Пелевин В. П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана. - М.: Эксмо, 2008. - 288 с. (п) 150100 экз. ISBN 978-5-699-30532-2

Одна из самых забавных историй, случившейся во время выхода последней книги Пелевина, заключалась в том, что один из текстов, содержавшихся внутри, был назван в ворохе изданий - "Асассил".

Я тогда не очень обратил на это внимание - ну, Асассил и Асассил. Может, к знаменитому названию наёмных убийц отношения вовсе не имеет, вдруг это имя собственное. Или - игра слов - вот рядом стоящий текст называется "Некромент", так там и милиционеры есть, и некромантии выше "крыши". Или вдруг это такой кунштюк издательства, что глумится над глупыми журналистами. Я в издательство даже позвонил (впрочем, одновременно открыл книжку и увидел честную букву "н" на конце). Впрочем, правописание этого слова ещё доставит всем много удовольствия. Все это - дополнительное доказательство того, что, как скажет Виктор Олегович Пелевин, так и будет.

А те пять текстов, что составляют новую книгу Пелевина, как раз и посвящены оборотной стороне нашей реальности. (Пелевин, конструируя эту реальность, как тощих и тучных коров, чередует книги-романы и книги-сборники малых и средних форм). Вот вам: "Зал поющих кариатид" - "Кормление крокодила Хуфу" - "Некромент" - "Пространство Фридмана" - "Ассасин".

Здесь должен был бы быть спойлер, да мне стало лень: кажется все, кто хотели, прочитали эти тексты, а кто хотел узнать сюжеты, узнали. Что другим пересказывать?

Впрочем, в двух словах: "Зал поющих кариатид" - это текст про тайный публичный дом, где герои рассказа служат чем-то вроде поющей мебели (чтобы стоять неподвижно сутками они употребляют особую жидкость из богомолов. Причём эти богомолы не простые, а...). "Крокодил", которого накормят в конце - это история погибших в аварии, что смотрели на фокусы Господни, но за проявление непочтительности к самому фокусу были наказаны. "Некромент" - рассказ про милицейского генерала, что гадал на мёртвых коллегах, а потом, после кремации трупов, разбавлял пеплом то, что официально зовётся "искусственные неровности" на трассах. "Пространство Фридмана" - про исследования ментальной силы денег... нет, не денег, а бабла. "Ассасин" - история наёмного убийцы, сидящего в специальном месте на гашише. Когда он понимает, что и сам может достать наркоту, то сбегает на вольные хлеба - текст интересен несколькими пародийными комментариями от лица суфия, юриста, медика, etc.

II

Есть фраза, которой много лет - "утром в газете, вечером в куплете". Иногда думают, что она появилась в послевоенные годы и рождена каким-нибудь дуэтом куплетистов. Куплетисты были - дуэт Громов-Милич, что в двадцатые годы исполняли "Куплеты с газетой", но некоторые мемуаристы говорят, что жанр родился ещё в Гражданскую войну (а, наверняка, и ещё раньше). Так вот, Пелевин - блестящий продолжатель этого жанра. Он давно окончательно вышел из формата литературы и превратился в какой-то аттракцион.

Текст становится вереницей остроумных шуток и иронических фраз.

Ничего унизительного для писателя в этом нет. Когда хвалят или ругают некоторые вещи, создаётся впечатление, что люди просто неправильно ими пользуются. Микроскопом действительно можно забивать гвозди, да только он соскальзывает и плохо лежит в руке.

С книгами ровно тоже самое. Во-первых, их ценность не универсальна, во-вторых, иногда их начинают судить по совершенно другим законам. Молоток нужно оценивать с точки зрения забивания гвоздей, а микроскоп с точки зрения рассматривания препаратов.

Пелевин (и это ещё раз доказывает сборник П5) занимателен и много шутит. Причём, если шутить достаточно быстро, то создаётся впечатление, что реальность куплета обгоняет реальность газет (и вообще жизненную основу). Не сказать, что он первым понимает, что случилось в обществе - это большая натяжка. Понимает-то масса людей, пишущих что-то остроумное в своих блогах, неплохие статьи в глянце и аналитические обзоры в газетах. Но один только Пелевин стоит с лопатой, и накидывает мелкие и крупные модные темы на транспортёр своей литературной машины. Машина ухает, лязгает, испускает облака пара и с другой стороны из неё довольно быстро выползают книжки.

И тут есть одна тонкость: машина работает именно что очень быстро, потому что теперь Пелевин питается не жизнью (как это было в традиции нудноватых русских классиков), а собственно модой, воплощённой в глянцевых журналах и сетевых разговорах. Есть модная тема - вот вам про неё проза. Появилось ещё что-то: вот вам и про это тоже рассказ.

Любители будут эти книжки хвалить и цитировать, злопыхатели - ругать (и всё равно цитировать), это понятно. Но главная претензия к остротам Пелевина, а он именно что не писатель сейчас, а острослов - не в причудах, не в неудобопроизносимых названиях, не в комичной нумерологии и прочем, а в предсказуемости остроты на втором шаге. Это как сатирик Задорнов: если выбегал на сцену со словами "А вот американцы...", так непременно закончит пассаж словами "Ну, тупые-е-е"...

В этих играх есть два простых приёма, которые давно стали у Пелевина фирменными. Он их удивительно хорошо исполняет, несмотря на то, что приёмы эти давние, как вышеупомянутая фраза о куплетах.

Первый - это актуальная "угадайка". Есть модная мелось, которая возникает в умах, да потом уносится ветром - что-то вроде жухлой листвы. Была, например, история с известной ведущей при каких-то непонятных обстоятельствах не то заболевшей свинкой, не то попавшей в аварию. Уж, дай Бог ей здоровья, ведущая живёт своей жизнью, как вдруг появляется у Пелевина. Там беседуют (уже мёртвые, кстати) герои: " Сейчас все в мире поменялось местами, - ответил Алексей Иванович. - Здесь туман, в Америке заморозки. Зато в Магаданской области солнце жжет, как поцелуй Тины Канделаки".

Кстати, - не выдержала сидевшая сзади Танюша, - насчет поцелуя Тины Канделаки. Будете ехать с такой скоростью в тумане, действительно можно чмокнуться".

Читатель делает лёгкое усилие, вспоминает, о чём бормотала несколько лет назад бульварная пресса - и доволен.

Появится на страницах другого текста политтехнолог Макар Гетман - узнают в нём прототипа, заговорят в рассказе о влиянии философа Дупина - так и Дупина узнают. Или расскажут читателю "Гетман нанял фотографов, которые целыми днями разъезжали по Москве и снимали сотрудников ГАИ в профиль, чтобы потом на компьютере было проще смонтировать объятия и поцелуй" - механизм этого приёма очень простой: картина с целующимися милиционерами, которую не пустили на какую-то выставку (или только собирались не пустить, или даже все говорили о том, что её не пустят, но чем дело закончилось - никто не помнит, потому что история была такая же длинная, как эта фраза), скандальная картина эта навязла когда-то у всех на зубах как карамелька. А вот сейчас её история вводится в текст, создавая иллюзию актуальности. Мимоходом упомянут что-то политическое: "Они теперь к прощальной акции готовятся, молодежный протест "Нет духовному СПИДу". Пятьдесят тысяч гандонов на Ленинском проспекте" - и вот читатель вспоминает: да, было что-то, смешно...

Или читатель помнит довольно скучный и унылый роман Вербера "Танатонафты", а тут вдруг обнаруживает баблонавтов - и улыбается. Дело-то не хитрое.

Когда этот приём повторяется тысячу раз, то создаётся особая "пелевинская" ткань повествования.

Второй приём - буквализация. Это что такое? Лучше всего это понятно на примере "парного" по непростой популярности Пелевину писателя Сорокина.

Есть какие-то метафоры, которые мы употребляем, уже не замечая этого (они называются "стёртыми") - и вот они, эти метафоры, раскрываются буквально. Жених попросил руку и сердце, так ему преподносят - буквально, как он просил - руку и сердце невесты. Или разговорное "засношать мозги" превращается в реальное - и тому подобное.

Так вот у Пелевина этот приём работает точно так же. Оборотни в погонах - действительно оборотни в погонах. Или лежачие полицейские - действительно таковы.

Беда в том, что эта буквализация метафор несправедливо забивает изощрённую стилистику Сорокина и остроумие Пелевина. У Пелевина, кстати, особенно в ранних текстах остроумие было куда менее сиюминутным. А тут - нехитрый конструктор на манер Остапа Бендера, только вместо восточного орнамента - список русских метафор, немного тибетской мудрости и цитата на иврите. А, поскольку список компонентов конечен, всё время кажется, что ты это уже читал: про милиционеров-вервольфов не то в романе "А Хули", не то в повести про оборотней средней полосы, дохлых новых русских в аду - в предыдущем рассказе о загробном кокаинисте, и уже видел где-то проституток на местах их ударного труда, да и ассасинов-гашишинов.

Кстати, то, что два самых известных русских писателя идут через чёрточку - Пелевин-Сорокин, меня давно занимало. Но оказывается, что со временем они становятся схожи, как некоторые персонажи "Зверофермы". Это такое особое сходство, сходство на весах массовой культуры. Оно даже и не сходство вовсе, а такая извечная русская парность: как Толстой и Достоевский, как Есенин и Маяковский на школьных портретах. В кабинетах русской литературы школ будущих они и будут висеть рядом - Сорокин с бородкой и Пелевин в очках.

III

Тут, конечно, любители Пелевина мне скажут, что Пелевин не использует наработанные приёмы, а создаёт Новую Пелевинскую Реальность. Но убеждать не надо - достаточно просто предъявить эту реальность, да и все поверят, увидят, что Пелевин - это Творец Реальностей, а не остроумный куплетист. Это вовсе не обидно - что же дурного было бы в новом Аверченко? Нового Аверченко бессмысленно упрекать в том, что он не Чехов и не показал страданий интеллигента (кстати, неправда - тот очень даже показал). Остроумен же? Остроумен.

И как описывал эту ситуацию Пушкин, шутки начнут жить отдельно: " О стихах я не говорю: половина - должны войти в пословицу". И кому какое дело после этого, что " Софья начертана не ясно: не то <блядь>, не то московская кузина". Действительно, смешные шутки. Я и сам повторяю те из них, что поудачнее. Эти остроты действительно превращаются в мемы - и слава Богу. Ничего дурного в острословии не наблюдаю, а то, что любители боготворят Пелевина за что-то иное, большее - так и тут трагедии нет. Вопрос веры. Но, минуя эту цитату-сентенцию из Борхеса, скажу, что одному для спасения всего ничего надо - палец покажи - спасется. Девку сисястую покажи в телевизоре - обратно спасётся. Другому для спасения нужно пять пар стальных башмаков истоптать. Так что человек, чистый душой, везде спасение увидит.

А я чёрств сердцем, оттого вода моя мутна и хлеб горек. И поэтому спасения в Пелевине я никакого не наблюдаю. Тем не менее, ко всему нужно относиться с юмором.

В каком-то смысле Пелевин - хронограф. Ну не совсем, конечно, настоящий хронограф, летописец на манер Пимена - вернее, конечно, такой же фиксирующее время явление, как ныне, кажется, упокоившийся журнал "Крокодил". То есть, журнал "Крокодил" разных лет сейчас очень интересно читать - вот троцкисты и кулаки, вот на его страницах Гитлер с Геббельсом, а вот уже Тито лает на американской цепи, а вот студенты не хотят ехать по распределению. Вот американцы напоролись во Вьетнаме, а вот тунеядец, похожий на Бродского, а вот Рейган в обнимку с ракетой, а вот антиалкогольная кампания, вот кооператоры и бандиты, а вот какая-то странная реинкарнация "Крокодила" в бумажном мешке, уже приговорённого к финансовой казни. Мы понимаем, что человек дотошный из этой подшивки вытянет много полезного для размышлений о судьбах мира, но тот же дотошный человек понимает, что сами сотрудники журнала "Крокодил" летописной задачи не ставили и буквально в их шутках ничего понимать нельзя. Ну, шутили они, по заданию партии и правительства. Пелевин шутит согласно велению души и массовой культуры.

Впрочем, если кто-то, прочитав этот текст, решил, что у меня какие-то претензии к Пелевину, я чем-то недоволен - так вовсе нет. И хотя я в самом начале и сказал, что нет дурных вещей, а есть не вернее и не теми людьми употреблённые - что-то вроде селёдки с молоком и микроскопа-молотка, надобно повториться:

Во-первых, Пелевин занимает такую кадровую позицию в штатном описании современной русской литературы, что плюйся - не плюйся, а кассу он сделает, и я его всё равно для порядка прочитаю - с сотнями тысяч прочих читателей.

Во-вторых, Пелевин это уже нечто вроде атмосферного явления - он есть, и ничего тут не поделаешь. Некоторые любят одну погоду, другие - противоположную. Можно предпочитать солнечную погоду, да отчего таким читателям вешаться в дождь? Ничто не мешает в дождь сидеть на террасе за глинтвейном и смотреть в сад. Везде своя польза, своё удовольствие.