Тяжелые сны мелкого беса

Павлова Маргарита. Писатель-инспектор: Федор Сологуб и Ф.К.Тетерников. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 512 с.

Федор Сологуб (1863-1927), пожалуй, один из самых загадочных писателей Серебряного века. Природная скрытность, уничтожение части собственного архива сделали жизнь мэтра тайной не только для современников, но и для последующих поколений читателей. Крупный исследователь творчества Сологуба, питерский ученый Маргарита Павлова стремится реконструировать первый период жизни и творчества писателя - от рождения до 1910 года.

Павлова пишет о происхождении и детстве Феди Тетерникова, его учебе в Рождественском городском училище, а затем в Санкт-Петербургском Учительском институте. По окончании института - работа в течение десяти лет в уездных городах, сначала в должности учителя, а затем инспектора. Параллельно прослеживается генезис и развитие сологубовского творчества, ранняя поэзия, первые прозаические опыты. Павлова изучает "архидекадентский" роман писателя "Тяжелые сны" и вершинное сологубовское произведение - роман "Мелкий бес".

Исследователь анализирует причины, сформировавшие характер Сологуба и определившие основные черты его творчества. По мнению Павловой, к таковым следует отнести влияние матери писателя Татьяны Семеновны. Она была чрезвычайно строгим, жестоким человеком, наказывала детей за малейшую провинность или оплошность. Как подчеркивает ученый, "суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели - покорность и смирение".

В итоге, утверждает Павлова, у будущего литератора оформился "мазохистский темперамент", который "понуждал его стремиться к боли и унижению, провоцировать мать наказывать его, что в конечном результате привело к развитию у него садомазохистского комплекса, сказавшегося на творчестве".

Думается, что при действительной склонности к мазохизму (то, что сам Сологуб называл "жестокой радостью" порки) данное утверждение Павловой представляется несколько преувеличенным. Так, например, приведенная ученым автохарактеристика Сологуба характеризует вполне нормальное пубертатное развитие подростка: "15 лет. Религиозность. Сознание падения. Наклонность к мечте и фантастическому. Застенчивость. Боязнь людей. Любовь к природе. Рано развитая рефлексия. Сладострастие и любовь. Чувственность. Мрачное мировоззрение. Стремление подчинить чужих мне и несамостоятельность и упорство. Самоуверенность. Мнительность. Смешливость. Доверчивость. Гордость и переходы к униженности. Боязнь насмешек. Непонятные порывы. Неудовлетворенность. Равнодушие к жизни, холодность. Трусость - темноты, покойников и пр. Нерешительность, слабость характера".

Вернее, здесь следует говорить об определенной сублимации. Сологуб проецировал собственное мазохистское мировоззрение на творчество. Точнее - склонность к мазохизму. Павлова приводит высказывания писателя по поводу телесных наказаний. Они представляются вполне однозначными - Сологуб считает их чрезвычайно вредными. Вряд ли настоящий мазохист будет столь отрицательно относиться к насилию. Судя по всему, и Передонов, и погромщики-крестьяне, забивающие камнями главного героя "Тяжелых снов" Логина, - это постепенное сублимированное преодоление, изживание детских и юношеских травм. Похоже, мать порола своего сына до конца своих дней, а умерла она в 1894 году, когда писателю был 31 год. В данном случае casus Сологуба напоминает судьбу Валерия Брюсова. Его алголангическая проза (например, "Добрый Альд" или "Теперь, когда я проснулся...") свидетельствует о преодоленной склонности к шизофрении.

Другой чрезвычайно интересной чертой книги является анализ "Мелкого беса". Павлова восстанавливает чрезвычайно интересную сюжетную линию, которую Сологуб исключил из романа лишь при подготовке последней редакции. Очевидно, это было им сделано по соображениям самоцензуры. Это приезд в провинциальный город, где разворачивается фабула "Мелкого беса", двух литераторов - Скворцова и Степанова, писавших под псевдонимами Шарик и Сергей Тургенев. За образом Скворцова-Шарика угадывалась злая, но точная сатира на Максима Горького.

"Он считал себя самым новым человеком в России и очень любопытствовал знать, что будет после символизма, упадничества и прочих новых тогда течений. Шарик называл себя ницшеанцем. Впрочем, он еще не читал Ницше в подлиннике, по незнанию немецкого языка. О переводах же слышал, что они очень плохи, и потому их тоже не читал. Рассказы Шарик писал в смешанном стиле Решетникова и романтизма тридцатых годов. Герои этих рассказов имели несомненное сходство с самим Шариком. Все это были необыкновенные, сильные люди".

Вот портрет Шарика, очень напоминающий молодого Горького: "Шарик был детина длинный, тощий, рыжий, с косматыми волосами. Называл себя обыкновенным парнем... повадки имел преувеличенно грубые... Шарик рубил и грубил".

Описанная в романе хамоватость Скворцова-Шарика тоже имела вполне реальные аналогии в биографии Горького, которую автор "Матери" вынужден был признать. Так, в одном из писем Екатерине Пешковой (единственной, между прочим, законной супруги писателя) он рассказал: "Струве говорил мне речь. И - представь! - отвечая ему, я всех, незаметно для себя, обругал. Увы мне! А впрочем - черт с ними. Все это, в сущности, сволочь, а не литература". Парадоксально, но при этом Горький избегал ненормативной лексики и терпеть не мог матерящихся в его присутствии людей.

Судя по всему, Сологуб явно недолюбливал Горького. Еще в 1899 году он написал следующую эпиграмму на Алексея Максимовича:

То был типичный самородок,
Он толком ничего не знал,
Он только вкус различных водок,
Глаза зажмурив, различал.

И он за это самородство
От всех всегда расхвален был,
Хоть только пошлое юродство
Собою он изобразил.

Прототипом же Степанова является другой писатель-реалист - Скиталец (Степан Петров). Скиталец, как и его литературный прототип, тоже дружил с Горьким и вместе с ним печатался в издательстве "Знание".

Правда, позже, весной 1912 года, Сологуб все же опубликовал фрагменты ранней редакции "Мелкого беса", хотя и в неполном объеме.

И если Скиталец воздержался от какой-либо дискуссии по поводу пародии в свой адрес (может быть, подсознательно осознавая правоту Сологуба или же понимая несопоставимость весовых категорий), то Горький остроумно ответил. В этот период он писал цикл "Русские сказки" и в очередной из них вывел некоего Смертяшкина, одного из лидеров "кладбищенской литературы".

Сологуб этот выпад проигнорировал.

Любой писатель, пусть даже латентно, примеривает к себе "Монумент" Квинта Горация Флакка - останется ли и он в истории литературы? Не был исключением и Горький. Автор "Фомы Гордеева" мечтал стать историей. Удивительно, но со своим более чем скромным талантом он все же попал в анналы русской словесности. Но, думается, явно не выше Сологуба.

Так что выходит, что Смертяшкин и сейчас живее всех живых.

       
Print version Распечатать