В "Дружбе народов" за вторую половину 2006 года - начало текущего я бы выделил рассказы Анастасии Ермаковой (#9, 2006) и "Восточный романс" Олега Зоберна (#11, 2006).

Анастасия Ермакова точнейшим образом попадает в поле ожиданий толстого журнала. Это искренняя, простодушная проза, не просто основанная на подлинных переживаниях автора (это была бы тавтология, и "Гаргантюа" основан на них же), а очень недалеко ушедшая от этих самых переживаний. Чуть более пристальный взгляд фиксирует: это не искренность, а откровенность. Различие (по-моему) в том, что искренность дается легко, откровенность же требует определенного усилия. Искренность предполагает всего лишь отсутствие фальши, откровенность - стремление вглубь.

Тематический и сюжетный ряд Ермаковой настолько банален, что ее рассказы практически идут вдоль известной песни Окуджавы "Девочка плачет - шарик улетел". Убедительность этих рассказов (а меня они убеждают) тоже какой-то окуджавской природы: смелость простоты, не осознающая себя как смелость; внимание к другим людям; глубокая печаль без признаков уныния.

Я уверен, что живая традиция наследует и передает из поколения в поколение не стилевые приемы и ходы, не фигуры сюжета (это уже будет вторичность), а какие-то базовые расстановки внутри самой ситуации письма. Например, отрешенность лирического поэта, еще чуть-чуть - и карикатурную. Или ситуацию рассказывания истории, из которой берет начало художественная проза.

Давайте присмотримся к говорящему и слушающим. Обычно здесь для глубины временн ой перспективы берут каменный век, неандертальцев, сидящих вокруг костра. Не будем погружаться так глубоко. Заметим только, что талант рассказчика неизмеримо важнее фабульного насыщения. Просто потому что занятные сами по себе истории могут исчерпаться, а "шоу маст гоу он". Рассказчик важен не тем, что знает больше историй, чем его соплеменники (этот гандикап тает с каждым вечером), а тем, что может сделать интересным то, что другие не могут. И у Гомера список кораблей становится едва ли не более значимым, нежели батальные перипетии Троянской войны. И величие Чехова в этом ракурсе становится очень внятным: он сумел сделать увлекательным отсутствие событий, рутину, одиночество, тоску.

Ситуация "рассказчик - слушатели" немного модифицируется, и чуткая проза улавливает смещения внутри расстановки. Массивная и пассивная аудитория понемногу сменяются одним-двумя близкими людьми, внимающими более жадно и как бы имеющими право на ответные реплики, вопросы. Интонация прозы становится более личной, исповедальной, настроенной на диалог. Где он происходит? Например, в кафе. А если брать уж очень наше время, то уточним: в фастфуде. И формат, в полном согласии с генеральной линией эпохи, побуждает к лаконизму. Больших перерывов между блюдами нет.

"Ночью я лежала без сна и отчаянно ненавидела Светку. И мечтала о том, что когда-нибудь он подойдет и поцелует меня. Ничего не скажет, ни слова, просто подойдет и поцелует. А я не умею. Это ведь ужасно стыдно - не уметь целоваться. И я остро и мучительно переживала свой будущий позор.
Мы сидим втроем в небольшом кафе на Первомайской.
Нам по тридцать.
Мы пьем вино, у нас усталые лица, и мы уже давно умеем целоваться".

В этом рассказе Анастасии Ермаковой базовая ситуация невольно обыграна: темой рассказа становится встреча бывших одноклассников в кафе и как раз неудача авторской героини. Она не сумела облечь в слова состояние своей жизни. Ее не расслышали, ей не поверили. То есть буквально.

"Ну что я им расскажу? Что у меня нет мужа. Нет детей. Нет любовника. Я не хожу в фитнес. Не хожу в бары. Люблю свою собаку и рассказываю ей обо всех своих печалях. Пишу рассказы. Не мечтаю заработать много денег и вообще ни о чем не мечтаю. Просто живу. Не в такт бодрой и однообразной музыке города. Медленно и коряво, как дерево под моим окном.
И я пробую рассказать им все это.
Светка смотрит на меня с сочувствием. Мишка с недоумением".

Не сумела героиня внутри сюжета. Автор - в разговоре с нами - сумел. Получается что-то вроде этюда, где хороший актер представляет плохого актера. Или - подобный случай - рассказ Александра Покровского "Как написать рассказ", где автор уже берется за ручку и собирается посвятить нас в тайну творчества, как его отвлекает дурацкий разговор за дверью каюты. Разговор окончен. Лист чист. Рассказ готов.

Здесь надо было бы выдать очередную банальность про свет, пробивающийся сквозь остальное. Я воздержусь. Эти рассказы спасаются не надеждой, а приятием жизни. В мире Анастасии Ермаковой будущее несущественно. Все, по сути, существует одновременно.

С нашей эпохой проза Ермаковой связана, как я уже говорил, интонационно. Так мы мгновенно по одному кадру датируем фильм.

"Я смотрю на его загорелую, с подвижным, резко выпирающим кадыком шею, на жилистые руки, крепко и страстно держащие бутыль, будто микрофон, в который выплескивает он свою песнь. Наконец оторвавшись, он извлекает из нагрудного кармана пахнущей потом рубашки складной стаканчик, делает такое движение рукой, будто стряхивает градусник, потом, как фокусник, переворачивает и наливает туда горькую жидкость забвения.
- Давай, - говорит он.
Мне не хочется обидеть его, и я пью. Водка теплая и вязкая, жгучей волной обдает горло. Я морщусь, фыркаю, хватаю из стожка траву, вдыхаю ее свежий, острый аромат. Мужичок добродушно посмеивается. На щеке у него мертвый комар и растертая дорожка крови".

Для меня живое воздействие прозы Ермаковой симптоматично и имеет чуть ли не научную ценность. Это значит, что еще возможно писать, как раньше; этот источник обмелел, но не высох окончательно. Эта область литературы не предполагает никаких изысков, никакой игры, никаких аллюзий или искусственных ходов - они отзовутся вторичностью, усталостью материала, скукой. Но прямая разумная речь без оглядки на культуру дает результат. Литературная одаренность без литературной работы.

Если уж пошла об этом речь, по-моему, искусственно сконструированные диалоги губят рассказы Афанасия Мамедова (#10, 2006). При этом я осознаю, что мое мнение расходится с мнением авторитетного жюри премии Казакова, но ничего со своими ушами не могу поделать.

Сложнее ситуация с Захаром Прилепиным (#10, 2006 - #1, 2007). Как раз этот автор сейчас на виду, его искать не надо. Его козыри - несомненное жизненное обеспечение прозы и столь же несомненно талантливая фактура. Сомнение возникает, когда отдельные страницы складываются в целое.

Мое знакомство с автором началось с "Патологий". Конечно, этот роман вряд ли кого-то оставит равнодушным. Но мне захотелось отделить публицистическое насыщение вещи (мы тут по Макдоналдсам шастаем, а наши ребята гибнут в Чечне) от собственно художественного, и я совершил мысленный перевод - представил себе, что речь идет, например, об американских парнях в Никарагуа. Кому-то этот эксперимент покажется некорректным и даже циничным, но сквозь него с честью проходит, например, "Крик" Константина Воробьева, и заведомо так мы воспринимаем "Швейка", "Приключения Весли Джексона" Сарояна или "Бойню номер пять" Воннегута. По-моему, именно так устроена грань между антивоенной литературой и военно-патриотической.

"Патологии" превратились в хорошо снятый боевик (точности прилепинского языка соответствует, по-моему, как раз грамотная работа оператора). Но - ничего больше.

Относительно мирные рассказы (автор ищет бури и в повседневности) отчетливо восходят к мужественной прозе Ремарка, Хемингуэя и Газданова. Захар Прилепин отслеживает эти влияния - и шарахается от соседей по цеху в еще более крепкую мужественность, простоту, событийность. Получается Голливуд на русской почве, сочетание довольно модное сегодня, но лично мне не интересное.

Возвращаясь к Олегу Зоберну - не стану врать, что для меня этот автор действительно стал находкой. Его рассказы, в том числе и "Восточный романс", я читал еще два года назад в самотеке "Дебюта". Тогда Олег стал лауреатом премии именно в номинации "Малая проза". Это замечательно одаренный автор, легко меняющий стиль, вполне владеющий сюжетом. Зоберн - ученик того самого Александра Михайлова, который создал журнал "Соло", а за журналом "Соло" выросла идеология чтения-удовольствия, литературы как высокой игры. Олег Зоберн уже сейчас достоин встать в один ряд с А.Гавриловым, А.Шарыповым, С.Саканским, Д.Добродеевым, И.Клехом, которые определили уровень "Соло", да и не его одного.

Но все-таки и произведение, и писатель, как правило, выигрывают не по сумме очков или качеств, а одним решающим ударом. Главный козырь Зоберна - способность попасть внутрь момента времени, сообщить читателю особый ритм, настроение, сделать его не только свидетелем, но и участником ситуации. "Восточный романс" - один из лучших, медитативных рассказов Олега Зоберна.

"И опять - когда прояснялось, изредка мелькали деревни, полустанки с черными цистернами и бурыми дощатыми вагонами на запасных путях. Казалось, товарные сцепки эти никому не нужны и давно забыты здесь, в глухомани. Саша заметил на какой-то станции старый паровоз - мертвую громадину в заметеленном тупике.
Люцик с новой бутылкой ушел к своим. Саша играл с ребятами в карты, рыжая заснула, прижавшись к нему.
Метельная завеса снаружи стала сине-серой от сумерек.
Рыжая сопела, вздрагивала. Саша гладил ее по голове, по жестким курчавым волосам. Послышалось пьяное бормотание с верхней полки:
- В одно рыло бабу обхаживает... сука".

Две удачи на шесть номеров (конечно, на один отдельно взятый взгляд) - много это или мало? Ну, что не много, это точно. Но, может быть, и не мало - учитывая, что толстый журнал физически не в состоянии активно искать новых авторов. Нормально. Будем жить дальше.