В Петербурге в серии "Современная западная русистика" (агентство "Академический проект") вышла монография Лазаря Флейшмана "Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов". Автор книги, наверное, не нуждается в представлении российскому читателю. Два года назад в том же издательстве была переиздана его книга "Борис Пастернак в двадцатые годы", а издательство НЛО тогда же опубликовало его исследование "В тисках провокации: Операция "Трест" и русская зарубежная печать". Имя Флейшмана известно всем, кого интересует биография и творчество Бориса Пастернака, его вступительной статьей открывается только что изданное 11-томное Собрание сочинений Пастернака, с начала 1990-х статьи о Пастернаке бывшего рижанина, а ныне профессора Стэнфордского университета Флейшмана появлялись на страницах московских журналов и газет. Кроме уже названных работ, нельзя не упомянуть о посвященных Пастернаку выпусках замечательной славистской серии "Stanford Slavic Studies", непременным редактором которой является Флейшман, и прежде всего двухтомного издания студенческих философских конспектов и рефератов Пастернака "Boris Pasternaks Lehrjahre: Неопубликованные философские конспекты и заметки" (Stanford Slavic Studies. Vol. 11, 1996), которое было подготовлено им в сотрудничестве с марбургскими славистами - Хансом-Берндом Хардером и Сергеем Дорцвейлером. Этому изданию предпослано обширное введение - по существу, небольшая монография, где с чрезвычайной подробностью изображается научно-философский контекст Москвы и Марбурга начала 1910-х, когда будущий поэт серьезно готовился к философской карьере. Флейшман организовал несколько крупных конференций, посвященных творчеству Пастернака, - в Иерусалиме в 1985-м, в Стэнфорде в 1990-м и в 2004-м.

Изданная в 1984 году издательством Иерусалимского университета монография Флейшмана "Борис Пастернак в тридцатые годы" тогда же обратила на себя внимание всех исследователей русской культуры и словесности. Книга была одним из первых опытов совершенно нового подхода не только к Пастернаку и его творчеству, но и вообще к русской литературе, в особенности литературе ХХ века. К началу 1980-х сложилась устойчивая традиция двух как будто изолированных филологических профессий. Одни рассматривали "литературный процесс" страны победившего социализма, другие - занимались уникальными фигурами интеллигентско-диссидентского пантеона, к которым принадлежали Пастернак, Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Волошин, Клюев, Хармс и еще несколько авторов. Кроме политической составляющей этого положения вещей, оно основывалось и на многолетней практике пристального внимания ученых только к вершинам культурных айсбергов, практике медальонно-портретных историй русской литературы, говорившей, по существу, только о "генералах" и "маршалах" от словесности. Книга же Флейшмана полностью погружала Пастернака в окружение позиций, стратегий и писаний не только Ахматовой и Мандельштама, но и Павленко и Панферова, Джека Алтаузена и Алексея Суркова и многих других второго и третьего ранга писателей советской эпохи. Творчество и биография поэта, которого всегда в советские годы обвиняли в "отрыве" от современности, анализировались в подробнейшем образом рассмотренном контексте политической жизни - от деятельности официальных писательских организаций до собственно государственных событий и мероприятий тех лет (от откликов на гибель Н.Аллилуевой, показательных судебных процессов, перелета челюскинцев через Полюс и до подготовки новой советской конституции). Флейшман описывал роль в поведении и творчестве поэта споров М.Горького и Н.Гронского, Панферова и Ауэрбаха о будущем Союза писателей. Подробно реконструировалась борьба разных сил в партийном руководстве за управление литературой. В монографии демонстрировалась, с одной стороны, принципиальная включенность позиции, поведения и произведений Пастернака тех лет в общественную жизнь, а с другой, внимание тех, кто формировал идеологическую политику, к позиции и мнению Пастернака. Мы хорошо понимаем, что в конце 1970-х начале 1980-х представить себе внутреннюю "кухню" политической и идеологической жизни можно было только по разного рода косвенным свидетельствам и периферийным источникам. Но именно поэтому исследование Флейшмана производило впечатление виртуозного извлечения крупиц правды из газетных отчетов, открытых архивных источников, мемуаров, устных свидетельств и крох достоверных сведений, публиковавшихся за рубежом. В результате все это сложилось в цельную, убедительную картину взаимодействия множества факторов, которые определяли повороты и векторы политики поэта в отношениях с властью и обратно.

Главы книги Флейшмана посвящены как раз поворотным точкам в этих отношениях "предельно крайних двух начал" (слова Пастернака из стихов И.Сталину). В главе "Черный год" анализируются литературные и общественные обстоятельства гибели Маяковского, факторы, загонявшие писателей в творческий и жизненный тупик. Главы "На закате РАППа" и "Оттепель" посвящены борьбе литературных группировок за право олицетворять позицию партии в литературе. Постановление ЦК о роспуске литературных организаций - и, прежде всего, РАППа в 1932-м, - воспринимавшееся как знак либерализации и предвестие возможности какой-то творческой и издательской свободы, сыграло в судьбе Пастернака двоякую роль. С одной стороны, партийное руководство начало более благосклонно воспринимать поэта, но это, в свою очередь, вызвало во много раз возросшие критические нападки на него тех, кто в его возвышении видел угрозу своему положению. Глава "Выход в Грузию" описывает роль грузинских связей поэта - и, прежде всего, его дружбы с Паоло Яшвили и Тицианом Табидзе - в сближении позиции Пастернака и руководства страны. Пастернаковские переводы грузинских стихов о Сталине, несомненно, обратили на него внимание вождя. В главе "Арест Мандельштама" тщательно рассмотрены свидетельства о знаменитом звонке Пастернаку Сталина. Анализируя все нюансы этого разговора, ответы Пастернака, вопросы вождя, дальнейшие комментарии слушавших рассказы Пастернака об этом, Флейшман категорически не соглашается с тем, что поэт мог быть недоволен своими словами и поведением. Главы "Съезд писателей" и "Поездка в Париж" посвящены той сложной линии поведения Пастернака в ситуациях, когда он, с одной стороны, склонен был достаточно серьезно оценивать суть мероприятия, но, с другой - настойчиво уклонялся от участия в нем, если это участие противоречило его представлениям о свободе, совести, ответственности перед современниками и историей.

В 1936 и 1937 годах от Пастернака несколько раз добивались подписей под коллективными письмами, требовавшими расстрела обвиняемых на серии показательных "политических" процессов. Пастернаковский отказ играть по правилам иногда оказывался более чем результативным - в 1936-м, после того как Сталин внимательно изучил стенограммы выступлений Пастернака на "дискуссии" о формализме, эта кампания была прекращена (Флейшман писал об этом подробно и убедительно задолго до того, как обнаружилась стенограмма с пометами Сталина в кремлевском архиве).

Книга 1984 года при всей ее не только фактической, но и методологической значимости оставалась многие годы практически недоступной даже специалистам. Покойная Галина Андреевна Белая, основательница Историко-филологического факультета РГГУ, требовала от студентов знакомства с ней, и им приходилось отыскивать ксерокопии, переходившие от курса к курсу. Новое издание, вышедшее уже в эпоху, когда Пастернак стал признанным "классиком" (ЖЗЛ, множество изданий "Доктора Живаго", 11-томное собрание сочинений, ежегодная премия имени Пастернака, Дом-музей в Переделкине), сравнительно доступно всем желающим. Но и для немногих счастливых обладателей первого издания новая книга не будет бесполезной. Проделанная Флейшманом работа с источниками позволяет гораздо "объемнее" увидеть и обстоятельства эпохи, и позицию Пастернака.

За последние полтора десятилетия были открыты и опубликованы многочисленные документы, в том числе донесения НКВД о настроениях среди писателей, переписка Сталина с Горьким, письма самого Пастернака к Сталину, стенограммы выступлений на заседаниях и пленумах правления Союза писателей, фрагменты следственных дел и внутренней переписки следователей, руководства Союза писателей, министров и ответственных работников ЦК ВКП(б); все эти документы позволили убедиться, что в целом реконструкция, проделанная Флейшманом, была абсолютно точной. Тем не менее исследователь счел необходимым для нового издания своей книги проделать не менее тщательный анализ вновь открытых документов и с еще большей убедительностью продемонстрировать, насколько важным было для самого Сталина руководство всеми мероприятиями, проходившими в области культуры и словесности, насколько тщательно отслеживались все шаги писателей и какую роль в этой ситуации играл Пастернак. Причем в книге не только скрупулезно учтено множество свидетельств, документов, мемуаров, - Флейшман темпераментно и аргументировано спорит о значении событий и личностей тридцатых годов со многими публикаторами и интерпретаторами новейших материалов. (Например, с Л.Максименковым, книга которого "Сумбур вместо музыки" подробно описывает идеологические кампании 1936 - 1938-го годов, однако, по мнению Флейшмана, автор придает чрезмерно большое значение фигуре П.Керженцева и недооценивает роль Сталина).

На фоне всех открытых за последние годы свидетельств итоговый вывод Флейшмана о постоянном отстаивании Пастернаком личной независимости, принципиальной внутренней свободы каждого его шага, решения и произведения представляется еще более убедительным и не менее удивительным, чем в первом варианте книги.