Откуда произошла лаборатория?

Наука и научность в исторической перспективе / ред. Д.Александров, М.Хагнер. - СПб.: ЕУ СПб; Алетейя, 2007. - 336 с. - тир. 1000.

Сборник переводов "Наука и научность в исторической перспективе", выпущенный Европейским университетом, - четвертый по счету в серии "Современные направления в исторической науке". Это, несомненно, один из лучших современных трудов по научной методологии. Особенно ценна та критическая позиция, которую заняли авторы по отношению к наиболее влиятельным концепциям научного развития.

Во вступительной статье М.Хагнер подробно говорит о том, как мог возникнуть сам вопрос о рождении научных методологий. Весь XIX век был веком растущей специализации наук. Отдельные естественные науки заявляли о своей эмансипации от навыков философского мышления. Но медицина, в противовес естественным наукам, как и экономика в противовес гуманитарным, пытались удержать все поле тематизаций и вопрошаний во многом с помощью искусственной терминологии.

Хагнер рассматривает спор Адорно и Поппера как поворотный пункт в исследованиях по теории науки. Этика ответственности в трактовке М.Вебера, к которой во многом восходит позиция Адорно, основана на целеполагании любого познавательного действия. Это целеполагание не может удержать распада именно предметной сферы. Тогда как позиция Поппера зиждется на презумпции предметного видения и операций, поддерживающих верную статику этой оптики, и потому также не может быть исчерпывающей.

Поворот семидесятых годов связан с осознанием невозможности сведения события в науке к способам его представления. Т.Кун, с которым связан этот поворот, признавал научные революции редкими явлениями, но хотел поставить и себя, и своих читателей (среди которых будет много видных ученых) в ситуацию происходящей революции. Не случайно революция превращена у Куна из социального явления в юридическое, в легализацию уже сложившихся практик, для того чтобы придать оптимизма ученым, измученным дробностью и экспериментальной ненадежностью науки.

Когда поворот завершился и исчезло не только единство наук, но и единство научного познания, тогда появилась социология науки. Принципиально отказываясь от того, чтобы видеть в будущем точку схождения единства научного познания, социология науки подвергает ревизии уже природу знания. "Социологический взгляд на науку рассматривает производство научного знания исключительно в качестве события, подлежащего социологическому описанию, и тем самым обнаруживает конструктивистский взгляд на природу, но реалистский - на социальные феномены" (с.25).

"Исследования культуры" (cultural studies) тогда выступают как детерминистские, пытающиеся учредить актуализующееся по первому же требованию "будущее" науки. Такие исследования стали возможны, когда интенсивные культурные взаимодействия привели к снятию устаревших оппозиций. Но наравне с детерминизмом следовало бы обратить внимание еще на один аспект. Еще в XIX веке в большинстве сфер культуры их символический язык был традиционен. А сейчас язык выбирается: можно писать картины "под эпоху", а не просто имитировать отдельного художника, равно как и создавать проект философии вместо философии. Следовательно, вопрос о подлинности сменяется вопросом о легитимности. Легитимность противопоставлена не подделке, а невыполнению условий легитимности.

Л.Дэстон в статье "Научная объективность со словами и без слов" пытается наметить минимальные оппозиции, которые и создают понятие "научная объективность". Если "объективным" считается то, что имеет имманентное обоснование, в отличие от "авторитетного", обоснование которого трансцендентно, то любая попытка сделать науку основой политики приводит к резкому разведению трудолюбивого ученого и вдохновенного художника: только тогда возможно удержание единого поля "политической правды". Подробно в статье Л.Дэстон рассмотрена работа Линнея, в котором он видит не просто классификатора фактов, но своеобразного теолога, доказывающего лаконизмом описаний строгость высшего плана творения. Требование математической точности, ссылки на наглядные вещи, а не на предметы науки (скажем, Линней запретил употреблять названия внутренних органов человека как метафоры для растений, а только внешние) - все это связано с механизмом руки рисовальщика, который схватывает самые значимые отличия. Линней мыслил так же, как врачи его времени, для которых приборы были лишь зеркалами, отражающими их гений. Конечно, клиническое обучение возможно только при наличии приборов, но врачи видели в приборах не только способ сообщать другим свои наблюдения, но и подтверждение приборами могущества врачебного искусства. Именно приборы, в отличие от языка, показывают истинную природу ощущений.

М.Хагнер посвящает свою статью монстрам, то есть тем уродцам, которыми были переполнены европейские кунсткамеры. Интерес к этим уродцам можно сравнить с современным вниманием к гаджетам и новинкам техники. Способы репрезентации монстров свидетельствуют о пафосе познания необычного, при этом устроенного понятным образом. Монстры эпохи Просвещения не имеют никакого отношения к придуманным монстрам Голливуда, разрушающим и природный, и социальный порядок. Если в эпоху Просвещения монстры считались закономерным искажением человеческого совершенства в результате действия роковых законов, которым может противостоять только организованная наука, то в конце XVIII века они превращаются в простые пособия для медиков. Медики в это время берут на себя весь риск балансирования между нормой и уродством, а норма уже не является самоочевидным фактом языка. Кунсткамеры превращаются в лаборатории, в которых монстры появляются только затем, "чтобы быть выпотрошенными, исследованными и, наконец, выброшенными" (с.119).

А.Хеезен в работе "Коробки в природе и природа в коробках" исследует вопрос, как возникает реквизит естественнонаучного знания, а именно система препарирования и сохранения природных объектов. Хранение препаратов в коробках отличается от более старых форм коллекционирования, типа гербария; цель нового складирования - не удовлетворение ожиданий любопытного зрителя, но создание учтенных запасов. Скорее, это не работа чуткого естествоиспытателя, а грубого провизора. История контейнеров, если можно ее так назвать, рассматривается на примере экспедиции Д.-Г. Мессершмидта, состоявшейся по повелению Петра I. Тяжеловесные ящики с образцами, едва умещавшиеся на телеге, - это один из лучших символов эпохи.

С.Шеффер исследует роль моделей кораблей в становлении профессионального образования. Когда в Англии начала XIX века работникам верфи стали давать образование, скептики нападали на физико-техническую подготовку не как на узкоспециальное знание, не оправдывающее вложенных в него экономических затрат, а, напротив, как на широкое и обреченное на провал теоретизирование. Ведь оно отсылает к моделям, а не к постоянно меняющимся нуждам реального дела. Теория представлялась скептикам как некий сложный механизм работы ума, полностью располагающийся в области индивидуальных представлений, не формализуемый и оторванный от практики.

С.Дириг комментирует гравюру из книги Дюбуа-Реймона, посвященной опытам с электрическими зарядами. За гальванометром сидит юноша, облик которого скопирован со статуи Аполлона Бельведерского. Дириг скрупулезно исследует, благодаря каким научным образам возникало представление об электричестве как о динамическом, в высшем смысле аполлиническом начале. Но Дюбуа-Реймон не ограничивался метафорой пластической красоты простого тела, такого как электрон. Он был одержим идеей фабрики-лаборатории, в которой будет торжествовать атлетизм ума. Его мечта сбылась в 1877 году, но лаборатория его, не подключенная к городской электрической сети, быстро начала устаревать, не выдерживая соперничества со стремительной и суетной современной техникой.

Последние две работы - Р.Коулера об экспериментальных лабораторных исследованиях в области генетики и Х.-Й.Райнбергера о рассмотрении состава и функций цитоплазмы - посвящены членению материала в естественных науках. И мухи-дрозофилы, и частицы цитоплазмы представляли собой для великих ученых XX века вовсе не черный ящик, как обычно характеризуют новый научный объект, а хорошо известный в своих границах предмет, свойства которого уже вполне описаны. Поэтому задачей ученых было всякий раз примеряться к этому объекту, и стремиться не только к установлению параметров, но и к вычленению самых существенных его свойств.

О поворотах сюжетов в статьях сборника можно было бы говорить очень долго. Большинство статей представляют собой настоящие интеллектуальные детективы, в которых доблестные ученые расследуют коварства, устроенные самой природой. Вместо "доверия к науке", которое пропагандируют научно-популярные книги, читателю данной книги предложено восхититься умением науки просчитывать свои действия, связывать причину и следствие и, главное, оказываться умнее даже самых умных своих слов.

       
Print version Распечатать