Фестиваль "Коляда-Театра"

Вот уж поистине праздник театральному зрителю выпал на Крещение, хотя какая связь театра с Церковью? Правильно, почти никакой, если только рождественский вертеп считать связью. Хотя многие, многие прихожане, бывшие советские атеисты, ничего не видят, не чувствуют в обрядах церкви, кроме театрального действа. Но мы не об этом, мы о связи театра Коляды с древней экстатической традицией народных празднеств. Мы сейчас составим очень общее, грубое мнение, один цвет и мазок, поэтому это не рецензия и не критика. Это тон, масть и настрой фестиваля.

Итак, Театральный центр «На Страстном» устроил очередные гастроли уникального «Коляда-Театра» из Екатеринбурга. Десять дней избалованные московские театралы штурмовали кассу и посмотрели 13 спектаклей, в том числе два детских. Церковь христианская всегда признавала рождественский вертеп - кукольные и живые спектакли, но прямо отказывала в праве на существование древним языческим игрищам, вплоть до мучений в застенках инквизиций и сожжения на кострах. В Европе этого «добра» много было, но и у нас не меньше. Неспроста позор, позорище – древнее русское название зрелищ, песен, плясок, хороводов, волхвований, русалий, то есть всего того, что постепенно превратилось в театр.

И нет простоты в этом деле, можно весь нынешний театр вывести из синтеза и совместной мутации этих двух якобы взаимоисключающих вещей – ярмарочного рождественского христианского вертепа и древнейших ритуалов поклонения космическим, природным силам и существам. Получается, что для нашего времени на острие непрерывного научно-технического развития, для правящего в мире «научного атеизма» театр – древний музейный балаган и просто нонсенс. То ли дело кино. Но кино – сидение перед стеной с пляшущими картинками, гипертрофированное плоское зрение при полном отсутствии ощущения, то есть телесное неучастие при автоматическом напряжении рассудка. Кино – одиночество интеллектуального монтажа. Кино, как ни странно, отъединяет разум от чувства.

Театр Николая Коляды, как и всякий хороший театр, говоря абстрактно, предоставляет сцену борьбе порядка и хаоса, разума и чувства. А что, разум и чувство борются? Невозможно в этом усомниться, любая пьеса посвящена этой борьбе. Дело в том, что гармония недостижима, синтез разума с чувством всегда декларируется, но никогда не явлен, не проявлен сценой жизни. Любой ритуал - будь он церковный, языческий, даже психоаналитический - что творит, какую связь налаживает? Связь ангелов с людьми, в смысле ритуала, подобна связи разума с чувством, связь психоаналитика с пациентом, опять-таки, подобна связи сознания с подсознанием, то есть «разума с чувством».

Если эта главная, якобы субъективная связь распадается, то распадается всё остальное объективное, распадается связь времён. Тогда выходит Гамлет, уничтожающий всё на пути и поёт песню небытия - «с друзьями детства перетёрлась нить». Жизненно важно эту связь, это единство «времени мысли», «времени чувства» и времени ощущения» установить, но сначала надо это показать, выдать на погляд, на позор. Только хорошему театру такое по силам, а Коляда - режиссёр, драматург и актёр в одном лице, умудрился построить не только хороший, но прямо-таки авангардный театр, которых, по моему мнению, никогда не бывало у нас в стране больше двух-трёх одновременно, а всего их было, авангардных-то, не более семи. Но это не наша тема.

Сам Коляда написал больше сотни пьес, а в репертуаре театра отдаёт предпочтение классикам – Шекспиру, Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Чехову, Уильямсу, Гольдони. О таком репертуаре могут только мечтать театры, избежавшие лозунга «скинем классиков с корабля современности». Пьесы Коляды - «Большая советская энциклопедия», «Всеобъемлюще», «Баба Шанель» - вызвали не меньший интерес зрителя, чем «Гамлет», «Борис Годунов», «Маскарад», «Вишнёвый сад», «Король Лир», «Слуга двух господ» и «Трамвай желания» с «Женитьбой». Зритель у «Коляда-Театра» свой, восторженный, любящий всех актёров, знающий все спектакли наизусть. А когда-то вскакивали рядами как ошпаренные и убегали с самых интересных коляда-спектаклей. Театральные критики вторили ошпаренному зрителю и называли эти спектакли «лубком» и «балаганом на свалке», не замечая, что в «колядках» нет ни капли пошлости. Нет, конечно, и пошлых театров навалом, но есть объективная тонкая грань между наигрышем и игрой.

Это обычное дело, когда то, что выявляется в зрителе суггестией театра, он, зритель, приписывает зрелищу, но никогда самому себе. Обычный перенос, такими вещами занимаются психоаналитики. «Коляда-Театр» и сам отличный психотерапевт. При таком обилии ролей, соответствующих всем возможным человеческим типам, при настоящей живой игре – суггестированы и охвачены самовспоминанием все без исключения зрители.

На фестивале театр представил московской публике три премьеры, на них и сосредоточимся. В «Маскараде», как и во всех крупных вещах Коляды, первые двадцать минут только движение и музыка, только сосредоточение и ритм. «Поезд» труппы разгоняется, они ходят паровозиком, на полусогнутых, по кругу вальса, по кругу сцены. Хороводы «Коляда-Театра» это разговор особый. Они никогда не повторяются, в «Борисе Годунове» стучат по кругу вилами, топорами, бидонами - не простонародное действо, как мечтал Пушкин, а что-то шаманское. Вплоть до оторопи, до мурашек по спине: как, вот сейчас, когда театрами правит ледяная рассудочность, что можно знать о камлании? Ключевая сцена в «Гамлете», поединок на удавках-поводках – круговой боевой танец «чагаран – хелхар», когда бег по кругу ускоряется вплоть до исступления и потери ощущений страха и боли. А что происходит при потере страха и боли? Правильно, это экстаз. Ещё желать чего же боле.

Можно заметить, что Коляда оставляет драматическому смыслу столько же места, сколько его остаётся в хорошей опере. Смысл действа, его сюжет остаётся невидимым скелетом, настолько много пышно-телесного, ощущательного, звукового и красочного. Внимание заполоняется однотонным, монохромным и минорным шелестом голоса главного актёра театра - Олега Ягодина (Арбенин), плясками, огромным количеством странных предметов и действиями, с этими предметами связанными. То устилают всю сцену картинками животных, то Арбенин делает тур на лыжах, то четырёхметровое (в высоту) бальное платье невинно убиенной Нины (Василина Маковцева) мгновенно превращается в баню. Не гостиная превращается, не кабинет, а платье Нины – и у нас есть Лепажи, да-с. Какая баня, какая пена? Вот и я о том же, в этой бане соблазнительную Ирину Ермолову (баронесса Штраль), затянутую в латекс, обмывают четверо господ в манишках, причём один был в маске подводной. А разноцветные очки для карнавала мне Коляда ещё год назад показывал – купил на оптовке, как всегда.

Чистая, хлещущая через край фантазия? Не совсем, есть чёткий структурный образ, ведь «Маскарад» решён Колядой как манифестация, взрыв и выход на поверхность сознания чего-то навязшего у нас в зубах, заполонившего все экраны и наушники - управляющей светскими маскарадами половой подсознательной пучины. Лермонтов здесь пророк. В этой тёмной пучине блестящий повелитель бала Арбенин утопает, его съедает мелкая, никчёмная пиранья - ошибка восприятия. Тут всё сошлось идеально – бал не священная пляска, а попс-данс под куплетик Max Raabe «Ups!», основной инстинкт съедает любую «дворянскость», а Ягодин всегда отчётливо кажет мерзость человеческую, в данном случае мерзость ошибки восприятия, за которую даже демона можно оправдать, а не только отравителя Арбенина и удушителя Отелло. Честно говоря, моё представление и о «Маскараде», и о Лермонтове этот спектакль существенно повернул.

Второй премьерой стала пьеса самого Коляды «Большая советская энциклопедия», поставленная, естественно, им самим. Камерная вещь для трёх исполнителей стала бенефисом Ирины Ермоловой, актрисы с огромным комедийным даром. Достаточно сказать, что я десять минут не мог узнать Ирину Ермолову в роли Веры, очень странной воровки. Эта ошибка восприятия была настолько приятна, что чего ещё желать от театра, а? Ведь если не в превращении актёра смысл игры, то в чём. Не спорю, невозможно теоретически обосновать разницу между фиглярством и «управляемой виртуальной шизофренией», между наигрышем и сталкингом, между «хлопотанием лицом» и смещением точки сборки - но на сцене это видно. Ермолова изменила походку, тембр голоса и основные жесты, это был другой человек, очень странный человек, не от мира сего.

Эта Вера обворовывает умирающих старух, подписавших договор типа «обмен квартиры на заботу» с фирмой «Соцзащита», складывает золото-бриллианты в тома БСЭ для того, чтобы выйти замуж за Серёжу из детской мечты. Она умеет ворожить – если скинуть пальто, потоптать и надеть наизнанку, все заблудятся в лесу, комнате, сознании, а ты выйдешь. Маковцева играет училку-оторву Вику и получает Верины золото-бриллианты, потому что хочет их со страшной, вплоть до топора, силой. Илья Белов (Артём) в этой истории смазливая глупая жертва. Отброшенный разбогатевшей Викой, он «потерялся» от суровой ворожбы таёжницы Веры, которую пришедшая за наследством бабушки Вика зовёт «коматозом».

Кто она такая, если молится пионерскими считалками и частушкой: «Трынди-брынди, балалайка, под столом сидит бабайка, у бабайки усики, золотые трусики»? Нет ответа. Предположим, Вера аватар каких-то древнейших сил, разговаривающих с Творцом при помощи зажигания спичек. При соприкосновении с Верой выявляется внутренний человек, личина ржавеет и отпадает – тогда эта Вера есть «тарковский» Сталкер. А если она покрывает голову белым огненным платом и разговаривает с Устроителем своей свадьбы, она, верно, невеста та самая, не от мира сего. Зрители, хохотавшие до упаду, замерли и прослезились. Если и не катарсис, то вернейшее направление в ту сторону.

Третья премьера, «Слуга двух господ» вышла карнавальным апофеозом всех гастролей, каким-то экстатическим древним праздником урожая, честное слово. Во-первых, опять, то есть снова, как всегда произошло полное растворение зрительского внимания в деталях странных ситцевых платьиц артистов, огромном количестве странных предметов и ещё более странных речах. Какой уж там борец с древней «доквадрочентовой» комедией дель арте Карло Гольдони, когда собственный екатеринбургский папа Карло придумал мощный «антисглаз», ещё более древнюю вещь. Когда всё хорошо, надо обругаться последними словами, верно?

Ритуал состоял в том, что первые двадцать минут Макушин костерил всех актёров подряд, пародировал Коляду, называя всех бездарями, гудел басовито – проснитесь, епрст, никакие вы артисты, встрепенитесь, пойте и пляшите. Разве так поют и пляшут, епрст, бездари! И они заплясали. В какой-то момент Макушин – Труффальдино инициировал полное безумие фруктовой экстатической пляски – зал заполонил аромат разорванных, выдавленных и размазанных по сцене и Бомбини арбузов, бананов, винограда. Невозможно же следить за сюжетом, когда фонтан арбузного сока придаёт четвёртое обонятельное измерение непонятным шуткам Гольдони. Так вот с кем классик боролся в 18 веке, с Колядой-дельартовцом, с его экстатическими штуками.

Там много всего было, в этом фонтане. Макушин жарил картошку на плитке и кормил пионеров первого ряда, диалоги игрались прямо на огромных репродукциях всяких Рубенсов, с вырезанными головами, как на советском крымско-курортном побережье. Мячи-арбузы заполоняли пространство, разноцветные платья «все по сто» мелькали, сочные цвета полотен барочно лоснились, игрушечные коты мяучили, шубы предавались заячьей порнографии – Рабле был бы доволен таким садом радостей земных. А что Гольдони? Он, как и Лермонтов, как и Шекспир, написал о правящей миром ошибке восприятия, иначе как можно не отличить брата от сестры, а слугу Беатриче от слуги Флориндо?

Нам, зрителям Коляда-шоу, оставалось только одно – отличить труппу, преисполненную жизненных сил, подумать над тем парадоксом, что эти силы те же самые, что у неведомых волхвов, зачинателей театра. Короче говоря, если не хочешь быть куклой, шубой и жертвой ошибки ощущения, чувства и мысли, а хочешь быть Труффальдино из Бергамо, имей силы для безошибочного восприятия. Это силы жизненные, карнавальные, мистериальные, театральные, сталкерские, вымоленные, заклинаемые, проклинаемые, прославляемые. Это то, что инициируется пением, волхвованием, камланием, пляской, русалией, тай-цзы, вспоминанием, выслеживанием себя, трезвением – строгими обрядами древних людей. Обряды эти иногда прорываются из забвения на сценах лучших, авангардных театров. Таких, как «Коляда-Театр».

Фото автора

       
Print version Распечатать