Наша страна как и прежде не прочла Джойса; точнее, восприняла только верхний слой его замысла: «критику гуманизма», а не «критику культуры». Из его произведений у нас считывается критика некоторых антропологических типов, но не критика того типа сознания, которое не сводится только к гуманизму, частной программе (само)конструирования человека, но, грубо говоря, связано с “картезианским субъектом” культуры. Поэтому до сих пор перевод «Finnegans Wake» непосильная задача: с ней можно справиться, только заглянув за полог европейского гуманизма, отдёрнуть который тяжелее всего. Обычные пляски на фоне этого занавеса не помогут; нужно уметь не только слушать музыку и ритм современности, но всем телом ощущать изменение свойств пространства, изменение кулис, живописных перспектив и самого окраса понятия личность.

Анри Волохонский – не просто выдающийся наследник русского модернизма, от символистов до обэриутов, но и интерпретатор до мозга костей, сердец и утроб: он не может писать, не интерпретируя написанное, и благодаря этому сразу же отрывается от закостеневающего модернистского языка и взлетает почти вертикально к улыбающейся высоте. О Волохонском и его трёхтомнике, выпущенном издательством “Новое литературное обозрение”, мы ещё поговорим на наших страницах, а пока в очередном выпуске колонки про непереводимость нас привлёк перевод Волохонским finnegans wake Джойса. Анри Волохонский перевёл небольшую часть этого суи-генерис опуса, но перевод, выразительный, задевающий за живое, даже при первом прочтении. Тем более хочется разобраться, что имел в виду Джойс, потому что с первой попытки русская культура последний опус Джойса не возьмёт, а вот вновь обратившись от Волохонского к оригиналу, хотя бы приблизится. Итак, вот отрывок для упражнения:

Да, там и в ниллохах диебос и ни от какой скверной бумаги нет остатков и огромная гора пера пыхтит чтоб мышам было без недостатков. Все это в тревности. (…) Кость, голыш, балдыш; суши их, кроши их и всегда разделывай; пусть они терракокнутся в муттеррингпоте: и Гутенморг со своей кромагнионственной хартией, скорокрася и первопечатая, должен от мыли и до фиг встать на красной строчке всемирной бочки, а то в ал-когоране смысла уже не будет. Ибо на это (нас предостерегают) тратят мумагу: пропски, ощипки и обе чатки. До тех пор пока вы в конце концов (хотя и не в окончательном духе) сведете знакомство с Господином Типом, Госпожей Топой и всеми их маленькими типтопами. Топоточка. Так что вряд ли следует вам мне указывать, каким образом соединять слова, чтобы они получили по три главных и с десяток топтипических чтений по всей книге "О Джине Дублендском" (да покроется тиной выступ отступника!) покуда Далет, махомахума, открытая, сама же и захлопнется Д. Верь. (с. 93 = P. 20)

Расшифровку отрывка, как всегда у Джойса, лучше начинать с ключевого, всем известного имени. Иоганн (цум) Гутенберг оказался Гутенморгом, то есть открывателем новой эпохи; но уже перевод cromagnom как «кромагнионственной» вызывает сомнения – речь явно о гномоне, известном мерном инструменте, который напоминает и о ренессансном гнозисе – изобретение инструментов уравнивалось идеологами Возрождения с выстраиванием мысли вдоль вечных и счастливых принципов. Таким образом, книгопечатание оказывается центром ренессансной эзотерики, типа Фичино; и упоминание «аль-когорана» здесь не случайно, если вспомнить о многочисленных проектах соединения христианства с исламом, от Николая Кузанского до Пико делла Мирандолы. Это соединение должно было положить конец войнам: его мирный характер оправдывал вероучительную несовместимость двух религий, -- и, таким образом, аль-когоран (то есть представляющий собой когорту турецких воинов, которые стали частью триумфа христианского мира без уничижения их веры) наполнится смыслом. Вместо множества турецких воинов будет множество книг – вот гуманистический проект, переданный Джойсом, не в начальной, а в позднейшей адаптированной к библиофильству формулировке. Тем более, что «Гутенморген» «скорокрасит» – tintingfast напоминает о быстром искусстве аль-фреско, которое и определяет наши представления о Ренессансе; и об имени Тинторетто как типичном ренессансном художнике; и о том, что вопрос о границах между искусством и ремеслом (книгопечатанием) – главный вопрос рефлексии над Ренессансом у Буркхардта и его знатоков, которых Джойс и читал.

«На красной строчке всемирной бочки» – несомненная удача переводчика, раблезианская фраза, которая только и может ввести российского читателя в ту проблематику Ренессанса, которую англоязычный читатель усваивает без всякого специального культуртрегерства, просто на университетской скамье. Одно дело, когда ты учишь латынь, и читаешь задорного Катулла в препубертатном возрасте (Катулла Анри Волохонский переводил много и весьма забористо! – смотрим начало тома переводов), а другое дело, когда ты должен воспринять некий воздушный образ классики, и потому не понимаешь, что так мучило людей эпохи Возрождения. В русской культуре принято психологизировать ренессансные «метания между небесным и земным», не замечая, сколь всё это тесно связано с упорной конструктивной работой по созданию новых языков и «жестов». В оригинале must once for omniboss step rubrickredd out of the wordpress – и здесь школярский латинизм omnibus (для всех, а также общественный транспорт – результат того, что латынь вошла в печатный оборот и дошла от Гутенберга до транспортных табличек) оказывается соединён с боссом, сразу видно, как мыслится господство классической традиции, утверждённое Ренессансом – просто как распространение, пропаганда от босса к слушателям. Для Джойса классическая литература поэтому уже не несёт в себе гуманистических смыслов; но она вводит рубрики, красные строки. Слово «рубрика» (лат.: красная) этимологизируется переводом на англ. red; оказывается, что гуманистический языковой проект сбывается не как мирный союз поверий и научных идей, но как продолжение «рубрикации», как упорная работа по членораздельному формулированию мысли в разных языках, благодаря чему только и может выйти из под пресса (то есть хоть как-то соответствовать идеалу) мир. Гуманизм может существовать так, но только культура ещё не вышла из кризиса, он разрешиться только как-то случайно, once, чем случайней, тем вернее.

Разумеется, где эзотерическая мудрость, там и египетская мудрость. Простую фразу For that (the rapt one warns) is what papyr is meed of, made of, hides and hints and misses in prints вряд ли нужно было переводить каламбурами из рвано-видных «обе чяток». «Папир» сразу напоминает о египетском папирусе, и потому логично, что появляется «рапт» (похититель, «раптор») – клювастый Тот, изобретатель письменности, которого греки отождествляли с вороватым Гермесом, торговцем, умеющим припрятать и украденные стада, и много что ещё. Поэтому тут речь не только о книжных опечатках, но о подложных ведомостях, о не схождении дебета и кредита, о подправленных отчётах (тем более, если понимать meed в значении reward, компенсировать, то есть просто записывать на счёт, делать новую запись, новый финансовый документ, который разоблачается исподволь как фальшивый). Если книжные опечатки – кризис гуманизма, то такой провал Гермеса в несошедшиеся финансовые отчёты – это уже кризис вообще культуры. Можно было бы перевести: «Для того (воруну – ну-ну) печати, что перчатки – уже не списки – подписки», если ещё поискать различные достаточно картинные слова. Эта бухгалтерская образность продолжается и дальше, через указание на «мистера Типуса» (то есть типичный человек – то же самое, что оттиск печати, вполне кафкианское сравнение) и «миссис Топу» (вряд ли имеется в виду только литературный «топос», скорее всего, выражение «пить до дна», то есть прочитывать книгу до конца, но при этом только опьяняться, а не совершенствоваться благодаря прочитанному). Всё это -- попытки старыми “печатями”, “образами”, “образцами” удержать всю культуру от фальсификации, попытки Джойса не удающиеся, но заставляющие вспомнить/восстановить герметическую подоплёку высокой культуры.

В последней фразе перевод вообще проваливается, хотя он и искусен, в скобках говорится не только про тину (mud) и отступника (sunner, сближаемое комментаторами с sinner, грешник). Просто здесь мы опять возвращаемся к ренессансному сверхэкуменическому проекту: рядом упомянутый «махомахума» при всей индийской форме напоминает Магомета, а sunner – грамотей, не потонувший в тине знаний, но дочитавший книгу посвящений до конца, ассоциируется с Sunday, с воскресным днём, а точнее, торжественным соединением религий, именно как его задумывали ренессансные философы. Необходима торжественная церемония, и когда она объемлет своим светом все концы земли, потрясая основания самих языков; тогда только всем и открывается истина. Косвенное подтверждение – само выражение «помрачив лоб тиной» (may his forehead be darkened with mud), напоминающее о технике кьяроскуро, о персонаже, растворяющемся в перспективе и выглядящим чёрно-белым, графическим – иначе говоря, адепты разных религий оказываются помещены в единую перспективу, и сбудутся ли их чаяния, зависит только от слова философа.

Аграмматизм последних слов абзаца (who oped it closeth thereof the. Dor.), что можно было бы перевести как «кто окроет заткрытые крот Девери», сразу заставляет нас отказаться от письменных прообразов, от «документов», и обратиться к визуальному наследию Античности и Ренессанса – к храму Януса в Риме, обе двери которого должны быть закрыты при наступлении мира (и одновременно к открытому Алтарю Мира Августа), что было несбыточной мечтой для преисполненного войнами и смутами Ренессанса, тем, чего не добьёшься никакими расчётами. А раз несбыточной мечтой была реальность, августовской империи, и «на земле мир в человеках доброй воли» христианства (открывшего небо и закрывшего алтари богов), то Джойс выразил не только кризис гуманизма (он же уже как бы отказался от своих притязаний), но и кризис культуры, которая уже впредь не может быть мирной – любое притязание субъекта что-то открывать и закрывать всегда приводит к катастрофическим последствиям.

Как видим, понимание отрывка простое – но для того, чтобы это понимание появилось у российского читателя, ему нужно видеть хотя бы библиотеку Энео Сильвио в Сиенском Соборе и астрологические фрески в Палаццо Скифанойя, да ещё и капеллу Апокалипсиса Луки Синьорелли в Орвьетто, а лучше – взять машину и проехаться по Тоскане. Онлайн-комментарий (далеко не полный) к finnegans wake всегда доступен онлайн. Будем его пополнять с российской стороны.

Джойс, Джеймс. Уэйк Финнеганов. / Опыты отрывочного переложения российскою азбукой [=пер.] А.Г. Волохонского // Волохонский, Анри. Собрание произведений [в 3-х тт.]. Т. ΙΙΙ: Переводы и комментарии. / сост. И. Кукуя. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. – 736 с., илл. – 1000 экз.