"Что такое Ельцин? Это председатель свободного падения в пропасть..."

"Русский журнал": Что вы можете сказать о фигуре Бориса Ельцина и его роли в истории современной России?

Михаил Леонтьев: Я не буду говорить за человечество. Скажу за себя. Я был либералом и антисоветчиком. И, в общем, смею надеяться, никогда не был врагом собственной страны. Именно с этим связана моя эволюция, а не с тем, что у меня изменились представления об экономической политике. Они, конечно, тоже изменились, потому как человек учится, но не в такой степени, в какой у меня изменилось вообще отношение к тому историческому процессу, который страна переживала, и к тому, кто есть враги и кто есть друзья.

Теперь возвращаясь к теме. Первоначально, когда Ельцин появился, он воспринимался как дешевый популист без каких-либо стойких взглядов. Непонятно было, способен ли он к какой-то более-менее вменяемой деятельности. Я помню, как межрегионалы, которые начали его культивировать и поднимать, считали, что лучше, если бы он вообще не говорил, а они бы водили его на веревочке. Было такое несколько анекдотичное представление о нем. Тем не менее он был средоточием народных надежд, и антикоммунистический азарт примирял с его непонятной фигурой.

Для моего круга людей ставка на Ельцина была проявлением антикоммунистического авантюризма. Потом вдруг оказалось, что он как настоящий - ходит, разговаривает, делает. Даже есть какая-то воля, хитрость.

Очень странное было впечатление от него, когда он стал президентом России еще во времена Советского Союза. Было очевидно, что устроенная им экономическая война с Союзом - откровенное экономическое вредительство. Никаких экономических реформ РСФР не проводил, а он проводил перевод, переманивание предприятий и даже целых регионов под юрисдикцию РСФСР. Все это делалось ценой разрушения финансовой, налоговой системы и вообще всего, что попадалось под руку.

Когда Егор Тимурович говорит, что Ельцину достался кошмар и ужас в экономике и ничего нельзя было сделать, не отрицая объективный, нефтяной фактор, финансовое банкротство СССР, нужно иметь в виду огромную роль, которую сыграл курс РСФСР на разрушение экономики, собственной в том числе. Это была политика системного вредительства, что и сыграло огромную роль в том состоянии, в котором Ельцину досталась страна, ее валютные резервы, ее бюджетная система.

Мы любим сравнивать себя с Польшей. Так вот, там последние коммунистические правительства стелили соломку для будущих реформаторов и брали в значительной степени на себя груз непопулярных решений. Последнее коммунистическое правительство было вынуждено конкурировать с Ельциным в разрушении экономической среды. Я сейчас не говорю уже о разрушении институциональной среды: социальная, правовая среды разрушались тоже, может, даже еще больше.

Я помню известные эскапады Бори Федорова по поводу правительства реформ, когда он оттуда уходил. Они воспринимались очень адекватно. Вспомните товарища Фиршина, который собирался продать все рубли за доллары, вагонами, и всякое подобное творчество. В силаевском правительстве были самые настоящие сюрреалистические фигуры. Между прочим, можно говорить о том, что альтернативой Гайдару и Явлинскому был не только Сабуров, но существовала еще и ломовская альтернатива, вообще за гранью добра и зла.

Потом были реформы, надежды, иллюзии... не верилось, что действительно страна распалась. Когда Ельцин поднял вопрос о Крыме в связи с уходом Украины (не знаю, кто его сподвиг на это, я под столом не сидел), на него зашикали в первую очередь так называемые демократы. Зашикали по-разному. Часть из них были просто идейными предателями Родины. Как выяснилось сейчас, они считают, что настоящий демократ - это тот, кто должен обязательно предавать Родину. Он должен проснувшись предать Родину, к обеду предать Родину, ложиться спать и еще раз предать. Иначе он не демократ и не либерал.

Но были люди нормальные, которые просто никак не могли поверить, что это по-настоящему. Кто-то мог поверить, что развод с Туркменией или Эстонией - это по-настоящему, но никак не с Украиной, Белоруссией или Казахстаном. Было такое мнение, что, требуя назад Крым, мы отказываемся от Украины. Это воспринималось как настоящая подпись под развалом собственной страны.

Давайте вспомним первое Крымское правительство, наше московское, Сабурова, где он провозглашал, что Крым должен вернуться в Россию вместе с Украиной. Такова была концепция.

Потом постепенно, очень медленно, позднее, чем мне бы теперь хотелось думать о себе, пришло осознание, что произошедшее - это не просто победа над коммунистическим режимом, это не просто крах всего советского с некоторыми незначительными издержками, а это издержка и есть. Это то, что потом было названо Путиным геополитической катастрофой. Для меня это осознание реально пришло с Чечней.

Для меня лично Чечня была моментом прозрения. Кстати, именно поэтому тогда я не мог относиться к Ельцину плохо. Я понимаю, что за чеченским конфликтом стояли мотивы неоднозначные, скажем так. Но я считал, считаю и буду считать, что эта была война совершенно необходимая, что это был последний рубеж. Капитуляция перед институционализированным бандитским режимом, которая произошла в конце концов в Хасавюрте, была бы концом России. Во всех смыслах. В смысле распада институционального, в смысле распада территориального, правового и во всем остальном.

Именно поэтому я не мог быть тогда в оппозиции Ельцину, поскольку он все-таки эту войну вел. Для меня в то время Ельцин олицетворялся даже не с Ельциным, не с реформатором, а с фигурой покойного Николая Владимировича Егорова, который очень хорошо понимал, что это за война и зачем она. В общем-то, он и умер в значительной степени из-за того, что все, во что он верил, кончилось крахом. Из-под него просто ушла земля.

Потом было осознание того, что нет альтернативы - ни в общественном сознании, ни в реальной политике. Нет человека, который мог бы, выступив против Ельцина, не устроить гражданскую войну, а предложить реальную рабочую альтернативу.

Здесь нужно вспомнить 1993 год. Тогда я очень активно выступал за разгром белодомовцев как можно оперативнее. Потому что было понятно - речь шла об угрозе гражданской войны. Ельцин был легитимней в народном сознании. Был ли он выше и чище? Не думаю. Был ли он правее - вопрос вообще бессмысленный. Прав Саша Невзоров, который сказал, что обе стороны были предельно "хороши" сами по себе и в этом смысле достойны друг друга.

Но Ельцин был объективно легитимнее. Это Украина наоборот. Верховный Совет, избранный еще при советской власти с непонятными полномочиями, вообще никто не считал легитимным органом, кроме плотной группы его сторонников. Легитимная власть имела право подавить бунт. Другое дело, что, подавив бунт, т.е. начав стрелять по своим, власть сошла с ума. В том смысле, что она почувствовала абсолютную безнаказанность. Настоящая легитимная, ответственная, национальная власть, стреляя по своим, понимает, какую она на себя берет ответственность. И дальше действует, исходя из этой ответственности, исторически оправдывая свои действия.

То, что последовало за 1993 годом, не было оправданием стрельбы. Ради этого стрелять было не надо. Можно было вообще ничего не делать.

Следующий этап - угасание и деградация, когда становилось просто стыдно. При этом ощущалась нечеловеческая, какая-то неимоверная интуитивная воля к власти, к политическому выживанию, которая спасала в последние моменты от совершенно катастрофических и необратимых шагов.

В тот момент, когда в общественном сознании царил абсолютный хаос и бардак, России достался политический лидер с таким же хаотичным осознанием действительности, настоящего, прошлого и будущего, но зато с совершенно животной интуицией. Это действительно удача. Потому что ожидать сознательных решений в условиях развивающейся катастрофы от политического лидера было бы странно и совершенно не с чего.

Ельцин не был хуже народа, который его выдвинул. Он был, наверно, и не лучше. Но его инстинкт способствовал самосохранению в крайних условиях и его самого, и остатков государства. И это проявилось в конце концов в выборе преемника. Политический инстинкт подсказал ему человека, который мог в новых условиях выполнять совершенно другие задачи, которых Ельцин себе и не представлял.

Я понимаю, что там был сговор, были олигархи, был отбор, были иллюзии, надежды и соглашения. Но тем не менее решение все равно принимал он, даже в том состоянии, в котором находился. Это какая-то небольшая индульгенция для него. А может быть, даже довольно существенная.

И, наконец, последнее. Жизнь после ухода. После того, как он ушел, он сделал очень много, потому что тогда он не был связан ни властью, ни какими-либо обязательствами, даже инстинкт уже отключился, потому что это был инстинкт власти. И он сделал здесь очень много, чтобы обесценить те оправдания, которые я и многие близкие мне люди в отношении него выстраивали. Там много чего было. Ну, например, маленький эпизод с получением латышского ордена показал, что для этого человека личные амбиции и личные обиды либо были, либо уже в старости стали важнее, чем любые политические, государственные, этические соображения. Это одно из таких очень знаковых действий, если не раскрывающих, то по крайней мере позволяющих понять его настоящую мотивацию.

Он весь рассосался, весь вышел... Может, это хорошо и для человека, и для политика.

Он реализовался полностью. Политики уже не было. Есть люди больные, Шарон вообще в коме оказался. Но Ельцин вышел содержательно из Ельцина как политика. Уже много лет из него нельзя было выжать ничего. Только Борис Абрамович пытался это сделать.

Что такое Ельцин исторически? Это председатель свободного падения в пропасть. Страна - понятие бессознательное, а общество, падая в пропасть, думало, что в конце падения будет свет в конце туннеля. Очень трудно председателю этого процесса грести в обратную сторону. Его задача заключалась в том, чтобы не сильно ободраться о стенки. Некоторые считают, что очень сильно ободрались. Мне кажется, что все могло быть гораздо хуже. Во всяком случае, мы сохранили предпосылки к жизни, мы сохранили страну. А дальше уже можно ее отстраивать. Субъект остался, государство осталось, народ остался. И мы не перерезали друг друга и не передрались.

Когда в обществе произошло осознание катастрофы, оказалось, что все необходимые предпосылки для того, чтобы выкарабкиваться из пропасти вверх, сохранились. Это может быть единственным оправданием Ельцину.

       
Print version Распечатать