Гордость или предубеждения?

Театральный роман

От редакции. Давно с таким пристрастием не обсуждали кинофильм на страницах СМИ и в сетях, как это происходит в эти дни с фильмом "Анна Каренина". Вот и мы вносим свою малую лепту в эту дискуссию.

* * *

На утреннем пресс-показе фильма Джо Райта «Анна Каренина» был аншлаг. Из разговоров перед началом сеанса стало понятно, что пришли все на премьеру со смешанным чувством. Не без гордости — большое бюджетное европейское кино по самой-самой нашей классике. Но и не без тревожного снобистского предубеждения — мол, не умеют на западе показывать русскую жизнь. Относительно недавний биографический фильм (весьма добротный, кстати) о Льве Толстом «Последнее воскресенье», пожалуй, мало кого в России убедил в обратном. Наверняка, и сейчас у райтовской картины появится как множество сторонников, так и противников, которые сойдутся в яростном и бессмысленном клинче. Меж тем, фильм получился очень зрелищным, эффектным, утверждающим Анну Каренину в качестве не только мирового литературного, но и кинобренда. Так все ж таки, гордость или предубеждения?

Переложить роман в киносценарий взялся Том Стоппард, известный специалист по русской культуре - его пьеса «Берег утопии», препарирующая отечественную действительность XIX века, давно и успешно идет в РАМТе. У английского драматурга получилась история, прежде всего, о любви, с хорошими диалогами и сплошь положительными персонажами. Кира Найтли в роли Анны — хотя и падший, но совершеннейший ангел, Джуд Лоу играет до мучительности преданного супруга, Вронский (Аарон Тейлор-Джонсон) проходит путь от легкомысленного повесы до нежного и обходительного влюбленного, Левин (Домналл Глисон) — сама добродетель, Стива (Мэттью Макфейден) — само обаяние (пусть и порочное). Впрочем, отрицательный герой в фильме все же есть — светское общество той эпохи. Для Райта и Стоппарда главный конфликт заключен в противостоянии личности и толпы, частной жизни и коллективного сознательного, индивидуальных душевных чаяний и общепринятых правил игры. Собственно, этот конфликт - не только содержание, но и форма, он находит свое воплощение в том визуальном приеме, на котором строится весь фильм.

Поскольку Райт снял уже несколько пышно костюмированных исторических фильмов, то подобного можно было опасаться и на этот раз. Очередной дотошный экскурс в прошлое по русской классике грозил быть не только убаюкивающе скучным, ошибочным в приметах и деталях, но и богатым на ту самую отечественную клюкву, один вид которой заставляет кричать «не верю!». Райт же сделал любопытный ход: театрализировал действие, искусно стилизовал его, начинив софитами, кулисами и прочими атрибутами Мельпомены. Даже знаменитая сцена скачек происходит в театре. Если вспомнить, что Толстой сценическое искусство, мягко говоря, недолюбливал (а, скажем, Шекспира и Чехова именно за пьесы и песочил), то прием этот можно назвать провокационным. И очень удачным. В русскую жизнь никто играть и не пытается, действительность дана в качестве театральной условности, где солируют изысканные платья и костюмы под замечательную музыку итальянского композитора Дарио Марианелли.

«Анна Каренина» - это, в первую очередь, зрелище. Причем не только для сегодняшних зрителей, но и для светской публики Москвы и Петербурга времен Толстого. Тогда жизнь высшего света была настоящим театром, все действующие лица на виду, роли четко прописаны, и главным развлечением было обсуждение в салонных кулуарах — кто и как исполнил свою партию. Анна сыграла вопреки общепринятой традиции (то есть сыграла, собственно, себя), за что и поплатилась. Театрализованность, сценичность фильма как проекция той эпохи, где всегда незримо присутствует зрительный зал, внимательно наблюдающий за своими героями через лорнет. Для Райта-Стоппарда этот театр важен еще и тем, что выводит «Анну Каренину» из чисто русского контекста. Мелодраматическим искусством в совершенстве владело любое светское общество из любой европейской страны (Пруст посвятил описанию этого сотни страниц). Для авторов фильма очевидно, что подобная история могла произойти где угодно. В конце концов, Толстой давно уже принадлежит не нам, но всему миру. А если вспомнить, что совсем недавно 100-летие писателя было и вовсе позорно замолчано на государственном уровне, то еще большой вопрос, где сейчас его творчество пользуется большей популярностью (например, в Guardian всерьез обсуждают является ли он самым великим романистом всех времен и народов).

Конечно, Райт сделал яркий, визуально насыщенный фильм, не слишком заботясь о философии, смыслах и подтекстах, мгновенно выпархивающих, как только речь заходит о русской классике. Все герои даны в одной-двух красках, внутреннее напряжение замещено внешним великолепием. Особенно это заметно на примере Анны, — замечательно сыгранной Кирой Найтли (кстати, образ русской-красавицы-на-грани-нервного-срыва ей вообще к лицу, до этого была Сабина Шпильрейн из «Опасного метода»). Камера любуется героиней самозабвенно и постоянно — в образе матери, любовницы, морфинистки, светской отшельницы. Даже когда Анна страдает (и уже практически находится на грани безумия), делает она это чертовски красиво. Страдание вызывает у режиссера, в первую очередь... восхищение. Или милейший, прямодушный рыжий бородач Левин-Глисон, призванный оттенять эффектные столичные страсти на фоне милых пасторальных картин. Образ его оказался настолько прост, что даже Толстой, весь свой остаток жизни посвятивший опрощению, счел бы своего любимейшего героя наивнейшим дурачком.

Повторюсь, «Анна Каренина» - зрелище в чистом виде. Стоппард не «взрывает» классический текст, Райт не обременяет картину фобиями и смыслами нашего времени. Ни театральные условности высшего света более чем вековой давности, ни идеи Левина в духе Руссо и позднего Толстого сейчас не актуальны. Конечно же, главная тема фильма — ах, любовь, — вечна, но даже говорить это как-то неловко. Но и суть произведения Райта-Стоппарда совсем в другом. Зрители в зале, картинка постоянно движется, сцены мастерски сменяют друг друга, от декораций к натуре, от натуры к декорациям, порхание, стиль, крупный план, и вот уже Анна Найтли улыбается или рыдает, а публика напряженно смотрит и не думает расходиться. Все знают развязку. Кажется, она трагична. Но еще более ослепительна.

       
Print version Распечатать