После присуждения премии «НОС» за повесть «Метель» и выхода невнятного сборника рассказов «Моноклон» о Владимире Сорокине долго ничего не было слышно. И вот он сделал поклонникам подарок: радикально изменил дизайн своего сайта и завел там личный блог, о чем и сообщил в первой записи там. Казалось бы, велика ли важность? Но это хороший повод подумать над одной очень интересной особенностью Сорокина как писателя.

Владимир Сорокин прославился как непревзойденный стилизатор и пародист. Сам он в одном интервью говорил, что в детстве больше всего любил представлять в лицах разных людей ( но это прошло после травмы, от которой появились заикание и примороженность). Его первое произведение, «Очередь» — очень характерное, знаковое, определяющее: оно все сплошь состоит из голосов других людей, авторского там нет вообще. Восхитительны и невероятно смешны пародии на застойный соцреализм из «Первого субботника», неизменно разрушаемые каким-нибудь абсурдистским и пугающим приемом. «Тридцатая любовь Марины» косит под бульварную эротику, а в конце скатывается в стиль газеты «Правда» образца 1970 года. «Роман» — попытка воссоздания Большого Романа 19 века, про «Голубое сало» даже говорить не надо, и так все понятно, — словом, главным и единственным приемом Сорокина является создание стилизованного литературного мира, пародирование стилей этого мира и последующее его разрушение. Но вот Сорокин перестает быть пересмешником и ищет другие формы; ему нужно написать эпопею, где повествование ведется собственным языком. И вот выходит трилогия «Лед». И что мы видим? Телеграфный стиль.

«Уранов надел перчатки. Взял молот. Шагнул к привязанному. Горбовец расстегнул на груди толстяка пиджак. Снял с него галстук. Рванул рубашку. Посыпались пуговицы. Обнажилась пухлая белая грудь с маленькими сосками и золотым крестиком на цепочке. Заскорузлые пальцы Горбовца схватили крестик, сдернули. Толстяк замычал. Стал делать знаки глазами. Заворочал головой».

И так всю дорогу, три тома. Последовавшие за этим «День опричника» и «Сахарный Кремль» снова были написаны с помощью воссоздания «русского стиля», точнее, представлений о нем, старины и былинности. «Метель» — снова назад, в 19 век… А «Моноклон», повторюсь, настолько невнятен, что даже говорить о нем не хочется: сумбур вместо литературы.

Получается удивительная вещь: когда Сорокин находится в образе кого-то другого, он может живописать природу, пиры, балы и охоту не хуже Льва Толстого, воспевать партийный съезд не хуже Бабаевского, смаковать эротические лесбийские утехи не хуже любого бульварного литературного негра. А когда нужно рассказать историю своим языком — то получается телеграфный стиль. Нет своего языка.

Как выяснилось чуть позже, вполне себе есть, когда Владимир Сорокин выходит за рамки художественности и пишет «от себя». Писатель ведет теперь уже закрытый блог на сайте проекта «Сноб», где рассуждает обо всем на свете: о диссидентстве, об экранизациях, о пыли, о масле (попробуйте написать эссе о масле?), о мусоре, о завтраке, воде, морозе. Там никакого телеграфного стиля нет: все связно, внятно, метафорично, эмоционально. Чистый грамотный выразительный язык много читавшего интеллигентного человека.

«Но был ли Есенин пьян, когда писал своего алкоголического, делириозного «Черного человека?» Плохо в это верится. Поэты — арабские скакуны по сравнению с битюгами-прозаиками. Записать на бумаге пушкинского «Пророка» можно было и за полчаса, это не «Хаджи-Мурат». Скорее всего, поэты-алкоголики успевали сочинить свои шедевры в редкие часы трезвости...»

Но есть ли это язык большого писателя? Понятно, что все до ужаса субъективно, и ничего определенного сказать здесь нельзя, но большинство людей так и судит о языке и его соответствии носителю — по ощущениям. Виктор Пелевин даже в публицистической прямой речи (которая у него, как известно, крайне редка) все равно остается самим собой. Отвечая на статью Александра Гениса «Совок» в эссе «Джон Фаулз и трагедия русского либерализма», Пелевин, к примеру, пишет:

«Александр Генис часто употребляет такие выражения, как «подлинная жизнь», «реальность», «настоящий мир», что делает его рассуждения довольно забавными. Получается, что от совков, так подробно описанных в его статье, он отличается только тем набором галлюцинаций, которые принимает за реальность сам.

Если понимать слово «совок» не как социальную характеристику или ориентацию души, то совок существовал всегда. Типичнейший совок — это Василий Лоханкин, особенно если заменить хранимую им подшивку «Нивы» на «Архипелаг ГУЛАГ». Классические совки — Гаев и Раневская из «Вишневого сада», которые не выдерживают, как сейчас говорят, столкновения с рынком. Только причем тут рынок? Попробуйте угадать, откуда взята следующая цитата: «Уезжая из Москвы, проезжая по ней, я почувствовал то, что чувствовал уже давно, с особенной остротой: до чего я человек иного времени и века, до чего я чужд всем ее «пупкам» и всей той новой твари, которая летает по ней в автомобилях!»

Это не с последней страницы «Независимой газеты». Это из «Несрочной весны Ивана Бунина», написанной в Приморских Альпах в 1923 году.

Здесь есть все: и фирменное отрицание объективной реальности, парадоксальные суждения, изящная и бодрая пелевинская шутка. Я думаю, что и личные письма Пелевина его корреспонденты сохраняют и распечатывают, чтобы перечитывать позже — уверен, там есть что почитать. Так почему же у Сорокина нет своего, сорокинского художественного языка?

Наверное, в каждой литературе должен быть своего рода ассенизатор, заведующий отделом подотчистки. Он должен добивать умирающие стили и сжигать гниющие трупы мертвых жанров, чтобы новая, свежая литература не заразилась и не умерла. Сорокин сжег разложившийся труп соцреализма, топором убил немыслимый сейчас толстый русский роман со множеством характеров и сюжетных линий, показал, что к классике можно и нужно относиться без придыхания и заламывания рук, осмеял опричную былинность, поставив опричников паровозиком — это черная, типично ассенизаторская, неблагодарная работа. За это не любят. Противников у Сорокина много, больше, чем поклонников, и противников этих точнее будет назвать ненавистниками — так страстно они осуждают прозу, в которой иногда случается то, что сами они делают в реальности каждый день. Если настоящий ассенизатор в своей рабочей одежде придет на свадьбу, где говорят речи и тосты, и захочет сказать свою речь, ему ведь вряд ли будут рады, правда?

Так что подождите, Сорокин еще высмеет и уволочет со сцены за ноги и гламур, и иронический детектив, и новую хронологию, и прочие тупиковые, ублюдочные виды и направления литературы. А насчет блога — можно, конечно, писать про масло и пыль, но я бы на месте Владимира Георгиевича, имея такие способности, завел бы блог в ЖЖ и немедленно стилизовался бы под Артемия Лебедева.