Гайдар и закат революционной демократии

Биопсия духа

С уходом Егора Гайдара обозначился конец двухсотлетней революционно-демократической традиции в России.

Возвещенная в XVIII столетии хрестоматийной книгой Радищева, она к концу шестидесятых годов XX века либо начала иссякать, либо превращаться в политизированную блажь в духе Сахарова. «Революционным» из перспективы этой традиции было отношение к России как оплоту косности и предрассудков, вечно варварской, азиатской и чиновничьей стране. По прошествии времени видно, что никто не сделал для консервации российской цивилизации так много, как революционеры. «Демократической» доктриной, объединявшей революционных демократов двух веков, включая Ленина и Керенского, цементировалось подспудное представление о том, что вопрос о благе народа неизбежно решается без участия этого самого народа.

Гайдар был не столько экономистом, сколько поэтом вековой отсталости и коррупционной имперскости России, которым он объявлял войну, но которые в действительности определяли систему координат его мира. Без этих устоев Гайдар, как и другие революционеры-демократы, не мог обойтись. Он воспроизводил их, пока хватало сил. Скажу больше: историческая роль Гайдара целиком измеряется превращением коррупции и отставания в центральные фигуры постсоветского новояза. Его политическая стратегия основывалась на том, же приёме, которым безупречно владел академик Сахаров – он был за политику, понятую как тщательное прятание фиги в карман, как бесконечная фронда и как публичное одиночество.

То была предельно риторизированная политика – риторические фигуры играли в ней роль ветряных мельниц, с которыми надлежало сразиться, и которые нужно было победить. И по сей день держатели контрольного пакета акций верховной власти говорят и думают о России на том языке, который предложил им Гайдар – за русскими берёзками им по-прежнему мерещится имперский зиккурат, возведённый на тухлой и топкой хляби. Как ни крутись, все стёжки-дорожки ведут только к нему, а значит прямиком в раздольное обетованное болото. Повторю – это такая фигура речи, такая ментальная структура, которая стальной арматурой стягивает не только бедные головы постсоветских россиянцев, но и весь каркас дивного нового мира, возникшего после краха СССР.

Революционно-демократический дискурс претерпевал множество трансформаций: его совершенствовали анархисты и народники, реформировали социал-демократы, обращали в средоточие собственной деятельности большевики. В 1937 году революционно-демократический дискурс кровавыми чернилами редактировал товарищ Сталин. Потом с непосредственностью токаря, колдующего над болванкой, его рихтовал Хрущев и дети XX съезда. В эпоху перестройки дети XX съезда вновь оказались у власти и сделали нечто противоположное тому, что делали большевики. «Революционными» стали разговоры об эволюции, «демократической» воспринималась борьба с советской властью, то есть с самими принципами политической мобильности народа (сегодня ясно, что многократно проклятая шестидесятниками номенклатурная система была, конечно, много ближе к народовластию, чем нынешнее государство-корпорация).

Гайдар добавил к этому серию экономических и политических открытий: «рынок достаточно просто разрешить», экономическая инициатива равносильна гражданской активности, федерация без империи, советская экономика является «самоедской», номенклатура – главный враг, рынок всё расставит по своим местам, минимизация государства равносильна демократии и так далее. При этом было бы неверно говорить о том, что Гайдар выступил простым контрагентом бюрократии, решившейся на конвертацию своих политических возможностей в экономические авуары.

Бюрократия справилась бы с этой задачей и без Гайдара. Гайдаровская роль в истории состоит в том, что он стал «самосознанием» тех, кто превратил власть в собственность, персонифицированным смыслом самой возможности собственнического отношения к власти (этого отношения при всех своих недостатках была лишен советская номенклатура). Позаимствовав у Маркса тезис о бюрократии как собственнике властных ресурсов, Гайдар превратил критику формирующейся бюрократической собственности на власть в нечто среднее между моральным осуждением и констатацией неизбежности.

Гайдар соединял пафос рассуждений моральных непреложностей с анализом экономических детерминаций, он произвел сращение почти религиозной проповеди «действия исторических механизмов» со статусом экономической теории как незапятнанного объекта научной веры. Гайдаровская почти алхимическая возгонка экономики из науки в мораль позволила экономистам сохранить свой статус официальных поставщиков смыслов в «коридоры власти» (несмотря на банкротство официального марксизма и очевидные неудачи реформ 1990-х годов).

Гайдар был теоретиком «переходных обществ», в число которых он включал любое новоевропейское/капиталистическое общественное образование. Переходность и процессивность были для него свидетельством витальности: переиначив Марксов образ крота истории, Гайдар любил рассуждать о том, что «жизнь всё расставит по своим местам». Помимо очевидного филистерства этой фразы, бросалось в глаза сочетание произвольности и неотвратимости, ставшее символом ельцинской политики. Политика как воплощение «естественности» исторического процесса стала способом и приметой реконструкции модернистского мифа о «естественном человеке», жизнь которого в капиталистическую эпоху началась с чистого листа. Однако если западно-европейский капитализм сделал этот миф условием пробуждения предпринимательской воли, то у нас он стал обрамлением политического перераспределения собственности внутри новой генерации номенклатуры.

Гайдаровская стратегия сделалась не столько «рыночным большевизмом», как пишет об этом Наоми Кляйн, а большевизмом, сведённым к абсурду.

Состояние абсурда надежно гарантируется превращением рынка в условие самореализации и свободы, а следовательно в моральный регулятив. Отождествив рынок и свободу, Гайдар одной рукой лишил свободу гражданско-политического изменения, а другой – противопоставил ее государству. Неудивительно, что итогом реформ Гайдара стали не столько экономические последствия, сколько политические. Массовое отлучение от политики привело к исчезновению народа как политического субъекта и одновременному воцарению фантазмов народного сознания. Одним из таких фантазмов – в одном ряду с «Михаилом Меченым» и «злым бесом Чубайсом» – стал инфернальный Гайдар, наделённый вселенской злокозненностью и бессмертием.

Внезапно оторвавшийся тромб разрушил этот фантазм. Однако тромб не коснулся причин возникновения этого фантазма. Причины, породившие фантазматический образ, остались в неприкосновенности. Они долго ещё будут определять контекст гайдаровской жизни после смерти.

Источник: http://www.liberty.ru/columns/Biopsiya-duha/Gajdar-i-zakat-revolyucionnoj-demokratii

       
Print version Распечатать