Лиотар Ж.-Ф. Постмодерн в изложении для детей: Письма 1982-1985. / Пер. А.Гараджи, В.Лапицкого. - М.: Изд-во РГГУ, 2008. - 145 с. - Тир. 1000.

Книга Лиотара "Постмодерн в изложении для детей" (1988), только что вышедшая по-русски, посвящена одному делу - защите Республики. Защита Республики - задача, принятая на себя деятелями Французской революции. В Республике выступает чистая воля к созиданию не бывшего прежде, этим Республика отличается от демократического баланса интересов. Над трудом Лиотара возвышается тень Дантона, и он готов обличать демократию за то, что в ней торжествует необходимость, за то, что она вынуждена считаться с любыми обстоятельствами и срывается в террор. Вульгарная демократия, как утверждает Лиотар, обращает себе на пользу возникшие в истории противоречия и поэтому возникает в ситуации кризиса исторических проектов отдельных лиц и групп. Тогда как Республика просто показывает, что фигуры и события можно расставить по-другому.

Воскресив риторически оформленную идеологию Республики конца XVIII века, Лиотар призывает в союзники великого республиканца - Канта. Кант был первым философом, излагавшим политическое учение для "детей", то есть для тех, кто еще не осознали себя полностью гражданами и кому еще только предстоит узнать, что такое жить в обществе. Политические интриги для Канта - это поведение подростков, тогда как взрослый человек знает, что у любой политической практики есть особый регулятор - идея возвышенного.

Лиотар не рассматривает богословские истоки мысли Канта о возвышенном. Возвышенное оказывается просто системой эффектов, неподвластных ни разуму, ни даже воображению. Оно внушает почтение и страх, притягивает и вызывает отвращение одновременно. Поэтому режим его существования оказывается неопределенным.

Такая трактовка возвышенного не случайна, она противостоит искушениям модерна. Для модерна возвышенным было не событие, а объявление о событии, которое легитимировало весь дальнейший порядок явлений. Первая мировая война, эта всемирная фабрика смерти, меньше всего была возвышенным зрелищем, но объявление войны переживалось многими как возвышающее событие. Правовые предпосылки к войне были сомнительны, но казалось, что объявление войны позволит прояснить межгосударственные отношения, ранее находившиеся в плену частных или партийных интересов, сделать войну по-настоящему "легитимной". Лиотар чужд всем этим соображениям: он заключает возвышенное в рамки чистого артистического или риторического акта.

Тоталитарная ложная демократия, пишет Лиотар, сакрализовала эмоцию, вызванную восприятием возвышенного, именно эмоция двигала волей к террору. Для защиты идеи Республики, которая живет настоящим возвышенным, а не эмоциями вокруг него, Лиотар критически разбирает уже не мир эмоций, а вообще понятие движения.

Если модернисты понимали движение как основной факт истории, то постмодернизм предлагает видеть в движении технологический сбой в кадре. Очевидно, что Лиотар полемизирует с той кинетикой, которая составляла пафос шестидесятнического искусства: движущиеся арт-объекты, всплеск кинематографических эффектов и даже язык поэзии, который должен был производить работу, наподобие работающей руки. Для Лиотара эта работающая рука ничего не производит.

С особой страстью Лиотар критикует возникшую в 60-е годы "технонауку", то есть науку, ставшую придатком производства. Кроме марксистского языка в этой критике есть отзвук и настоящего пафоса Маркса. Ни один классический марксист не будет наделять науку каким-то "статусом", это будет соглашательством. Нельзя допустить, чтобы разум "объяснял мир" и приспосабливался к нему.

Заметим, что правильность критики "движения" у Лиотара подтверждает современный медийный способ освещения событий. Очевидно, что отбор событий и конфигурирование событийного ряда определяются жанром газеты или телеканала. То есть всегда известно, о чем будет писать то или иное издание, вещать тот или иной телеканал. Но творческой задачей журналиста оказывается изображение предельно банальных событий как небанальных. Современная газета пишет о не-исключительных событиях, просто воспроизводя всякий раз свой жанр, но при этом каждое событие подается как исключительное. Эта исключительность достигается не средствами старой политической риторики, а именно сбоем в кадре, нарушением привычных рамок повествования.

В критике механического движения постмодерн Лиотара близок модерну. Модерн говорил об иссякании духа в технической цивилизации. Но есть одно существенное различие. Для модерна историческое содержание предшествующих эпох было богаче содержания сегодняшнего дня, в прошлые эпохи он видел живой процесс становления форм социального существования, а в настоящем - только борьбу за существование. Постмодерн провозглашает, что наиболее активная мобилизация форм существования происходит сейчас, во всяком случае, о прежних мобилизациях мы знаем мало, а о нынешней - много. " Вся политика держится на способе, каким с актуальной, здесь и сейчас имеющей место фразой стыкуют другую" (с. 48).

Современная демократия вынуждена, по Лиотару, для выживания стыковать такое количество частных интересов, что кроме власти над понятиями она стремится и к власти над образами. Первым, заметим, к власти над образами устремился тоталитаризм, который попытался овладеть не самими образами, а сырым материалом для них - "величием" и "силой". Лиотар замечает, что советский коммунизм пошел дальше нацизма: если нацизм отменял реальность политики, ставя на ее место мнимую легитимность "нации" и "расы", то коммунизм отменял и само понятие легитимности, воспринимая любую политику как проекцию классовой борьбы.

В критике тоталитаризма Лиотар обращается к мыслям Оруэлла. Он видит в тоталитаризме театральную механику присвоения вождем эмоций зрителей и воли участников спектакля. Лучшим образом, поясняющим мысль Лиотара, мог бы стать Фаларидский бык: что бы ни кричала жертва, ее слова превратятся в мычание тоталитарного быка. Этот бык - фантазм языка и фантазм прошлого. Но это понимание жертв тоталитаризма спорно: именно тоталитаризм стремится к тому, чтобы факт существования такого быка оправдывал и муки сжигаемых в этом быке. Как раз более убедительной была бы критика речи тоталитаризма, которая по-своему весьма капризна.

Капризность тоталитаризма Лиотар критикует единожды, когда говорит о росте национализма в рабочем движении, в явном противоречии с изначальными космополитическими целями Интернационала. Это противоречие заставило левых интеллектуалов, таких как Сартр, рассуждения которого Лиотар постоянно имеет в виду, полюбить Мао Цзэдуна. Действительно, стремительное превращение китайских крестьян в силу революции гораздо более отвечало изначальному замыслу рабочего движения, мобилизации всех слоев пролетариата, чем все европейские институциональные формы. Лиотар увлеченно спорит с Сартром, последним мыслителем, который усматривал нечто возвышенное в политике, хотя уже не в текущей политике, как это было в эпоху модерна, а в некоторых политических замыслах.

Современность для Лиотара - время упадка просвещения, упадка Республики. Тень капитализма упала на темы исследований. Но, думается, при контроле над темами каждая тема может выиграть, став благодаря настоящей социальной критике более многогранной и значимой для Республики. Этот вопрос Лиотаром не рассматривается, в этом он остается продолжателем модернизма. Модернистский пафос результата всегда ослабляет внимание к теме.

Современность для Лиотара - это время, когда мифы перестали создавать, когда разве что умеют их слушать. Любое создание мифа будет провокацией, но уже не будет политическим событием. К таким мифам отнесен и миф о социальном порядке, и миф об идентичности человека, и миф о совершенствовании отношений между людьми - то есть основополагающие для демократии мифы. Республика, за которую ратует в этой книге Лиотар, выслушает эти мифы, но новых создавать не будет. " При республике в принципе царит неуверенность относительно целей, неуверенность в идентичности "нас" [...] При республике есть целый набор рассказов, поскольку есть целый набор возможных конечных идентичностей, и только один при деспотизме, потому что и исток только один. Республика побуждает не верить, но размышлять и судить. Она допускает себя" (с. 73-74).