К 110-летию Борхеса

Хроника революции

С 1989 года я очень хотел и все никак не мог посмотреть фильм Александра Кайдановского "Гость" по мотивам сразу двух новелл Борхеса – "Три версии предательства Иуды" и "Евангелие от Марка". Кажется, наряду с дипломной работой того же режиссера 1983 года "Сад" (по "Саду расходящихся тропок") это две единственные экранизации Борхеса в нашем кинематографе.

Борхес для меня – почти символ загадочных 1980-х и почти точное олицетворение идеи "Конца истории". Во всяком случае, конца европейской истории – русская культура в самых разных ее направлениях в 1980-х годах так или иначе обыгрывала тот же мотив и ту же тематику. Сейчас трудно раскодировать этот своеобразный культурный метакод 1980-х, вне которого нельзя понять многие феномены того времени, включая, разумеется, фильмы Кайдановского.

Двойное обращение к Борхесу – в 1983 и 1987. Когда-то я обнаруживал прямые параллели с новеллами Борхеса сюжет фильма Тарковского "Жертвоприношения", включая имя главного героя – Александр – проекция дона Алехандро из новеллы "Конгресс", где, помнится, есть такие строки "Александрийскую библиотеку подобает сжигать раз в несколько столетий".

Отсюда была естественная проекция на "Имя розы" Умберто Эко, где также горит монастырская библиотека, и где страшного монаха-убийцу, ее хранителя, зовут Хорхе – что прямо отсылает к Борхесу. А до этого мы с Максимом Жуковым написали статью о связи творчества Борхеса и рок-группы "Крематорий", особенно альбома "Иллюзорный мир", увидев что-то аналогичное той же теме в строках "Я открыл в океане крохотный остров, построив трубу из пепла книг".

Да и потом сама тема "Крематория", к которому ведут все дороги истории и культуры, нам казалось, также была почерпнута из Борхеса, из его "Утопии усталого человека ", а песня "Африканский царь" нам представлялась прямой отсылкой к борхесовскому "Бессмертному". У нас возникла даже целая компания , которая года два занималась только тем, что разыскивала следы борхесовских влияний в современной российской культуре. И каждое из открытий служило доказательством, что культура – мертва, а история подошла к своему финалу. На этой почве я даже сблизился с Георгием Степановичем Кнабе, и мы даже задумывали совместную статью в развитие вот всех этих полумистических, полукультурологических наблюдений. А потом уже подоспел Фукуяма, который поставил политологический штамп достоверности на этих наших борхесоведческих предположениях и умозаключениях.

Впоследствии я почти специально не брал в руки Борхеса, скорее всего, чтобы обратиться к нему в будущем... В 1991-м я случайно встретил в метро скрипача "Крематория" Мишу Россовского, подошел к нему и сообщил, что написал вместе со своим другом статью о его группе. Он очень обрадовался, мы встретились на его работе, на Большой Дмитровке, в комнатке, где на стене висели портреты Сталина и Джима Моррисона. Потом я позвонил ему, и он сказал, что передал статью Армену Григоряну и тому она очень понравилась за тем исключением, что одна песня, о которой говорится в тексте, ему не принадлежит. Потом, прочтя в одном из интервью Григоряна о том, что "Иногда приходят письма, где на наших песнях выстроена целая философия", я подумал с удовлетворением, что речь идет именно о той нашей совместной с Максимом Жуковым статье.

Кайдановский довольно быстро попал в поле зрения нашего мистического кружка, от которого, впрочем, Максим Жуков отпал довольно быстро. В фильме "Жена керосинщика" как будто говорилось все о том же – исчерпанности культуры и, главное, о невозможности ее трансляции для одичавших современных поколений. Там все дело происходит в Кенигсберге в 1953 году. Культура не может быть передаваема нынешним поколениям, но не только потому, что плохи они, но и потому, что ущербна она сама. И во многом ущербна по той причине, что сталинский совок есть именно реализация этой самой вроде бы чуждой ему культуры. СССР сталинского времени и есть логичное завершение Европы, актуализация ее мистических чаяний, и в этот европейско-сталинский культурный синтез не вписываются местные святые – сумасшедшие.

Фильм "Гость", наконец-то увиденный мной на днях, был бы, наверное, мало интересен как произведение искусства, если бы не сочетание двух совершенно различных борхесовских новелл. Если бы Кайдановский ограничился только экранизацией "Евангелия от Марка", то фильм смотрелся бы исключительно крипто-антисоветским памфлетом на тему невозможности допуска в мир высокой культуры неграмотных и невежественных простолюдинов, которые поймут все по-своему и еще уничтожат носителя этой культуры. Однако введение в картину пролога в виде изложения главным героем "Трех версий" показывает, что и с самой этой культурой не все в порядке. Реальными виновниками смерти героя-"гостя" оказываются не столько неграмотные управляющий с пастухом и дочерью, сколько хозяин имения, который вполне сознательно обрекает "гостя" на уничтожение, как бы повторяя деяние Иуды-спасителя (такова третья версия его предательства, излагаемая "гостем" в начале картины).

Вывод фильма очевиден – мир культуры уничтожен не извне, не только приходом неграмотных крестьян в дворянское имение, он уничтожен изнутри – не сомнением и разочарованием даже, но сознательной и циничной игрой со священными сюжетами.

Символом которой во многом и был сам Борхес.

Источник: http://magic-garlic.livejournal.com/269028.html

       
Print version Распечатать