Гримасы материнской любви

Кате Петровской

Тема:

26 апреля 1966 года в 5 часов 23 минуты по местному времени в Ташкенте началось землетрясение, эпицентр которого располагался в центре города. Землетрясение длилось несколько месяцев, мучительное, как роды. О количестве пострадавших точных сведений нет, зато известно, что было разрушено свыше 236 административных зданий, около 700 объектов торговли и общественного питания, 26 коммунальных предприятий, 181 учебное заведение, 36 культурно-бытовых учреждений, 185 медицинских и 245 промышленных зданий. Без крова осталось более 78 тысяч семей, или свыше 300 тысяч человек.

По горячим следам поэт А. Вознесенский, метафору которого я беззастенчиво присвоил выше, написал смелые стихи:

26 апреля 2005 года жители Ташкента вдруг обнаружили, что материнская любовь продолжается. Они вышли на улицу, а улицы нет. Там, где дорога пролегала и бойкий дребезжал трамвай, теперь раскидистых деревьев простерлась вековая сень. Или, говоря попросту, неожиданно и внезапно вместо городских магистралей в центре Ташкента образовались парки. Буквально за несколько часов. И безо всякого предупреждения или объяснения причин.

Натурально, вытесненные из центра автомобилисты образовали пробки на окраинах столицы, они бранились, а некоторые бросали транспортные средства посреди дороги и шли пешком.

И что характерно - стремительной деконcтрукции подверглись, по замечанию информационных агентств, именно те улицы, которые вели к президентскому дворцу. "Узбекистан, - бесстрастно замечают по этому поводу агентства, - граничит с Киргизией".

Источники:
http://news.bbc.co.uk/2/hi/asia-pacific/4485435.stm
http://www.rian.ru/history/20050426/39740607.html
http://www.ruthenia.ru/60s/voznes/ahilles/tashkent.htm

Вариации:

26 апреля 1986 года, двадцать лет спустя после ташкентского землетрясения и за девятнадцать лет до описанного выше события, я вышел на балкон покурить.

Погода стояла странная - было прохладно после дождя, но светло, закат был красный, красная роза стояла в вазе на столе в комнате: праздновали день рождения, пили красное вино.

Я приехал в Киев, где у моих родителей жили тогда мои жена и пятимесячная дочь. В Тарту шел снег, я не мог вылезти из бронхита, дописать дипломную работу, бытовые неудобства в виде повадившихся в гости гопников окружали меня, и я дезертировал. Отпросился у научного руководителя, мотивировав отъезд просто: "Слишком тут холодно".

И вот: я стоял в Киеве на балконе и курил. Солнце заходило, проспект был почти пуст. Ничего не происходило. Бывают такие странные воспоминания: вроде бы и нечего помнить, а помнишь.

Наутро позвонил Борода. Борода сказал, что в Чернобыле взорвалась атомная станция, что всем нужно эвакуироваться, пить йод и готовить свинцовые трусы. По радио "Свобода" выступал биолог Жорес Медведев. Биолог тоже говорил, что надо пить йод. И я пошел в аптеку за йодом.

Тетки в аптеке уже все знали: они безропотно отпускали соответствующий препарат малочисленным тогда еще желающим. Йод (точнее, йодистый калий) очень невкусный.

Ветер дул с юга, на Полесье и Брянск. Но все равно было холодно. Все гадали - отменят Велопробег Мира или нет? Не отменили. Телевизор рассказывал о стабильном радиационном фоне, и красивые маленькие велосипедисты проехали по проспекту мимо наших уже наглухо заклеенных окон. Но я их не видел, я спал.

Первое мая - священный праздник весны и труда. И хотя по городу поползли уже нехорошие слухи, но ветер сменил направление, погода наладилась, и парада никто не отменял. А погода действительно наладилась, и по проспекту ездили машины, поднимая пыль. По улицам гуляли женщины с детьми, дети ели мороженое. Интеллигентные люди занялись влажной уборкой, возле авиа- и железнодорожных касс появились толпы подозрительно молчаливых граждан, я дописывал диплом, уделяя особое внимание теме "Родины-чужбины" в лирике Лермонтова, йодистый калий горчил.

Мы летели из Киева с женой и дочерью. В псковском аэропорту киевских пассажиров отводили в какую-то специальную комнатку и, не говоря ни слова, проверяли специальным прибором. Потом, также ни говоря ни слова, отпускали.

(Позже, уже летом, появились самодельные специальные приборы. Я видел такой у Жени Портного, мы подносили прибор к моей одежде, и прибор начинал весело стучать.)

Мой научный руководитель язвительно осведомился, не было ли в Киеве слишком жарко, прочитал диплом и иронически посоветовал не акцентировать так тему изгнанничества, чтобы ни у кого ни с чем не возникло никаких ассоциаций. Я иронически ответил, что так и сделаю. Научный руководитель расспрашивал о Киеве и рассказывал, что тоже слушал Жореса Медведева и поил своих домашних йодистым калием.

В старое время йодистый калий применялся при лечении сифилиса, золотухи и отравлений свинцом и ртутью. Ртуть, впрочем, тоже применялась при лечении сифилиса.

До этого мы думали, что у страны золотуха. А тут вдруг поняли - сифилис и отравление свинцом. Вышли на улицу, а улицы нет. Ни улицы, ни материнской любви.

Опрос:

Пили ли вы йодистый калий в 1986 году?

Комментарии:

Павел Воронцов

26 апреля 1997 года было тепло, и мы гуляли с дочкой и беременной женой по расцветающему Академгородку, дышали воздухом, смеялись и нам было хорошо. Я только что приехал из первой длительной командировки в северный городок Лангепас, меня не хотели отпускать, чего-то там в программе не клеилось и рук не хватало, но я настаивал - у меня там, мол, жена на сносях, не могу я тут сидеть больше - и выклянчил-таки себе возвращение. В офисе было пусто и гулко, все сидели в Лангепасе и никто не мешал мне сочинять буриме. А 28-го была пасха, Христос воскрес и родился мой сын Тима. Славное было время...

Хотя на самом деле все было не так. Жена лежала в больнице, потому что врачи считали, что она перехаживает уже все сроки, и видеть меня не желала. Буриме я начал сочинять чуть позже, а в то время и интернету-то не было под рукой. Ну да ладно, пусть будет как написано. Потому что погода действительно была замечательная, Христос действительно воскрес и сын и вправду родился. И йайоду пить не нужно было.

С. Гринберг

Про Ташкент 66 года мне вспомнить нечего. "В то героическое время я был крайне мал. Я был дитя".

А 26 апреля 86 года я встречал в сердцевине горного Крыма, на карстовом плато Караби, километрах в двенадцати от ближайшего радиоприемника. Карстовые пещеры очень красивы, а спускаться в них (а особенно подниматься из них) - довольно тяжелая работа. Нас (секцию спелеотуризма города Пензы) нисколько не напрягало отсутствие новостей из внешнего мира - да и какие такие могли быть новости? Все как всегда.

И потом, в поезде, приближавшем нас к месту постоянной прописки, мы тоже - ни сном, ни духом. До самого Харькова, где у нас была пересадка, а у меня - жила любимая девушка. Понятно, что от группы я отстал, оставшись в Харькове. Несколько часов бродил по улицам (И. должна была появиться домой к вечеру), не наблюдая никаких тревожных признаков, слегка удивляясь только практически полному отсутствию во дворах играющей детворы.

Потом пришла И., встретила меня, не выказав предполагавшейся бурной радости, напоила чаем. На вопросы про жизнь, про общих друзей отвечала как-то вяло, "охотничьи рассказы" бесстрашного покорителя пещер слушала вполуха, словно бы с удивлением: "О чем это он?" Наконец, спросила:

- Ну, и как тебе наш четвертый блок?

Вот так я узнал в взрыве на Чернобыльской АЭС.

Потом - была масса официального вранья - оглушавшего (тогда) своим вопиющим бесстыдством и бессмысленностью. У действующего Президента ("Что случилось с вашей подлодкой? - Хм... Она утонула!") были хорошие учителя!

И была изустная информация, сиречь слухи - о взрывах и жертвах, о безответственности одних и жертвенности других, о цековских скотах, в срочном порядке эвакуирующих своих детишек - и одновременно отдающих распоряжение вывести на первомайскую демонстрацию всех прочих...

И анекдоты. "Как называется няня из Киева? - Радионяня!", "Редкая птица долетит до середины Припяти..." и др.

И любительские упражнения в метеорологии: куда могло понести ветром радиоактивные облака - на нас или на соседей? И "доморощенные" рецепты по выводу радионуклидов из организма. А официальной достоверной информации не было еще долго-долго. А кое-какой - не было вовсе.

Ни йод, ни красное вино я не пил. И хотя теоретически около шести дней находился как раз на пути тех самых радиоактивных облаков (ничего не зная об этом) - никаких изменений в организме не обнаружилось.

Изменения обнаружились в психике. Как-то вдруг отчетливо увиделось, какая это подлая штука - Административная система. Что для типового "руководителя среднего звена" предпочтительнее взорвать полстраны, чем вызвать начальственное недовольство. А типовой "руководитель высшего звена" считает вполне естественным уберечь своих детишек - и палец о палец не ударить ради чьих-то. "Государственные соображения"..." Не поднимайте паники..."

Вроде как и партии той - нема, и "руководители" эти - не у дел, и вместо того государства - два других. А Административная система - вот она, целехонька.

И пока это так - чернобыльский синдром растворен в нашей крови, и будет давать отзывы.

Т. Данилова

27 апреля 1986 года было тепло. Не то что нынче. Рядом с нашим домом в Вильянди были старые березы высотой с пятиэтажку. Они махали тонкими гибкими ветками, подражая серебристым ивам. На березах уже была листва, трава была зеленей а солнце куда ярче и жарче сегодняшнего.

Под березами ездили военные КАМАЗы. Ездили они дискретно, рывками. Встанут у одной березы, на крышу КУНГа вылезет солдатик, сломит пару веток, зашвырнет их в КУНГ и прыг в кабину. Солдатики, кажется, ленились открывать двери и просачивались в окно с опущенным стеклом. Потом КАМАЗ ехал щипать зелень к следующей березе. На солдатиках был модный камуфляж нового фасону.

Все это я наблюдала из распахнутого окна третьего этажа. Камеры у меня тогда не было.

На мне были шорты и майка. А сейчас брюки и свитер.

В Вильянди стояла десантная часть спецназа ГРУ. Для офицеров оттуда было два пути: в Афган и в Москву. С местными властями десантники дружили очень плотно: ни одно народное празднество не обходилось без угощения из полевых кухонь, а вопросы квартир, призыва на сборы, благоустройства и прочие военно-гражданские контакты решались в рабочем порядке, в красивых охотничьих домиках или в бревенчатых баньках с цоколем из дикого камня.

Под нашей квартирой жила семья прапорщика этой части. Прапорщика звали Пранас и он был похож на гигантского медведя-блондина. Его жена Фаина была рада квартире в "гражданском" доме и помогла мне устроить в подвале подземный бункер для картошки. Пранас был из породы тех людей, которых выбрось на северный полюс без парашюта, так они и там найдут, с кем выпить, закусить и обстряпать дельце во имя семейного блага. Окрестности городка Пранас с Фаиной знали великолепно и щедро делились сведениями о грибных, ягодных и рыбных местах.

Вечером этого, а может, следующего дня мы с Фаиной выгуливали коляски с детьми. Панас высунулся из окна и спросил: "Как по-русски это, куда ветры дуют, рисунок такой, роза чего-то?" - "Роза ветров, что ли?" - спросила я. - "Ага, точно, роза ветров. Завтра у штабных спрошу".

"Какой он у тебя романтичный," - сказала я Фаине. - "Да это он соображает, где осенью овощи брать, на каких полях. А то фиг знает, что за ветры задуют и чего нанесут. По радио вон какие страсти рассказывают. Врут, наверно. Осенью пойдешь с нами в ночное?"

Ходить в ночное означало с потушенными фарами полползать к колхозному полю, на котором росли картошка, капуста или морковь нужного сорта. Даму в этих случаях оставляли за рулем, кавалеры окапывались в бороздах, имея с собой несколько мешков и лопатку. Поля следовало выбирать такие, чтоб овощ на них колосился не кормовой, а с хорошими кулинарными свойствами. Пранас и Фаина еще с весны знали, где и что растет.

"Конечно, пойду", - сказала я.

М. Зорич

В мае у нас вдруг появился новенький. Вообще-то, для набора в математические классы школа проводила специальный конкурс, но Алик был из Киева. Год был 1986-ой.

А в сентябре у нас поменялась классная дама. Дама наша и впрямь была классная, руссколитературная и историкоархивная, но это проявлялось в области "за жисть", а по части руководства - никакого опыта работы в школе со всеми вытекающими. На первом же уроке она, в частности, спросила:

- Ну, а в плане общественной работы ваш класс активный?

На что немедленно последовало:

- Даже радиоактивный - один Фридман чего стоит.

Так вот, о парках...

Татьяна Хейн

Майские 1986-го года мы встречали дивной компанией в лесу под Москвой на очередном городском КСП-шном слете.

На повестке было две новости: Чернобыль и СПИД.

И та и другая вызывали разнообразнейшие реакции, - от детского идиотического смеха с хоровым исполнением "Ты ж мене СПИДманула, ты ж мене СПИДвела", до истеричного поглядывания на небо в поисках радиактивной тучи "из города Киева, из логова змиева".

В ожидании, не надеясь на йод, хлебали водку и радовались жизни.

Пока мы сидели в лесу, двое наших хороших друзей разгребали чернобыльские завалы. Один - абсолютно не ведая что и зачем, просто волею пославшего его армейского начальства (начальство человеколюбиво предупредило, чобы по приходе с "работ" (собственно, в вагончик на ближайшей станции) солдатики переодевались и тщательно мыли руки), другой - вполне осознанно, как представитель соответствующей науки.

В то же время, моя подруга и по совместительству соседка Танька уже вовсю растила свою трехлетнюю дочь - Анастасию.

Сейчас представитель науки умирает от рака. Бывший солдатик болен рассеяным склерозом, инвалид с пенсией от благодарного отечества. Смешная болезнь - никто не знает точно, откуда берется. Знают, что не лечится. Врачи, услышав о Чернобыле в биографии, светлеют лицами и кивают с пониманием.

А позавчера позвонила соседка Танька. У ее дочери, наркоманки со стажем, нашли в крови ВИЧ.

Человек без паспорта

А в Москве в конце апреля 1986 года было тепло. Потом, в мае, шли теплые дожди, и под ними бегали тети и дяди с полиэтиленовыми пакетами на голове. Мы ходили без пакетов, и интеллигентные старушки останавливали нас: "О чем ты думаешь, девочка! В воде сейчас знаешь что? Такие хорошие волосы, вот увидишь, все повылезут. Сейчас у тебя голова без пакета, а через год будешь в парике ходить".

Появилось множество анекдотов:

- Кто это был, дедушка? - спросила внучка, глядя вслед ускакавшему зверю. - Какой ушастенький.

- Это, внученька, зайчик, - ответил дедушка и погладил внучку по головке.

- А это кто, Колобок? - обрадовалась внучка. - Какой лысенький!

- Нет, внученька, это ежик из Чернобыля, - сказал дедушка и погладил внучку по другой головке.

Поползли слухи, один безумней другого, и никоторый не оправдался. (Частью это были вырванные места из романа "Пикник на обочине", которые почему-то вошли в разговоры и пересказывались, как живые свидетельства.) Волосы, кстати, ничуть не повылезли.

Потом, через много лет, я познакомилась с ядерщиком из спасательной команды. У его дочки на левой руке были сросшиеся пальцы и другие беды, связанные с органическими изменениями мозга. Ее начали было лечить, но с распадом Союза все льготы кончились, пришлось эмигрировать, и время было упущено, говорят.

Обсудить тему, вариации или комментарии
(Не откажите в любезности процитировать комментируемое место из колонки. Вы также можете ознакомиться с чужими комментариями.)

       
Print version Распечатать