Филип Рифф. Как мы были его лишены

От редакции. РЖ продолжает практику перепечаток лучших материалов сайта "Штаты-2008". В настоящий момент мы возвращаемся к живой дискуссии о наследии американского социолога Филипа Риффа. К его творчеству мы обращаемся в преддверии публичной лекции религиоведа Дмитрия Узланера "Сакральный порядок – социальный порядок", которая будет посвящена осмыслению наследия и актуальности этого мыслителя. Лекция состоится в предстоящую пятницу в клубе "Русского института". Приглашаются все желающие.

* * *

Я расскажу об одном человеке, которого почти не знают не только в России, но и у него на родине – в США. "Что же это такое?! - Вознегодует читатель. - На какого-то человека вообще не обращали внимания на родине, а мы должны о нем читать?". Может быть, этот упрек и был бы справедливым, если бы он не относился именно к этому человеку, и я призываю читателя не делать скоропалительных выводов прежде, чем он закончит читать это эссе.

Не так давно (1 июля 2006 года) Рифф умер. Его жизнь, деятельность и труды также позволяют нам напомнить об этом весьма важном событии, с которого фактически началась новая эпоха в США – событии 1960-х годов, то есть о культурной революции, ее истоках и далеко идущих последствиях.

Вымирающая социология

Филип Рифф принадлежал к тем социологическим динозаврам, которые еще заботились о том, чтобы создать социальную макротеорию - теорию, которая как таковая объясняла бы происходящие в обществе процессы, не "зацикливаясь" на микро- и среднем уровне теоретических обобщений, а стремясь к крупным обобщениям. Первый отстаивало большинство социологов, занимающихся прикладными исследованиями, второй - Пол Лазарсфельд. В то время как теория среднего уровня сегодня, кажется, не в большом почете, микросоциология все сильнее набирает обороты.

Иными словами, в отличие от новомодных сегодня Бруно Латура, Ирвинга Гофмана или какой-нибудь Кнор-Цетины, озабоченных исследованием малых групп, фреймов, "лабораторий жизни" или еще чем-нибудь подобным, Рифф стремился создать нечто грандиозное и по истине эпохальное. В этом смысле он явился достойным продолжателем традиции Карла Маркса, Макса Вебера, Эмиля Дюркгейма и... Зигмунда Фрейда. Как кажется, сегодня никто не собирается повторять подвигов Вебера и Дюркгейма. Во многом причиной этому является то, что в современном интеллектуальном пространстве более не осталось места для обобщающей социологической теории.

Однако, хотя по факту Рифф и занимался макросоциологией, он не создал системы и в лучшем случае оставил после себя разрозненные теоретические соображения. Он писал: "Я не стремлюсь к созданию Системы, я не желаю оставить после себя ничего, кроме Систематизации. Будучи социологом, я не жду своего Ньютона. Он никогда не появится, ну или только как рационализатор того, что нельзя рационализировать".

Очень примечательно, что некоторое время назад один из авторов " Wall Street Journal" Уилфред Макклей, оплакивая социологическую теорию, в статье "Сумерки социологии" поставил в один ряд близкие друг другу во временном интервале смерти Филипа Риффа и политического социолога Сеймура Мартина Липсета. Автор справедливо задался вопросом, не вымирает ли сегодня теоретическая социология в буквальном смысле слова, ибо многие ее ведущие представители уходят со сцены, а заменить их, кажется, некому: "Конечно, на социологов все еще учатся, по социологии публикуются книги, а факультеты социологии в университетах не выказывают ни малейших признаков упадка. Но чувство здорового любопытства, привлекавшее в социологию лучшие умы в золотые годы 1950-1960-х, исчезло".

Может быть, как таковая социология (о чем свидетельствует деятельность уже упоминавшихся теоретиков: Латура сотоварищи) и не умирает, но вот социальная макротеория, по всей видимости, стремится отойти в мир иной вместе со своими главными представителями, один за другим уходящими из жизни. Вместе с тем, сравнение и сопоставление Риффа и Липсета представляется некорректным, ибо, несмотря на то, что обоих называли социологами, в работах того и другого вряд ли найдется хотя бы одно тематическое пересечение.

В то время как Липсет исследовал политическую культуру, пользуясь такими понятиями, как "переменная", "операционализация", "критерии" и прочая "лабуда" приземленных политических наук, Рифф рассуждал о культуре в терминах психоанализа и ключевых концептов традиционной социологии. Липсет был действительно маститым ученым, занимавшим ключевые посты в тех или иных институтах и учреждениях; Рифф же скорее производит впечатление мыслителя, пренебрегавшего всеми признаками научного призвания: большую часть своей карьеры он просидел на втором этаже своего дома, рассуждая о гибели культуры, цивилизации и религии. В целом о двух этих социологах можно было бы сказать так: один был истинным ученым, в то время как второй - настоящим мыслителем.

Можно утверждать смело, что ученых, подобных Липсету, сегодня все-таки можно сыскать в американской академии. Худо бедно, но его дело продолжают такие фигуры, как Сэмюэл Хантингтон и ученик и друг Липсета Френсис Фукуяма. Однако таких, как Филип Рифф больше нет... Так что можно смело говорить: социология теряет не ученых, но мыслителей. Ну а что же такого особенного сделал Рифф, чтобы мы могли отзываться о нем с подобным пиететом?

"А ты кто такой?"

"Если я его не знаю, то это незначительная фигура", - так сказал один мой товарищ, эрудит, большой знаток современной социальной теории. Такие суждения лично я называю "гносеологическим и социологическим солипсизмом" (суть которого сводится к тому, что если "я" об этом не знаю или не слышал, значит это что-то такое, что не имеет значения). Меня всегда поражала эта болезнь многих интеллектуалов нашего времени. Вместе с тем, практика показывает, что несколько раз этот мой товарищ ошибался: узнав о тех, с кем я его знакомил, поподробнее, он признавал их значение и соглашался считать их если не великими, то, по крайней мере, теми, к кому стоит присматриваться очень внимательно.

"Парсонс - это эпоха, - категорично заявил он мне. - А Рифф - это что? Пусть он бы хоть академическую социологию Парсонса критиковал, как, например, Гоулднер. А так кто он, что он сделал?". Добросовестный и компетентный историк консервативной мысли из США, Джерри Мюллер, подготовивший фундаментальную книгу "Консерватизм. Антология социальной и политической мысли от Дэвида Юма и до наших дней ", между прочим, внес Филипа Риффа в список консервативных интеллектуалов нашего времени.

Когда я спросил у Джерри Мюллера, "займет ли Рифф должное место среди других выдающихся макросоциологов таких, как Макс Вебер, Эмиль Дюркгейм или, по крайней мере, Талкотт Парсонс?", то он ответил "Хотя я и нахожу его мысль побуждающей к дальнейшему размышлению, все же не думаю, что Рифф столь же исторически важен как Дюркгейм или Вебер" и с иронией добавил "А что разве кто-то еще читает Парсонса?". Как видим, Парсонс, некогда являвшийся "эпохой", сегодня не слишком-то популярен в США, в то время как на Риффа все больше начинают обращать внимание. Однако одного мнения нам недостаточно, и мы все же должны пояснить, что Рифф сделал такого, чтобы мы могли удостоить его своим вниманием.

Я могу сказать, что на самом деле не являюсь самым большим знатоком Риффа. Прочел полторы его книги, да пару статей о нем. Это немного, но достаточно, чтобы составить свое мнение об этом человеке. Так вот я не собираюсь здесь скрупулезно обсуждать его идеи и в подробностях разбирать его книги. Здесь это не вполне неуместно. Мой хороший друг Дмитрий Узланер сделает это гораздо лучше меня. Однако я хочу сказать, что меня привлекала сама личность Риффа, а лучше всего сказать так: его "харизма", которая, вероятно, не была врожденной, но приобретенной по прошествии лет упорного труда над собой.

Своей целью я ставлю рассказать о Филипе Риффе так, чтобы у наших ученых и интеллектуалов проснулось желание познакомиться с ним подробнее. Я убежден, что через какое-то время Риффа признают выдающимся мыслителем, достойным стоять в одном ряду и с Парсонсом, и с Гоулднером...

К социологии через Эдварда Шилза

Однако оставим в покое Толкотта Парсонса и Алвина Гоулднера, чтобы посмотреть, каким образом Филип Рифф пришел в умирающую сегодня социальную теорию европейского стиля. Забавно, что когда-то Рифф мечтал стать спортивным комментатором и прилагал все усилия для того, чтобы воплотить свою мечту в реальность. Так, ему удалось стать членом редколлегии студенческой газеты "Чикагский лоботряс", а затем и ее редактором. Однако мечтам его не удалось сбыться. Риффа отстранили от обязанностей "за убеждения".

"Убеждением" же стала его полная сарказма "передовица о социальной стратификации в кафетерии кампуса". "В статье под названием "Социология кафетерия " отмечалось, что добропорядочные студенты, принадлежавшие к мейнстриму колледжа [...] располагались впереди, в то время как "сзади, ближе к кухне, сидели евреи, негры и независимые - хромые, слепые и убогие". То, что Рифф пострадал за стиль своего письма и смелых идей, в этом письме выражавшихся, тем более удивительно, что тогда, когда он писал эти строки, политкорректность еще не расцвела пышным цветом, а консервативно мыслящего Риффа уже снимали за резкие высказывания в адрес "притесняемых".

Вместе с тем в этой заметке уже определился настоящий интерес Риффа, который станет делом всей его жизни - социальная теория. Таким вот образом Рифф стал заниматься исследованиями, а направлял его интерес, что немаловажно, также вполне себе консервативно мыслящий Эдвард Шилз, который в середине 1950-х годов прославил себя быстро умершей " теорией конца идеологии ". (Это тем более примечательно, что тот же Шилз в каком-то смысле стал интеллектуальным наставником Сеймура Мартина Липсета, ставшего самым громким трубадуром "конца идеологии"). Характерно, что сам Эдвард Шилз не был ни эмпириком, ни прикладным американским социологом, а увлекался главным образом европейскими социальными теориями. Разумеется это увлечение перешло и к его ученику Филипу Риффу.

В каком-то смысле интеллектуальную карьеру прервала Вторая мировая война, во время которой Рифф честно отслужил положенный ему срок. После окончания боевых действий Рифф вернулся на факультет по приглашению того же Шилза. Правда, с мечтами о спортивных комментариях пришлось расстаться и смириться с судьбою штатного преподавателя на факультете социологии. Так Рифф пришел в социальную теорию, с которой не расставался уже до конца своих дней.

"Сознание фрейдиста"

Итак, в мир социологии и по-настоящему грандиозной социальной теории - теории прежде всего европейской - Риффа ввел Эдвард Шилз. Однако здесь следует заметить, что в то время как профессор Шилз в своих интеллектуальных построениях опирался прежде всего на социальную теорию Макса Вебера, то его способный ученик противопоставил им в качестве основополагающих идеи Зигмунда Фрейда. Последний стал для Риффа ведущим социальным теоретиком, а также человеком, который как нельзя лучше иллюстрировал культурный релятивизм своего времени.

Не удивительно, что самой первой книгой Риффа стала работа об отце психоанализа "Фрейд: сознание моралиста" (1959). В этом сочинении Рифф, выступив против обыкновенных описаний Фрейда, показал себя неординарным социологом и провозгласил, что, несмотря на то, что психотерапевты и психоаналитики стремятся избежать моральных суждений, в пику всем им Фрейд был едва ли не самым большим моралистом ХХ столетия. Отвергая профессиональную медицинскую подготовку аналитика, преследуя цель во что бы то ни стало не превратить психоанализ в слугу психиатрии, настаивая на великолепной гуманитарной подготовке аналитика, Фрейд демонстрировал свою приверженность скорее определенным нравственным принципам, нежели строгому методу, исключающими любые ценностные суждения. Отсюда, между прочим, можно сделать и определенные политические импликации. "Несудящий склад ума" психоаналитика, как об этом красноречиво отозвался Кристофер Лэш, легко и очень хорошо смешивался с либеральной добродетелью терпимости и всепрощения. Что касается учения Фрейда, сам психоанализ был этическим учением о том, как правильно жить в условиях краха культуры, основанной на отречениях от инстинкта, которые перестали работать и начали осложнять жизнь человеку. Он был моралистом именно потому, что учил, как жить правильно.

Еще одной импликацией может стать то, что хотя сам Рифф не считал себя фрейдистом, мы смело можем сделать то, что он делал с мыслью Фрейда – проинтерпретировать ее. То есть мы смело можем сказать, что Филип Рифф, оперируя теорией Фрейда, мыслил ее категориями и имел дело почти с теми же самыми темами, так что не будет преувеличением сказать, что отец психоаналитического движения был центральной фигурой рассуждений Риффа, а значит и его разума.

Конечно, Рифф не остановился на первой книге и продолжил копать вглубь. Считается, что главной его книгой остается "Триумф терапевтического: как используют веру после Фрейда", в которой автор поставил под сомнение все существовавшие в его время религиозные практики, провозгласив, что психоанализ, а точнее "терапевтическое" заменил собой религию. Нет, он отнюдь не радовался этому факту, но лишь печально констатировал положение вещей. Вышедшая в 1966 году книга произвела настоящий фурор как в области социологической теории, так и в стане психоаналитиков. Прочитав сочинение, все заговорили о новом мыслителе, достойном самого пристального внимания. Рецензии, обзоры, критика и жаркие споры, - все это Рифф тогда отведал с лихвой.

Вместе с тем, у Филиппа Риффа есть и другие книги, как полагают многие исследователи, гораздо менее значимые, но не менее примечательные, чем "Триумф терапевтического". Это более ранняя работа "Фрейд: Сознание моралиста", сочинение "Собратья-учителя" (1973), "Чувствующий интеллект" (1990) и недавно вышедший трехтомник " Сакральный порядок/социальный порядок ". Все эти работы должны занять свое место на полке исследователей и преподавателей социологии и культурологи. Тем не менее, я думаю, что другая его книга является куда более значимой, чем все другие. Этой книгой стала "Харизма. О даре благодати и о том, как были его лишены".

"Дуэлянты"

В 1973 году, когда Рифф выпустил свою очередную работу "Собратья-учителя", он стал несколько язвительнее, чем был до этого. (Можно представить, насколько он был переполнен желчью, если еще будучи студентом он позволял себе чрезвычайно неполиткорректные высказывания о неграх и бедняках). Как пишет один из исследователей его творчества, если "Триумф терапевтического" был меланхоличен, то "Собратья-учителя" - язвительны.

В этом сочинении, в котором "обсуждается вопрос о том, каково предназначение университетского профессора в "эру бескультурья"", Рифф призвал своих коллег-преподавателей не становиться "пророками в креслах", не пропагандировать, не обличать и не ангажировать, а тихо и мирно делать свою работу. Суждение это вполне в духе Макса Вебера о необходимости профессора дистанцироваться от своих политических убеждений и соблюдать ценностную беспристрастность.

Однако настолько сильно Рифф находился под влиянием веберовской дихотомии? Можно сказать так: если он и принимал ее за нравственный императив, то бороться со своим стремлением выносить суждения, имеющие ценностное содержание, он не мог. Это привело к тому, что после публикации этого сочинения он не выпустил ни одной книги вплоть до 2006 года. (Исключение составляет сборник его эссе, опубликованный одним из его учеников. Более того, подавляющее большинство из статей книги были написаны до 1973 года).

Вероятно, что с тех пор он вступил в интеллектуальный поединок с Вебером, прекрасно понимая, насколько тот был прав, однако не оставляя надежды найти лазейку, которая позволила бы ему найти аргументы, бьющие по веберовскому императиву. Здесь я вынужден попросить прощения за очередную сомнительную метафору, но мне представляется, что она лучше всего могла бы описать психологическое состояние Риффа. У знаменитого ныне режиссера Ридли Скота есть фильм, который был снят на заре его карьеры. Это кино называется "Дуэлянты" (1977), и сюжетной линией фильма является то, что два офицера наполеоновской армии по нелепой случайности стали испытывать друг к другу вражду. Эта вражда вылилась в смертельный поединок, который растянулся на долгие годы. Целью всей их жизни стало убить друг друга, и на воплощение поставленной перед собой задачи они потратили все свои силы. Не трудно догадаться, что Рифф напоминает одного из этих "дуэлянтов"...

Скорее всего, не случайно, что он обратил свое внимание именно на "харизму" - понятие, введенное в оборот социологов Максом Вебером. Здесь, в анализе издревле существующего понятия, Рифф пытался обнаружить те ошибки, которые мог допустить Вебер в своей интерпретации, а уже через них он надеялся выйти и на более фундаментальную проблему - проблему ценностей. В любом случае, сегодня это можно утверждать, в каком-то смысле Рифф одержал верх в поединке с Вебером - тогда, когда ушел в тень. Фактически Рифф перестал проповедовать публично, однако сохранил за собой право оставаться сколь угодно ценностно пристрастным у себя дома, на втором этаже, в своем уютном кабинете, атмосфера которого целиком состояла из несистематизированных, блуждающих из угла в угол идей великих социологов.

Где-то в конце книги "Собратья-учителя" Рифф как бы случайно бросает замечание о том, что в укромном месте у него уже есть кое-какая книга, которая будет носить (сегодня мы знаем, что она уже носит) название "Харизма" - книга, которую, однако, он не опубликует до поры до времени. В примечании, имеющемся на одной из последних страниц, Филип Рифф иронически сообщает о своей работе над " толстенной, преисполненной эрудиции книгой под названием "Харизма", завершающейся патетической главой о лютеранской юриспруденции; однако она не будет опубликована, пока не станет тугой, как барабан, при том что в ее тоне не останется и намека на дешевую 'харизматичность'. Возможно, мне не удастся этого добиться, - но если такая институция, как академия, для чего-нибудь нужна, то именно для обеспечения возможности подобных неудач. Пойдя на риск, я могу кое-чему научиться по ходу дела, которое займет многие годы". И многие годы длились до 2006-ого...

Харизма-спрей

Никто не усомнится в том, что Филип Рифф был весьма необычным социальным теоретиком и очень интересным человеком. Его экстраординарность выражалась не только в его идеях и интерпретациях текстов великих мыслителей, но также и в его образе и стиле жизни. Уже один взгляд на его портрет выдает в нем человека импозантного и чрезвычайно оригинального. Посмотрите на одну из его фото, на которых он одет в шикарный костюм, на нем шляпа-котелок, а в руках - трость. Благодаря этому образу создается впечатление, будто нас посетил человек иной культуры - не той классической, которую мы безвозвратно утеряли, но той, что может ожидать нас за пределами "современной эпохи", когда люди вновь обратят свое внимание на значение авторитета в современной культуре.

Рифф производил впечатление. Например, он мог прийти на занятия с двумя породистыми собаками, в том же великолепном старомодном костюме и в шляпе. На занятиях по социальной теории он никогда не повторял программу предыдущего курса, но всегда радикально менял ее. В рамках одного и того же предмета он мог разбирать тексты апостола Павла и Фридриха Ницше – непростительная вольность для по-настоящему консервативных интеллектуалов.

Я считаю, то, что он ушел в тень на долгие годы, было блестящим экспериментом. Он заперся в своей цитадели и начал писать. Он ходил преподавать и общаться со студентами, но не публиковал своих книг. В самом начале своей книги "Харизма" Рифф с восторгом обращает внимание на карикатуру из "Нью-Йоркера", на которой изображен человек, прыскающий на себя из флакона с надписью "Харизма-спрей". Социолог смеется над этой картинкой, отмечая, что в скором времени все политики действительно будут пользоваться этим чудо изобретением.

Вместе с тем, похоже, у него у самого была эта чудодейственная штучка. Его приемы "работы на публику" - костюмы, собаки, шляпы, трости, - все это являлось атрибутом приобретенной харизмы. Финалом этого процесса "приобретения харизмы" стал уход из публичной жизни. Когда я с восторгом рассказывал о Риффе одному товарищу, тот с усмешкой спросил: "И чем он хорош? Тем что тридцать лет просидел дома?! . Я подумал и ответил: "Да".

Мне кажется, есть что-то героическое в том, чтобы уйти в зените своей популярности и отказаться от славы оригинального социального мыслителя, возможной уже при жизни. Разве нет? Удивительно, но кому бы я ни рассказывал о Риффе, упоминая и особо акцентируя именно этот его подвиг отречения, у всех он вызывал заинтересованность, все слушали меня с удовольствием и спрашивали, нет ли чего почитать этого замечательного человека. Я почти не упоминал о его идеях, я просто говорил о его уходе в собственную цитадель. Уже одно это делает его персонажем, достойным внимания и уважения. Ведь человек тридцать лет ждал, когда придет время для его идей, и дождался. Почему бы теперь тем, кто может их оценить, не обратить на него внимание?

Фактически пророк - пост, которого так стремился избежать Рифф, - был "харизматиком", то есть тем, кому посвятил свою работу социолог. Конечно, с одной стороны, Риффу удалось отказаться от почетной обязанности "проповедовать", и он не стал "пророком в кресле", однако, с другой - он становился пророком, скрывающимся от людских глаз. Перестать быть пророком, собственным примером показать, что твои идеи ценнее того публичного имиджа, который создают себе все эти липовые "харизматики", - та цель, которой хотел добиться Рифф. Он не писал в стол, но писал в будущее. Обратим внимание, что Дэвид Гленн, автор одной из статей о мыслителе "Пророк антикультуры" называет Риффа "пророком" - понятие, имеющее большое значение в творчестве Риффа.

Как пишет Дмитрий Узланер, парадокс современной Риффу эпохи заключался в том, что харизматики исчезли, как исчезло само понимание того, кто такой харизматик и что такое харизма. Современная "культура" уже не в силах отличить харизматика от лжехаризматика. А "харизматическое обновление культуры состоит из двух стадий: сначала харизматик нарушает прежние запреты, а затем уже даёт новые". Сам Рифф легко нарушал эти запреты, своим примером отречения пытаясь создать новые.

Ошибкой Макса Вебера было как раз то, что он не увидел того места, которое занимает харизматик в системе культуры, он не учитывал, что именно на харизматике лежит ответственность за обновление системы запретов и послаблений. Его сухой анализ и классификация "харизматиков" не говорили о той их роли, которую они играли в современной им цивилизации и культуре. Что ж, Рифф мог ликовать. С помощью своей концепции и длительного эксперимента, поставленного над собой, он показал, каким образом было можно избежать "рутинизации" харизмы. Рифф сам побрызгал на себя замечательным харизма-спреем, чтобы показать, в каком именно месте своей концепции ошибался Вебер.

До какой степени консерватор?

Закончив наше основное повествование, теперь давайте обратимся к следующему вопросу. Какой интерес идеи Филипа Риффа должны представлять для нас сегодня? Ведь если они не устарели, то в них должны содержаться какие-то истины, помогающие успешно функционировать современному обществу? Позвольте мне связать этот основной вопрос с более периферийным, тем более что этот последний сделает для нас возможным ответ и на первый. Этот второй вопрос звучит следующим образом, насколько консервативным был Филип Рифф?

Дэвид Гленн, например, полагает, что крупным консервативным теоретиком Рифф стал лишь после 1991, тогда, когда о нем уже практически забыли. В 1991 году упоминавшийся Джерри Мюллер написал статью о творчестве социолога: " Благодаря статье 1991 года в "Commentary" Рифф приобрел репутацию" крупного, но игнорируемого консервативного мыслителя ", - и добавляет, что все же "его студенты полагают, что идеи Риффа не могут быть сведены к какой-либо однозначной политической идеологии". Действительно, Риффа трудно назвать консерватором, однако на то у нас есть все основания.

Надо сказать, что эту статью в "Commentary" написал уже упоминавшийся нами Джерри Мюллер. Чтобы выяснить, как именно смысл он вкладывает в понятие "консервативный" я обратился к нему со следующим вопросом: "В 1990 году один из его учеников выпустил сборник его эссе " Чувствующий интеллект ". Вы откликнулись на эту работу в журнале "Commentary" статьей "Забытый консервативный мыслитель". Скажите, почему Вы называете Филипа Риффа "консервативным мыслителем"? Под "консерватизмом" Вы подразумеваете его стиль мышления - неприятие современности, протест против "терапевтического" и критику современной культуры, потерявшей свою главную функцию - систему запретов? Или Вы находите у Риффа идеи, которые можно было бы назвать консервативными в интеллектуальном и политическом смысле слова?".

Вот что ответил на мой вопрос Джерри Мюллер: "Что касается Риффа, я полагаю, будет честно сказать, что его мысль распространялась на множество консервативных тем (особенно это касается вопроса о необходимости политических институтов ограничить свои инстинкты). Но в некоторых отношениях он не был консерватором, особенно потому что он полагал, что существующие в американском обществе институты потеряли (или теряли на тот момент) свою способность играть роль ограничителя тех или иных процессов. [...] Я полагаю, что его термин "триумф терапевтического" фиксирует нечто важное относительно современного западного общества, но я не считаю, что этот термин должен иметь негативные коннотации, который Рифф ему приписывал. Я думаю, что элементы "нетерапевтической культуры" выжили, включая определенные политические идеалы самопожертвования ради политики, воплощенные, например, в Джоне Маккейне. Более того, Рифф страдает от консервативного порока тенденции к идеализации элементов прошлого, которые больше не себя оправдывают". Давайте же взглянем повнимательнее, на какие именно " консервативные темы " распространялась мысль Риффа?

Сьюзен Зонтаг, Роберт Мэпплторп и мир ненависти

Лучшей иллюстрацией консервативных идей Риффа станет его отношение к деятельности Роберта Мэпплторпа - американского фотографа-гомосексуалиста, нанесшего наиболее сильный удар по "культуре запретов". Однако сперва скажем то, что "отношение" к фотографиям Мэпплторпа было для Риффа личным делом.

В 1950-м Рифф женился на молодой очаровательной студентке Сьюзен Зонтаг, ставшей впоследствии радикальным мыслителем и феминисткой. Брак не был продолжительным, и уже через восемь лет они развелись. Развод состоялся по инициативе Сьюзен. Ходили слухи, что истинной причиной стали проблемы в сексуальных отношениях, в то время как сама Зонтаг отшучивалась, что будто бы чувствовала себя с Рифом "слишком защищенной". Темой слухов также стала и сексуальная ориентация Сьюзен: злые языки поговаривали, будто она была лесбиянкой. Была или нет, нас не касается, но тему "гомосексуализма" здесь затронуть мы должны, и вот почему.

В 1970-х одним из самых популярных деятелей "культуры" стал фотограф Роберт Мэпплторп. Его искусство как нельзя лучше соответствовало тому, о чем с такой меланхолической печалью говорил Рифф. Мэпплторп стал символом "западной культуры послаблений", первой ласточкой сексуальной революции. В то время как Энди Уорхол не афишировал свою гомосексуальность, боявшись, что раскрытие его тайны нанесет непоправимый ущерб коммерческому успеху его творчества, Мэпплторп, напротив, стал использовать свою ориентацию в качестве основы своего искусства.

Хотя у Мэпплторпа не было ни собственных убеждений, ни желания участвовать в политических движениях, он стал ключом популяризации гомосексуализма. Как о том пишет Артур Данто: "Политическое движение за права гомосексуалистов дало ему возможность положить в основу своего творчества темы, которые в большинстве своем были под запретом всего десятилетием ранее". Трансгрессия была преодолена. Запреты сняты, а послабления стали настолько грандиозными, что табуированные темы просто-напросто перестали существовать.

Как пишет в своей занимательной книге "Стриптиз-культура" Брайен Макнейр, Мэпплторп оказал сильнейшее влияние на культурный и политический процесс в трех аспектах. Во-первых, он стал первым художником, который сделал сексуально откровенное и девиантное своим брендом. "Во-вторых, он был первым гомоэротическим фотографом, которому удалось прорваться в мир массового искусства. И в-третьих, он был первым фотографом, снимавшим черных обнаженных мужчин".

Характерно, что Мэпплторп прославился лишь в конце 1980-х, в то время как Рифф в отношении третьего пункта писал еще в середине 1970-х: "В американской культуре, в которой доминируют белые, негр является выражением раскрепощающей символики. По мере своего все большего обогащения процветающее белое общество может вплотную подойти к идее негра как идеала спокойной жизни, исполненной наслаждения. Это провальная идея в деле искомого, как белыми, так и черными религиозными лидерами обновления". Сегодняшний кризис политкорректности лишь доказывает, насколько Рифф опережал время в своей мысли.

Что касается девиаций, то это была основной "фишкой" Мэпллторпа. Он фотографировал садо-мазохистов, гомосексуалистов и прочих персон с сексуальными отклонениями. Данто отмечает: "Если бы приверженцы садомазохизма были запечатлены на фотографиях прежде, они бы могли стать жертвами шантажа. Теперь они сами просили Мэпплторпа сфотографировать их, поскольку их образ жизни был облагорожен и разрешен". К этому следовало бы добавить слово "одобрен". И не просто одобрен кем-то... В 1985 году Сьюзен Зонтаг написала хвалебную вступительную статью к альбому фотографий Роберта Мэпплторпа. "Оценить" искусство фотографа по достоинству для Риффа было делом чести.

Одна из книг Риффа посвящена анализу 39 картин и других произведений искусства. Все эти артефакты наводят Риффа на мысль о "третьей культуре", под которой он подразумевал пустую сферу вседозволенности, где не признавались никакие авторитеты. Рифф оплакивает те времена, когда основанием культуры был "авторитет" и, наблюдая за всем этим "искусством", делает вывод: "Подлинного варварства в прошлом не существовало. Мы являемся современниками и свидетелями первых настоящих варваров". Само собой, фото Мэпплторпа были лучшей иллюстрацией варварства современности.

Рассмотрев одну из фотографий художника, Рифф приходит к выводу: "Его прочие образы, связанные с гомосексуализмом в кожаной одежде, указывают на ту ненависть, которая является частью жизни гомосексуальных партнёров. (Конечно, ненависть является в том числе и частью мира гетеросексуалистов, - к примеру, это может быть гетеросексуальный садо-мазохизм, - однако именно гомосексуалисты являются главной политической опорой мира ненависти). Гомосексуальность как общественное движение - это движение не любви, но ненависти и безразличия". Вот о какой "ненависти" говорил Рифф. О возведенном в норму "садо-мазохизме".

Позвольте отвлечься и проиллюстрировать это забавным примером. В одном из эпизодов сериала " Симпсоны " главный герой мультфильма Гомер стал священником и принялся освящать гомосексуальные браки. Когда он переженил всех геев, то стал сильно переживать, что клиентов больше не осталась. Тогда его жена посоветовала ему венчать обыкновенные пары. В шоке Гомер крикнул:

- Ты что предлагаешь мне женить мужчину и женщину?! Как это там у Вас называется?

- Норма!!

- Бе! Какая гадость!

Это то, о чем писал Филип Рифф. Вседозволенность современной культуры привела к искажению представлению о нормальном. Норма перестала быть таковой и стала девиацией, в то время как геи стали обыкновенным явлением этой самой культуры. Рифф писал: " Гомосексуальность как социальное движение представляет собой не порождение любви, но выражение ненависти и безразличия ". А "бисексуальность - это такое же извращение и восстание против реальности с ее указующими истинами, как и гомосексуализм. Ибо сексуальная любовь для того, чтобы быть истинной, должна быть между полами". Такая современность не устраивала Риффа и он решил от нее отречься.

К постсовременности через современность

Пророчество Риффа заключалось в том, что он говорил о тех вещах, которые по прошествии некоторого времени воплощались в жизнь. Например, вот что он написал в своем консервативном стиле: "Из двух революций западная является более фундаментальной по своему характеру. Коммунистическая культура находится в беде не меньше чем христианская; она бессильна против тех революционных влияний, которые исходят с Запада. Все повторяется, только на этот раз отрицается тот связанный с отречением момент, который есть в коммунизме. В русской культурной революции уже сейчас заметны признаки освобождения, пусть и неохотного, интеллектуалов от доктринальных ограничений".

Он действительно был настолько прозорлив, чтобы увидеть, к каким страшным последствиям ведет "культурная революция" 1968 года; он также предсказал, что, питаясь западными продуктами, советские интеллектуалы в скором времени приведут свое государство к тому же самому состоянию, в котором находился Запад. Разве он не был прав? К тем выводам, к которым политические консерваторы-пессимисты типа Патрика Бьюкенена пришли лишь post factum, Рифф уже обращался задолго до начала растлевающих процессов современной культуры.

Самым любопытным в этом отречении от современности было то, что во многом анализ Риффа пересекался с диагнозом радикального Герберта Маркузе, с которым мыслитель, между прочим, был дружен. Дэвид Гленн на этот счет цитирует Нила Маклафлина, профессора Макмастерского университета: консервативный пессимизм Филипа Риффа "имеет, как это ни странно, определенные параллели с трагическим восприятием современности, свойственным Герберту Маркузе и другим левым социальным теоретикам Франкфуртской школы". На самом деле у Маркузе и Риффа действительно могло быть много общих тем, хотя бы почитание Зигмунда Фрейда.

Как и многие интеллектуалы того времени, Рифф сильно переоценил роль Фрейда. Он видел в нем мыслителя, который мог бы обогатить социальную теорию. Однако, это было не совсем "обогащением", но вызовом. Это был серьезный вызов традиционной социологической теории в том виде, в каком ее исповедовали Маркс, Дюркгейм и Вебер. В одном из своих эссе Иммануил Валлерстайн упоминает теорию Фрейда именно в контексте вызова традиции. Однако, как мы знаем сегодня, покушение не состоялось. Сегодня изобличили "реакционную сущность" учения Фрейда. Так что Рифф остался без той почвы, на которой он мог бы твердо стоять.

Сам он не принимал метод Фрейда, однако анализировал его теорию как явление культуры, объясняя многие процессы, происходящее в обществе, с помощью понятий психоанализа. "Читателей особенно заинтриговало то обстоятельство, что Филип Рифф использовал словарь Фрейда и других модернистов-пессимистов, чтобы прийти к выводам, удивительно близким по духу к "традиции", господствовавшей до прихода эры модернизма". Таким образом, Фрейд стал ключевой фигурой в этом кризисе эпохи Модерна.

Любопытно, что в сетевом издании "Википедия" в статье о Филипе Риффе его деятельность была сравнена с другим бунтовщиком против современности - Лео Штраусом, так же как и Рифф обосновавшимся в Чикаго, так же как и Рифф протестующим против прикладных исследований в социальной теории. Их главное сходство прежде всего видят в методе работы - интерпретации текстов других людей, ну, конечно, и в критике современности.

Хотя я считаю такое сравнение весьма поверхностным, в некотором смысле все же его можно считать продуктивным. В особенности это касается пункта о современности. Любыпотно, что в то время как Лео Штраус взывал оставить ужасный Модерн и вернуться к Платону, а Эрик Фёгелин также призывал вернуться, но уже к Августину, Рифф предлагал оттолкнуться от человека, выразившего своей философией кризис современной культуры, - Фрейда, и преодолеть этот кризис, оставив Модерн, перейти в постсовременный мир, в котором снова появится система запретов - вещь, столь необходимая каждому цивилизованному обществу.

Чего не хотел Рифф, так это возвращения древней иудео-христианской традиции. Забавно, что Рифф, как и полагается консервативно мыслящему интеллектуалу, был евреем (кстати, как и Лео Штраус), но возвращения умершей цивилизации он не хотел. Рифф писал: "Я не испытываю ни малейшей симпатии по отношению к мертвой церковной цивилизации Запада. Я еврей. Ни один еврей, находящийся в здравом уме, не может мечтать о возвращении того или иного варианта этой цивилизации".

Очень характерно, что консервативно мыслящий интеллектуал прокламировал: "Новая религиозность связана со сплошными послаблениями. Это уже не тот книжный вызов традиции, который был во времена Просвещения". Таким образом, религия без запретов, но с одними лишь послаблениями была еще страшнее веры в разум французских просветителей. Рифф предлагал избавиться от такой веры, но во имя другой, которая несла бы с собой утраченную систему запретов. Этот парадокс мысли свидетельствует о том, что Рифф одновременно был и не был консерватором. Вернее было бы сказать так: он был "консервативным постмодернистом", стремящимся оставить Модерн во имя новой эпохи – эпохи новой культуры, обладающей системой запретов.

       
Print version Распечатать