами. Однако затем произошли решающие изменения, которые я называю европеизацией памяти о трагедиях войны.

Европейские элиты – ни в коем случае не население, а именно европейские элиты – пришли к более или менее единому консенсусу по поводу значимых ценностей и основополагающих исторических событий. После окончания холодной войны одним из ключевых политических, моральных, исторических событий был признан Холокост. Примерно в 2000 году для элит была организована чрезвычайно важная конференция в Стокгольме – конференция, посвященная Холокосту. Там было озвучено и, можно сказать, взлелеяно представление о Холокосте как точке отсчета, Европа же была провозглашена институтом борьбы против геноцида.

Все это важно потому, что именно эти понятия сегодня определяют Европу в противовес не-Европе. Европейские лидеры – хотя, конечно, это несколько мифологизированное представление – пришли к согласию относительно того, что Холокост – их общее наследие и что противостояние Холокосту в любой его форме должно стать нравственной ценностью. На этом общем наследии выстраивается политика Европы. Именно оно играет решающую роль при решении вопроса о современных границах Европы. Давайте вспомним Турцию. Отказ Турции – по крайней мере Европа восприняла это именно так – признать геноцид армян стал одним из решающих камней преткновения в любых переговорах о вступлении Турции в Евросоюз. И до тех пор (я говорю об этом с полной уверенностью), пока Турция официально придерживается своей нынешней позиции по этому вопросу, у нее нет никаких шансов стать частью Европы.

Кроме того, общеевропейская память о Холокосте является одним из моментов, оказывающих значительное влияние на отношения Европы с Соединенными Штатами. США в глазах Европы отвергли нравственный консенсус, основанный на памяти о Холокосте, и сами стали нарушителями прав человека.

РЖ: То есть сегодня Холокост и память о нем – это наследие уже не только Германии, но и всей Европы? Это некий моральный консенсус?

В.К.: Это символический и моральный консенсус. Конечно, ведутся постоянные споры, но на более фундаментальном уровне память о Холокосте бережно хранится, по крайней мере представителями политической элиты, как международное, транснациональное наследие Европы. Это наследие европейские лидеры мобилизуют в полном объеме во время своих переговоров с внешним миром, то есть с не-Европой. Естественно, все это в полной мере проявляется и в отношениях с Россией. У РФ иная коллективная память, отличная от коллективной памяти Европы и европейцев, что иногда приводит к достаточно серьезным разногласиям между Россией и Европой.

РЖ: Можем ли мы сказать, что в плане исторической памяти существует определенное напряжение между интересами элит и интересами народа?

В.К.: Отчасти да. Позвольте привести пример, который показывает, как историческая память способна влиять на отношения стран друг с другом. Речь идет об Италии и Германии. Итальянские суды дали жертвам военных преступлений – а во многих случаях это наследники жертв – право на материальную компенсацию. Вследствие изменившейся интерпретации международного права, приводящей к медленному, но верному подрыванию фундаментального принципа неприкосновенности государств, поднимается волна судебных исков. Сегодня различные группы, если можно так выразиться, подвергают сомнению основные законы международного права, действующие с 1945 года. Эти люди всегда были заинтересованы в получении компенсации, они были исполнены неутоленных обид, но у них никогда не было юридических механизмов для придания веса своим моральным притязаниям. Проблема заключается в том, что суды теперь, чтобы удовлетворить иски, могут санкционировать захват собственности правительства Германии в Италии. А это, разумеется, противоречит интересам не только немецкого, но и итальянского правительства. Ирония ситуации заключается в том, что немецкое правительство подало иск в международный суд ООН в Гааге против итальянского правительства, итальянское же правительство поддержало этот иск, так как отказ от принципа неприкосновенности государств невыгоден никому из них.

РЖ: Это позитивный процесс?

В.К.: Он неоднозначен. Правительствам и государствам он не нравится, так как доставляет проблемы и отвлекает ресурсы. Им приходится возвращаться к тому, что, как им казалось, уже давно было улажено. Что касается пострадавших и их наследников, то они впервые почувствовали вкус власти, которой у них никогда не было.

РЖ: Считаете ли вы, что различия в коллективной памяти могут привести к международным конфликтам?

В.К.: Когда политики недооценивают коллективную память, сложившуюся в своих странах, а также в странах соседних, они совершают ошибку и сталкиваются с сопротивлением, которого совсем не ожидали. В отношениях между Германией и Россией есть один вопрос, который поднимается с завидным постоянством. Это вопрос о произведениях искусства, вывезенных в Россию советскими солдатами. Позиции сторон по этому пункту кардинально противоположны. Отчасти это обусловлено различиями в коллективной памяти. Немецкая общественность и даже немецкая элита часто ссылаются на международное право, юридические положения начала ХХ века и говорят: "Эти культурные артефакты являются частью нашего наследия, и они принадлежат Германии". И мне иногда кажется, что они не в силах связать юридический вопрос о произведениях искусства и свои политически корректные утверждения, признающие ужасающие разрушения, причиненные нацистами России. Конечно, они осознают масштабы ущерба, нанесенного России, но я не уверен, понимают ли они эмоциональную важность этой истории для всей русской исторической памяти. Скорее всего, со временем немецкие элиты придут к осознанию того, что упор на юридические нормы – плохой инструмент, когда речь заходит об эффективной политике памяти, где символы по-настоящему важны и, я бы сказал, оправданы.

РЖ: Пытается ли кто-то манипулировать исторической памятью? Вообще, насколько она подвластна манипулированию?

В.К.: Тут нет никаких секретов: все пытаются манипулировать памятью. Однако есть сомнительное манипулирование, скорее создающее проблемы, чем их решающее, но есть и вполне приемлемое манипулирование. Если брать Германию, то можно вспомнить обо всех тех инициативах, которые были предприняты администрацией Коля в 1990-х годах: новые музеи, новые праздники, выставки. Это было манипулирование, но оно было совершено в рамках демократических дебатов и во многих случаях оказалось удивительно эффективным. Оно усилило саморефлексию и самокритику, а не спровоцировало появление упрощенной некритичной националистической памяти, как считали критики.

Но все же коллективной памятью не так-то просто манипулировать. Во многом она развивается сама по себе, у нее есть своя собственная динамика. Историческая память – это то, как различные группы осмысляют и ощущают свое прошлое. Те мнения о прошлом, которые транслируются политиками и элитами, отнюдь не всегда влияют на историческую память. Или же влияют, но совсем не так, как того хотят манипуляторы.

Когда разные группы, поколения, люди неодинаковых политических взглядов смотрят один и тот же продукт, фильм, ТВ-шоу, они выносят оттуда совершенно разные эмоции и соответственно неодинаково интерпретируют их. В данной сфере простое манипулирование никогда не дает никаких результатов.

РЖ: Не могли бы вы привести пример?

В.К.: Да, конечно. Давайте возьмем серию документальных фильмов, которые прошли по телевизионным каналам Германии в середине 90-х годов. Это были качественные программы, которые, однако, оказали очень неоднозначное воздействие. На уровне языка, на уровне комментариев, все было политически корректно: подчеркивалась ответственность, лежащая на Германии, отмечались преступления, совершенные немецкими войсками. Но, как показал мой анализ, визуальный ряд рассказывал совершенно другую историю. Образы, намеренно и ненамеренно, участвовали в прославлении нацистского прошлого. Иди, скажем так, визуальный ряд был настолько неоднозначным, что он позволял немецкой аудитории в некотором роде играть с нацистским наследием – в течении 45 минут зритель мог почувствовать, каково это быть нацистом. Не то, чтобы это оказало пагубное воздействие на зрителей, они не стали нацистами, они не утратили самокритичность, присущую современной немецкой культуре, однако данный пример показывает: историческая память очень неоднозначный процесс и никакое однозначное управление здесь невозможно.

Интервью подготовили Александр Павлов и Дмитрий Узланер.

       
Print version Распечатать