По шкале Апгар

Раздольская В.И. Европейское искусство XIX века. Классицизм, романтизм. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 368 с.: ил.

Пожалуй, только в общем сериальном свете (то есть в компании с иными, несравнимо более яркими) может смотреться и книга Веры Ивановны Раздольской. Как от нее веет чем-то благородным и трогательным. Сколько здесь беспомощности и вместе с тем чего-то греющего, чеховского и искусствоведчески-неизбывного. Это далеко не первая работа известного питерского историка искусства и профессора Института Репина. Стало быть, выбор темы - вполне свободный и осмысленный. Две эпохи, как тяжелые ставни, закрывают XIX век. Они исторически закончены, хорошо описаны и необыкновенно гостеприимны для сопоставления. Да вот беда: XIX век не умещается в простой и красивой дихотомии. Мышление о том или ином художнике в терминах эпохи (большого стиля, направления и т.д.) весьма удобны для историка, но ошеломительно неинтересны для конечных выводов и понимания его в стихии самовыражения и оригинального начала. Тем более странно, что у Раздольской классицизм и романтизм в конечном счете превратились в "две тенденции развития". И большое, конечно, видится на гегелевском расстоянии: "Чем шире дефиниции романтизма, тем они представляются более точными и верными..." (с. 19). Представляются, ей-богу, представляются! Если я занимаюсь живописью - какое мне дело до культурно-исторических дефиниций? Из них просто нет выхода к конкретному художнику и его делу, потому что все предрешено стоп-краном готовой схемы. Очевидно, что Раздольская (и не только она) рассуждает о предмете (будь то отдельный живописец или даже целая эпоха) в терминах качеств и законченных свойств - никаких живых форм, событийности, развития, конструктивных принципов, никакого опыта мышления... Все сводится к отслоившейся совокупности черт, которые вешаются на предмет, как пальто на вешалку в прихожей. И когда нет нормальной аналитики - приходится тешить себя противостолбнячным иллюзионизмом сентенций вроде: "Жерико был действительно сыном нового века не только в хронологическом, но и в духовном смысле" (с. 172). Или о К.Д.Фридрихе: "То, что художник нес в себе и стремился выразить в своем искусстве, касалось, прежде всего, великой тайны человеческого бытия, неразрывно связанного с жизнью мира" (с. 276). И примерно все в таком духе.

Отдельная глава, как правило, охватывает отдельного художника. Откроем книгу, к примеру, на Энгре (с. 85 и след.): "Из мастерской Давида вышло много выдающихся художников, но самым крупным среди них был Жан-Огюст-Доминик Энгр... Его искусство настолько значительно... Энгр, несомненно, один из великих художников..." Там-то родился, там-то крестился, разумеется, сразу выказал самые невероятные способности, проникся классическим идеалом... Получил Римскую премию, поехал в Италию, а вообще современностью не интересовался. Сначала написал то, потом это, и все одно другого лучше. И вот уже дивный Энгр - какой-то саркофаг, с великолепно сохранившейся мумией академизма! Раздольская пишет о картине "Портрет Каролины Ривьер" (1805), которую сам художник считал своим бесспорным шедевром: "Хрупкая фигура девушки в белом платье, с белым боа на фоне весеннего пейзажа - образ редкого изящества и тончайшего лиризма" (с. 87). И ведь действительно девушка в белом платье, с боа и проч.! А выходит настолько нелепо и смешно, что уж лучше верить в то, что компьютерный набор съел весь анализ. Все эти бесконечные образы "редкого изящества" и "тончайшего лиризма" - ловля сомов с помощью сачка для бабочек.

Оптовая торговля целыми эпохами и прямо-таки планетарно-трагический размах мысли приводят Раздольскую к заключениям весьма курьезным (это самый конец авторского "Введения"): "Вспомним, что Достоевский считал главной мыслью всего искусства XIX столетия идею "выпрямления", "восстановления" человека, задавленного гнетом обстоятельств. Эта "нить человечности", сострадания человечеству, линия сохранения мужества перед трагизмом бытия то более, то менее явно проходит через все миросознание эпохи. Именно она снимает в искусстве XIX столетия опасность плоского прагматизма, постоянно возникающую в материалистически настроенном буржуазном мире. Она становится тем "святым и вечным", без которого нельзя себе представить высшие достижения искусства XIX века" (с. 15).

Да мало ли кого можно вспомнить в порядке всемирной отзывчивости... И при чем тут Достоевский? Высказывание "Главной мыслью XIX века можно считать..." по своей бессмысленности равно разве что такому: "Самой ничтожной мыслью века двадцатого (девятнадцатого, какого угодно) можно считать..." И при чем тут сострадание к человечеству, когда Делакруа с Давидом голосят непонятые, как бабы на похоронах? Но всего милее эта "линия сохранения мужества", которая почему-то "то более, то менее" походит через весь век. Антибуржуазный пафос превращения этой таинственной линии в святое и вечное мы обсуждать уже не рискнем. Такими языковыми монстрами мыслить нельзя, можно только махать, как пустыми авоськами.

История искусства Европы в исполнении Раздольской, данная частично по хронологическому принципу (первая половина XIX века), частично по страноведческому (Испания, Франция, Англия и др.), грешит тем поверхностным очеркизмом, который вряд ли может быть поставлен в упрек рядовому учебнику, но с полным правом - этой основательнейшей монографии.

Никто не упрекнет историка живописи, который в анализе, например, романтизма не привлекает соответствующих данных из литературы. Но когда Раздольская делает регулярные набеги на литературу, возникает предательский вопрос: а где тогда та же музыка? Иначе получается, что в музыке ничего подобного не было вообще, а музыковед справедливо возмутится, что без музыки нам никогда не понять континентального романтизма.

Самое печальное даже не в том, что у Раздольской нет, так сказать, глаза и смотреть на живопись она не умеет (хоть и занимается ею всю жизнь), но она и не хочет смотреть. В принципе, такую книжку может написать любой мало-мальски грамотный выпускник университета, просидевший лет пять-шесть над нужным периодом и скомпоновавший имеющиеся работы по теме.

И все же, несмотря на анемичность, за трудом Раздольской высшая "врачебная" комиссия инвалидности не признала, а выдала аттестацию годности к строевой, то есть сериальной, службе. Да и что скрывать, в эту комиссию, то бишь в условный редакционный совет, сама Раздольская изначально и входит.

Серия "Новая история искусства", куда входит "Европейское искусство XIX века", задумана известным петербургским историком искусства С.М.Даниэлем и начала осуществляться в 2003 году. Несмотря на пессимистичные прогнозы первых рецензентов, проект Даниеля уже и сейчас можно признать весьма оригинальным и успешным. Вышло семь увесистых томов, вдумчивых и с блеском написанных, и читательское сообщество "проголосовало" за них действенно: просто-напросто раскупило. Тома, вышедшие в 2003-2004 годах (тиражами 5000 экз.), потребовали переизданий и уже появились в продаже, датированные 2005-2006 годами. Они созданы, как и было задумано, отдельными авторами (а не коллективами), что придает каждой книге ярко выраженную индивидуальность. Вот краткий перечень сериальных изданий (в порядке их выхода в свет).

Михаил Герман. Модернизм. Искусство первой половины ХХ века. СПб., 2003 (+2005).

Сергей Даниэль. Европейский классицизм. Эпоха Пуссена. Эпоха Давида. СПб., 2003.

Александр Степанов. Искусство эпохи Возрождения. Италия. ХIV-ХV века. СПб., 2003 (+2006).

Александр Якимович. Новое время. Искусство и культура ХVII-VIII веков. СПб., 2004.

Галина Колпакова. Искусство Византии. Поздний период. СПб., 2004.

Галина Колпакова. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. СПб., 2005.

Оценки по десятибалльной шкале, как для новорожденных, мы им выставлять не намерены, повторим только, что весь сериал "Азбуки-классики" высокого научного и искусствоведческого качества и никак не потускнеет даже рядом с любимицей масс сестрой Венди Бэкет.

Колесникова А.В. Бал в России: ХVIII - начало ХХ века. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 304 с.: ил. + вклейка (16 с.).

Бал, это белокурое чудо, в Россию пришел известно откуда - с Запада. А в жизнь Анны Викторовны Колесниковой, по ее признанию, он с детства вплыл песенкой златокудрой Янины Жеймо в сопровождении окриков-команд стервозной Фаины Раневской. Строптивый драматург Евгений Шварц создал в своей версии Попелюшки котильонного министра, который все государственные, политические (да и философские) "что делать?" решал одним мудрейшим рецептом: "Танцевать!". Вероятно, следуя этому прозорливому совету, Анна Викторовна выросла в редкого специалиста - исследователя танцевального искусства, кандидата наук по специальности "историческая культурология". "Бал в России" - это, собственно, и есть ее диссертация, добротно проработанный материал, крепко структурированный, под изысканным соусом поданный в сопровождении веерного конвоя редких иллюстраций. Ясное дело, здесь присутствуют непременные теоретические свайные постройки, поддержанные авторитетами Ю.Лотмана, М. Бахтина и менее известного Е.Дукова. Но прелесть и аппетитность книги вовсе не только в теории, а в увлекательности многочисленных и конкретных исторических подробностей, литературных цитат, архивных материалов, наглядных примеров, да и просто анекдотов в их старинном значении. И автор, и ее объект вовсе не склонны к юмору или иронии - как правило, смеховая культура не проходила по бальной части (бал был делом трудоемким и ответственным). Хотя этикет и требовал от участников находчивости и даже острословия. За несколько веков поэтика шутки выветривалась (как, впрочем, и в случае со специализированным недавним "Сатириконом", журналом начала ХХ века) и бальное остроумие сейчас трудно реставрируется. Зато столкновение разнородной информации, тщательно подобранной Колесниковой, иногда производят эффект вовсе не предусмотренный авторской волей, что делает книгу экстраобаятельной.

Несколько поучительных примеров вразброд. Представители купечества и мещанского сословия с удовольствием собирались в Танц-клубе, открытом в 1785 году. Затейливый и рачительный хозяин - господин Уленглугл, гробовых дел мастер: такой вот ненарочитый данс макабр.

В 1903 году в Зимнем дворце (канун Цусимы) прошел последний костюмированный бал. Он был стилизован под Россию ХVII века. Николай II был в парчовом кафтане, шапке и с жезлом царя Алексея Михайловича, императрица Александра Федоровна - в наряде царицы Марии Ильинишны Милославской. Державная чета, по всеобщему восхищенному признанию, выглядела на редкость импозантно и имела огромный успех. Этот триумф не прошел даром, о чем ненавязчиво сообщает Колесникова: "Отзвуки этого бала слышны еще и сегодня - в 1911 году, после многочисленных попыток создать игральные карты на национальную тему, были выпущены карты "Русский стиль", при создании которых использовались оригинальные макеты немецких художников. Карточные персонажи облачены в русские костюмы ХVII века, по мнению многих специалистов, повторяющие костюмы придворного бала 1903 года. Карты с этими рисунками распространены и в наши дни" (с. 34). Чета Романовых в стилизованных костюмах фигурирует в книге на фотографиях, ну а карты, предполагается, мы вспомним и сами. Итак, готов традиционный вопрос на засыпку для клуба знатоков, если уж только не очередной повод для ортодоксального "датского конфликта". Но кому претензии предъявлять? Разумеется, немецким художникам, нагадали и сглазили - монархия рассыпалась карточным домиком.

А вот пятибалльный казус, связанный со славными делами Великого Петра. Маскарады, затеянные им, длились по несколько дней, все подопечные неукоснительно обязаны были щеголять в масках, и вот результат: "Ситуация иногда доходила до абсурда: так, в день маскарада 11 февраля 1724 года сенаторы заседали с маскированными лицами" (с. 242).

Или вот правила бального этикета, хоть в метро или в офисе вывешивай: "Мужчины не имели права сидеть в присутствии дам или спиной к кому-либо. При приближении дамы кавалеры обязательно уступали ей место, однако предпочтительнее было предложить свободный стул" (с. 82).

Чтобы в наши дни не попасть впросак при триумфальных презентациях или просто в быту не запутаться в субординации, тоже годится простой и внятный регламент этикета, оговаривавшего порядок знакомства на балах: "Молодых всегда представляли старшим, низших по социальному положению - высшим, мужчин - женщинам (исключение составляли высокопоставленные и духовные лица)" (с. 100).

В общем, подводим итог: всем, кто отправляется в "ЖЖ", то есть в современный суррогат маскарада или бальной ярмарки невест, советуем незамедлительно прочитать книгу А.В.Колесниковой. Но и для прочих, незадействованных, она будет полезна.

"Бал в России" - это еще один добротный вклад "Азбуки-классики" в просветительскую серию "Искусство жизни". Задумана серия, как и подобная ей в издательском доме НЛО "Культура повседневности", цепью вариаций на тему бытописаний и нравов обыкновенных людей (в противовес удивительным судьбам и событиям). Естественно, последовательность здесь выдержана быть не может - вряд ли книги, вышедшие в серии, могут пройти по разряду фиксаций каждодневной действительности ушедших эпох. Что отнюдь не умаляет их значительности и высокого качества. Всего за два года в этой серии издательство выпустило шесть книг, часть из них задолго до этих повторных публикаций уже стали известными и даже знаменитыми:

Алексей Востриков. "Книга о русской дуэли" (2004);

Изабелла Шангина. "Русские праздники: От святок до святок" (2004);

Анна Некрылова. "Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища. Конец XVIII - начало XX века" (2004);

Нонна Марченко. "Быт и нравы пушкинского времени" (2005);

Леонид Гроссман. "Пушкин в театральных креслах. Картины русской сцены 1817-1820 годов" (2005).

Если вы еще не заполнили лакуны на своих библиотечных полках и на них зияют черные дыры или белые пятна, то вот, книги идут к вам (это для невосприимчивых к пародии как одному из материальных факторов культуры повседневности).

       
Print version Распечатать