Эксле Отто Герхард. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / Предисловие и пер. Ю.Арнаутовой. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 360 с. - Тираж 1500 экз.

Появление книги О.Г.Эксле важно не только для историков, но и для всех читателей с гуманитарными интересами. Книга немецкого исследователя - одна из самых значительных попыток сделать шаг вперед в сравнении со школой "Анналов" - самой мощной историографической школой ХХ века. Разумеется, эта попытка была продиктована не личной волей историка, но общей тенденцией современных гуманитарных наук: усилением доли социологических исследований в общем потоке гуманитарных исследований. Социологический язык приобретает все большую популярность среди исследователей. В нем подкупает особая динамика, позволяющая сближать далекие области знания. Этот язык дает возможность проследить постоянно изменяющиеся "объемы" исторических событий, которые на первый взгляд кажутся совершенно неуловимыми. Плотный контекст любого исторического действия, сложное переплетение интересов, привычек и реакций приобретают вполне зримые очертания.

Школа "Анналов" поставила в центр рассмотрения "ментальность" эпохи и народа, сделав константой всех своих исследований эту предельно обезличенную форму восприятия окружающей действительности. Так "ментальность", первоначально введенная как исследовательская условность, превратилась в символ, требующий беспредельного доверия. Новейшее направление в историографии уделяет основное внимание исторической памяти, пытаясь понять, каким образом в различные эпохи была устроена память о прошлом. Это направление сразу показало свою продуктивность: оно позволило не просто уточнить характер средневекового человека, как в период изучения ментальностей, но и понять человека как "главную вещь" истории. Из преимуществ новейшего направления перед старым назовем хотя бы одно.

Ученые школы "Анналов" многократно обращали внимание на беззащитность средневекового человека перед сектантскими или утопическими движениями: контекст его жизни оказывался предельно символическим, окружающие события объяснялись небольшим набором многозначных символов, так что достаточно было перевернуть эту систему символов, чтобы на месте установленного порядка воцарился хаос. Получалось, что человек той далекой от нас эпохи хватался за символы, опасаясь слишком страшного окружающего мира, в котором любое событие превышало ресурсы осмысления. По Эксле, в Средние века не только человек беззащитен, но и совершенно ничем не обоснованы и не защищены его социальные связи. Эксле доказывает, что в те времена богатство и бедность вовсе не были связаны с широтой или узостью практических возможностей. Деньги были не инструментом, но самим составом человеческого существования. Поэтому богатым считался не тот, кто много смог накопить, но тот, кто обладает избыточным продуктом: он сам ест с избытком и может накормить других. Также и бедняком был не тот, кто, испытывая вечную нужду, не знает, будет ли у него сегодня обед, но тот, кто, будучи совершенно лишен всего остального, избыточествует молитвой - он может с доброй душой молиться за своего благодетеля. В изображении Эксле богатство и бедность не просто заявляют о себе, как привыкли мы. Они душераздирающе кричат самой природой человека. Поэтому социальные связи создаются не необходимостью, а самой природой людей.

Эксле подчеркивает, что молитва как дар была в Средние века частью социальной действительности и, более того, именно молитвенная поддержка одних другими, усложняющаяся порука молитвы и создала первый прообраз современного общества. Эксле рассмотрел монастырские списки поминовений: в эти списки входят и умершие братья, и благодетели, и еще здравствующие жертвователи, которым нужно будет петь вечную память, вечную в стенах этого монастыря и потому забывающую о времени основания монастыря. Все эти люди скреплены договором нового, общественного типа - требующим не подписей и клятв, но только особого доверия. Другой прецедент будущего общества Эксле видит в миротворческой деятельности Франциска Ассизского, который не просто обращал всех к вере (включая птиц и волка), но и каждому даровал своеобразную социальную свободу - потребность самому воспринимать "просвещение свыше".

Предвестие идеи общества возникло как неожиданное преобразование старых типов общности. Поэтому не случайно большая часть сборника посвящена средневековым общинам. Эксле отмечает переклички между устройством средневековых гильдий и древнеримских коллегиев. При этом оказывается, что средневековые гильдии пользовались широчайшими социальными и культурными преимуществами, которые даже не снились римским гражданам, - но при этом они не вступали в конфликт ни с какими властями, в отличие от жесточайших условий работы коллегиев в древнем Риме. Эксле отмечает факторы, тому способствовавшие: это и локальный характер гильдий, и, главное, появление собственного права, принимающего во внимание не столько сложившиеся взаимоотношения людей, сколько совместное пользование природными ресурсами. Исследователь считает, что право гильдий продолжало оказывать влияние на правовые реформы не только в эпоху возникновения и роста городов, но и позднее.

В первой статье сборника разбирается вопрос, почему модель "трех сословий" не отвечала реальному устройству общества ни в один из периодов Средневековья. Еще историки школы "Анналов" доказали, что противопоставление "идеальной модели" и "фактической констатации", к чему мы привыкли с некоторого момента Нового времени, совершенно неуместно в отношении средневековой мысли. Но Эксле идет дальше и утверждает, что эту модель нельзя понимать и как социальный проект. Скорее, в тезисе о "трех сословиях" нужно видеть отражение той постоянной мобилизации населения, которая происходила в Средние века. Население вовлекалось то в войну, то в мирную деятельность, и это нужно было осмыслить. Эта мобилизация - сама плоть средневековой жизни. Поэтому, считает Эксле, нельзя видеть в средневековых рассуждениях о сословиях простую легализацию некоторых действий отдельных людей или их союзников.

Схема тройственного деления общества не только разъясняла актуальные вопросы современности, но и фиксировала новые сословные образования, которые состояли в тесной связи между собой. ...различие между ограниченной свободой и несвободным положением явно нивелируется и выравнивается. ... Возникло профессиональное воинство, в котором функцией применения оружия и военной службы объединялись различные слои: знатные воины, а также лично свободные люди, к которым впоследствии благодаря той же самой функции присоединились поднявшиеся из несвободного состояния министериалы.

Итак, скорее, следует говорить о предвосхищении в названной модели усложненной сословной структуры позднего Средневековья, в котором зачастую будут действовать уже не отдельные сословия, а сословные "сверхструктуры". В своем исследовании Эксле вскрывает особый механизм памяти: эта память не фиксирует отдельные временные состояния, к чему привыкли мы, - но создает для средневековых людей особое время, в котором и можно "прожить", а не просто "выжить" на основе гибельных компромиссов.

Нравственный пафос книги очень силен, в этом смысле она может быть сопоставлена с трудами таких корифеев исторической науки, как Э.Трельч и И.Хейзинга. Сборник статей не случайно заканчивается размышлением об "образе историка". Этот образ историка не должен быть, по суждению Эксле, просто образом познающего человека, который без посторонней помощи разбирается с тем, какие инструменты использовать для дальнейшего познания. Историк должен понимать, что "историчность мира является одним из существенных измерений этого мира", и поэтому, кроме строгих расчетов и жажды познания, историку, оказывается, необходима социальная интуиция, улавливающая тончайшие изменения самой окружающей среды. Эта окружающая среда - не только природный, но и культурный продукт, не только буйство стихий, но и система образов. Эксле досконально изучает интереснейшие феномены средневекового сознания, такие как возникновение идеи династии или проекты всеобщего мира, и доказывает, что это сознание отказывалось от готовых моделей и обобщений, предпочитая иметь дело с окружающей атмосферой культуры. Как бы ни относиться к такому выводу, в нем - главный урок этой книги, с которым мы обязаны смиренно считаться.