Lotman and Cultural Studies. Encounters and Extensions. Edited by Andreas Schonle, University of Wisconsin Press, 2006.

Юрий Михайлович Лотман, ушедший в мир иной в расцвете своих научных энергий, на пике общемирового(1) и, вероятно, отечественного(2) признания, оставил после себя обширнейшее наследие, больш ая часть которого ныне опубликована(3). Лотману, помимо всего прочего, еще при жизни(4) было грех жаловаться на отсутствие интереса и признания своих заслуг среди самых разных ученых "глобального пространства" университетской науки. Казалось, что динамика(5) "интереса к Лотману"(6) будет с течением времени лишь усиливаться; но, к сожалению, вышло иначе: за исключением отдельных книг(7), напрямую занимающихся его наследием и его идеями, подлинный "исследовательский фонтан", связываемый с его деятельностью (то, что в английском называют "legacy"), в России, к сожалению, не забурлил. Относительно исправно (хотя и не очень регулярно) выходящие вот уже много лет "Лотмановские сборники", становящиеся все внушительнее от раза к разу, увы, не могут дать исчерпывающего представления на эту тему(8).

Возможно - выскажем несколько "крамольную" мысль - это объясняется тем, что научная школа, которую Лотман взращивал, "воспитывал" и укреплял, после его смерти как бы несколько дезориентировалась. Некоторые (в том числе любимые автором этих строк) "птенцы" его гнезда, как показывают некоторые дискурсивно "свободные" радиоэфиры, склонны сегодня предавать игривой травестии лотмановское наследие и зримо удаляться от строгой научной парадигмы, связываемой с его работами, направляя свои стопы в зыбкие поля постмодернистского квазифилософствования (укажем наиболее характерную в этом плане фигуру уважаемого Вадима Петровича Руднева); другие же, по контрасту, склонны едва ли не напрочь отрицать "теоретическую" составляющую научного облика Лотмана, уводя себя и своих студентов (тех, что остались) в сферы немудрящего позитивистского примитива (укажем опять-таки на наиболее характерную в этом отношении фигуру в лице не менее уважаемой Любови Николаевны Киселевой)(9).

В контекстуальном свете всего вышесказанного, возможно, окажется, что редакция недавно вышедшей в университете Висконсина сборной книги Lotman and Cultural Studies была в чем-то права (какой-то своей жесткой сермяжною правдой), не пригласив для этого коллективного труда, насколько можно судить(10), ни одного формального "ученика" или близкого коллегу Лотмана из весьма немалого числа тех, кто реально, в физическом кафедральном смысле с ним работал, у него занимался и защищал под его руководством диссертации. Известно, что на академическом Западе Юрия Лотмана сегодня более знают (если знают) по его знаменитой книге "Universe of the Mind" и менее отдают отчет в чисто филологическом объемнейшем наследии ЮрМиха - речь идет о многих лотмановских штудиях (хорошо известных российскому грамотному читателю), которые хронологически предшествуют этой нашумевшей книге. Значение Лотмана-филолога, идущего в культурологию именно от "текста литературы", сегодня не всегда очевидно для западного человека науки, тогда как сама по себе лотмановская концепция семиосферы, по которой он во многом известен на Западе, не эксплицитно филологична.

Рассматриваемый нами сборник открывается общеописательным введением редактора книги - профессора Лондонского университета (Queen Mary) Андреаса Шонле(11) и его помощника Джереми Шайна. В этой обзорной главе авторы представляют Лотмана сегодняшнему университетскому читателю-гуманитарию, знакомство которого с именем Юрия Лотмана уже не представляется столь незыблемо бесспорным, как, скажем, лет десять-пятнадцать назад. (Сегодня в моде, как мы знаем, совсем другие имена; из "русских" это дьявольское испытание "временем" и фанфарной медью академической "гламурной" славы выдерживает покамест лишь Михаил Бахтин и отчасти Лев Выготский: скажем, когда признаком полноценного речевого мейнстрима могут считаться фразы американо-европейских докторантов типа "по Бахтину, этот жест приобретает неизгладимо-карнавальную печать травестии и гендерной неоднозначности" или "в духе Лакана мы опишем этот дистрибутивный знак как "экологию экономии", как исчезающее Имя Отца" и т.д. и т.п., что, заметим, произносится всегда без какого-либо знания русского или, соответственно, французского языков.)

Описывая культурологическое влияние Лотмана на последовавшие за ним научные поколения, авторы вступления особо выделили жизнетворческую топику "театрализации жизни" и авторского "биографизма", вопрос роли поведения в истории литературы, который был рассмотрен в первопроходческих трудах Лотмана на примере Пушкина и декабристов. Эта же тема будет в дальнейшем продолжена в нескольких статьях представляемой книги. В числе исследователей, которые находятся в фарватере лотмановской традиции, Шонле и Шайн перечисляют настоящий цвет американской современной славистики, говоря о таких важных авторах, как Уильям Миллз Тодд Третий, Ирина Паперно, Моника Гринлиф и Светлана Бойм(12).

Помимо этого введение Шонле и Шайна демонстрирует примечательный интерес к "суммированию" и "синтезу" взглядов Лотмана на семиотику культуры, его воззрений на понятия "кода", "высказывания", "значения" и т.д.

Устроители сборника поставили перед собой довольно непростую задачу описать лотмановскую культурологию вне того контекста, в котором она изначально функционировала, "столкнуть" лотмановский исследовательский праксис с новыми "веяниями" сегодняшней интернациональной науки о культуре. По словам самих устроителей книги: "We insert Lotman into a context he was largely unaware of, and as a result we mount a particular interpretation of his works" (с. 7-8).

Далее составители сообщают, что большинство участников книги используют весьма (для них) важный термин, который был чужд Лотману и который он не использовал, - речь идет о столь знаковом ныне слове "дискурс(13)". Трудно спорить с самим фактом наличия у Лотмана номенклатуры "кодов", "сообщений", "текстов" и "языков" - и одновременно с этим отсутствия слова "дискурс".

Здесь, однако, происходит несколько забавная вещь - говоря о чисто англоязычных статьях и их авторах, помещенных в описываемой нами книге, авторы введения, похоже, не вполне отдавали себе отчет в том, что говорят они о разных языках и, соответственно, о разном научном узусе. То есть о языке непосредственных участников книги (английском) - и реальном языке Лотмана, чьим рабочим языком был, как известно, русский. Участники сборника используют слово дискурс ( discourse) постольку, поскольку на сегодняшний день оно принадлежит к числу наиболее употребимых и "понятных" (при всех оговорках) слов-терминов нашего всеобщего "академического английского языка". Я клоню к тому, что Лотман, возможно, тоже использовал бы слово "дискурс" (ныне прочно вошедшее в русский язык, о чем уже имеется масса исследований(14)), если бы градус его печатной и принятой в те времена употребимости позволял ему это делать. Известно вместе с тем, что таких "открыто дискурсивных" авторов, как Ролан Барт или Мишель Фуко, ЮрМих крепко не любил, но дело, наверное, не в этом.

Помимо того же Фуко, Михаил Бахтин (которого Лотман внимательно и придирчиво читал) оперировал своего рода смысловым "эквивалентом" ныне несколько избыточно суггестивного(15) термина дискурс, а именно - "простым" русским понятием "Слово"(16) ("Слово в романе", "Слово у Достоевского" и т.д., см Бахтинский тезаурус)(17). Вообще же Лотман, как это понятно, читал, например (в том числе заглавия) дижонского Руссо(18), и само значение данного популярного французского термина ( discours) было ему, надо полагать, вполне знакомо и известно(19); соответствующая идейная "дискурсивность" могла, как некое "поле языка", передаваться Лотманом, в частности, в термине "речь" (в просветительско-руссоистском своем значении, в противоположность ригидно-соссюрианскому).

Авторы введения хотят видеть в понятийном субстрате термина дискурс некоторого рода жизнетворческую подкладку, когда, почти что по Сепиру и Уорфу, говорят о том, что дискурс (то есть слово речи, слово текста) само по себе конструирует эмпирическую реальность, тем самым формируя "жизнь" посредством словесности. В их словах: "...In the wake of Foucault's works the term used to designate the ways in which language serves no only to denote but also to construct reality is discourse. The term discourse captures the normative function of language, the ways in which language exercises power over modeling of reality" (с. 8). Согласно Шонле и Шайну, дискурс как термин может помочь понять лотмановскую идею осмысления амбивалентной природы некоторых языковых функций и всеобъемлющей "власти" языка.

Интересно, что именно вышеупомянутое понятие "властности" оказывается, по словам устроителей сборника, одной из важных определяющих черт многих статей, включенных в книгу. Как пишут авторы введения, "Lotman's concept of power is one of the central themes of this volume" (с. 9). Здесь уместно было бы вопросить на языке участников: "Did Lotman have any such concept? Was he openly and obviously concerned with what might be termed as Foucaultian "power"? То есть как отреагировал бы Лотман на столь специфическое терминологическое (или даже технологическое) понятие, как "власть"? Если оставить в стороне полную цензурную "непроходимость" такого рода слов во времена Лотмана, - неужели у нас, как его постсовременников, есть какие-либо аналитические основания заподозрить в Лотмане читателя, скажем, Мишеля Фуко? Предшественника этого француза - Фридриха Ницше - Лотман, конечно, читал и знал (возможно, в том числе и сестринскую компиляцию, известную как "Воля к власти"), но какие-то определенные выводы на эту тему будет произвести все-таки довольно не просто. Представляется, ничто из опубликованного Лотманом не говорит о каком-либо особом пристрастии исследователя к подобной концептологии или о каком-либо его интересе - в данном контексте - к эпистемологическому наследию Ницше. Что такое "власть" и как она соотносится со столь важным для авторов книги понятием "дискурс"? Возможно, какой-то параллельный ответ могут дать те, кто говорит о неких мифополитических "хозяевах" дискурса как такового, находясь на леворадикальной и постфукоидальной точке зрения(20).

Не случайно, в данном ключе, что первый из двух разделов книги озаглавлен именно как Власть (Power). Интересная статья(21) одного из ведущих американских пушкинистов Дэвида Бетеа, открывающая этот раздел (а de facto, по сути, и всю книгу), занимается, как явствует уже из заглавия, Данте, Флоренским и, в общем смысле, также анализирующим их Лотманом. Универсальная "комплексность", которая позволяет увидеть в Данте начатки Ренессанса, и "воображаемая" геометрия Флоренского, столь интересовавшая Лотмана, творят некую общую спатиальность референтного чтения, столь интригующую взгляд. Антиномийный Флоренский как проникновенный читатель Данте и Юрий Лотман, возникающий на этом фоне, несомненно, являются очень интересным поводом к размышлению над судьбами русской философии и филологии. Эми Манделкер (Нью-Йоркский университет) в своей интригующей статье(22), посвященной памяти Томаса Г. Уиннера, занимается довольно актуальной ныне проблематикой "Другости" в культурном анализе. Идеи Лотмана исследовательница пропускает сквозь призму развиваемой ею постформалистической "метафизики остранения" и наследия Михаила Бахтина. Религия и неокантианство Германа Когена, о котором в контексте Мартина Бубера (и Бахтина) говорит Манделкер, могут быть особенно интересны в свете религиозной составляющей самого Лотмана, о которой нам известно не так много(23). Другое знаковое имя, которое исследовательница привлекает в этом контексте, - Эммануэль Левинас - также выглядит немало завлекающим в интеллектуальном и духовном контексте Лотмана.

В замечательной статье(24), посвященной лотмановскому прочтению пушкинского "Анджело", начинающегося, как известно, со строк " В одном из городов Италии счастливой Когда-то властвовал предобрый, старый Дук, Народа своего отец чадолюбивый, Друг мира, истины, художеств и наук", известнейшая американская исследовательница Кэрил Эмерсон (Принстон) привносит уже упомянутую в связи с Данте и Флоренским топику Италии. Статья видной американской исследовательницы в некоторой своей части написана в связи с одной конкретной работой Лотмана "Идейная структура поэмы Пушкина Анджело" (1973) и примечательно описывает Пушкина в шекспировском ( Measure for Measure) нарративном контексте.

Профессор-доцент из университета Южной Миссисипи Марек Стеедман интересным образом сравнивает(25) Лотмана с итальянским леворадикальным философом Антонио Грамши, тогда как специалистка по персидскому мистицизму из университета Мичигана Кэтрин Бабаян (Kathryn Babayan) делает уникальную попытку(26) использовать наследие Лотмана для своего исследования манихейского прошлого современного Ирана.

Вторая часть книги, озаглавленная в очень характерном для современной англоязычной гуманистики ключе "Margins and Selfhood" - Обочины Самости (осмысления Себя), открывается текстом(27) самого редактора тома Андреаса Шонле, посвященным "новому историзму" Стивена Гринблата и Лотману. Дискуссии о "новом историзме", его, так сказать, "русской версии" уже хорошо известны по соответствующим рубрикам популярного московского журнала НЛО, и нам нет надобности устремляться в них еще раз. Статья Шонле интересным образом демонстрирует отнюдь не самую тривиальную возможность сближения Лотмана с этим направлением современной интеллектуальной истории, оперируя некоторыми особыми концептами - например, понятием "Эстетической сферы" vs "Механики культуры", что может быть немало релевантно для этого вопроса. Не менее интересная статья(28) профессора Мичиганского университета (Анн Арбор) Херберта Игла посвящена вопросам киноискусства в применении к лотмановской школе. Лотман, как известно, немало интересовался кино, опубликовал об этом специальное исследование (довольно быстро переведенное на многие языки) и на закате своих дней в соавторстве с Юрием Цивьяном написал еще одну "вводную" ценную книгу о проблемах восприятия киноэстетики. Поэтика и семиотика киноискусства в лотмановском понимании этих понятий оказываются в центре анализа этой важной статьи исследователя из Анн Арбор. Не менее интересная статья(29) профессора из Питтсбурга Елены Госчило посвящена важной, пусть и несколько "скрытой" топике анализа телесности у Лотмана. Статья богато иллюстрирована и дает обильнейшую пищу для "визуального анализа" рассматриваемых исследовательницей образов.

Замечательная работа(30) профессора Гарварда Джулии Баклер (Julie A. Buckler), чьи труды по истории русской оперы и "культурному тексту" Петербурга периода империи хорошо известны и широко цитируемы, может по праву считаться одной из наиболее явных и ярких удач сборника. Статья Баклер помогает понять природу эксцентричного поведения и "культурной памяти", проявляющихся в коллективном и индивидуальном "сознании" соответствующего периода российской истории. Автор искусно посвящает читателя в уникальный мир российских "чудаков", так называемых hommes a la mode, привлекает для анализа не так часто изучаемые фигуры российской культурной истории. Исследовательница упоминает Владимира Бурнашева ("Первенец богемы в России" - по меткому выражению Николая Лескова) и его прелюбопытные творения, из которых особенно занимательна книга "Наши чудодеи. Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода" (СПб., 1875, была опубликована под псевдонимом "Касьян Касьянов"). В этом ряду привлекается и книга М.И.Пыляева "Замечательные чудаки и оригиналы" (1898). Лотмановский анализ "художественного поведения", как известно, был особо чувствителен к подобного рода "поведенческой" проблематике, и мы, в свою очередь, были рады заметить параллель с более поздним эксцентрическим жизнетворческим поведением русского модернизма, описанным в нашей недавней статье на примере Даниила Хармса(31).

Сходную тему "поэтики каждодневности" - поэтики, в терминах Лотмана, знаково отягощенного "бытового поведения" - развивает(32) и коллега Джулии Баклер по Гарвардскому университету Джонатан Болтон. Его проникновенный анализ помогает увидеть несколько неожиданные эвристические параллели, пролегающие между лотмановской культурологией и знаменитыми работами Мишеля де Серто и даже, отчасти, культурным анализом Фуко.

В целом необходимо отметить, что подобная сборная монография, состоящая из столь впечатляющих штудий (к сожалению, далеко не все статьи книги мы успели упомянуть в нашем кратком обзоре), может служить активным стимулом и живым примером западного вдохновляющего восприятия наследия российской гуманитарной науки. Сегодня, в дни всеобщей разобщенности и подчас испепеляющей академической конкуренции, имя Юрия Лотмана по праву должно считаться одним из наиболее ценных и неувядаемых экспонатов, обязательных к вдумчивому осмыслению для любого здравомыслящего культуролога или филолога широкого поля умозрительных и творческих интересов.

Примечания:

1. Достаточно было бы упомянуть, например, целый научный институт, названный в его честь в Рурском университете в городе Бохум: Lotman-Institut f u r Russische und Sowjetische Kultur der Ruhr-Universit a t Bochum. Тема восприятия Лотмана на Западе была исследована польским ученым Артуром Блаймом: Artur Blaim, "Lotman in the West. An Ambiguous Complaint", ред. Joe Andrew, Robert Reid, Neo-Formalist Papers. Contributions to the Silver Jubilee Conference to mark 25 years of the Neo-Formalist Circle. Held at Mansfield College, Oxford 11-13 September, 1995, Amsterdam: Rodopi, 1998. Развитию важнейшего лотмановского концепта "текст культуры" автор посвятил не так давно специальную монографию: Artur Blaim, Texts of Literature . Texts of Culture, Wydawn. Uniwersytetu Marii Curie-Skodowskiej, 2005.

2. Тем не менее своеобразным фактом со знаком минус здесь может служить отсутствие консенсуса в Российской академии наук на предмет приема Лотмана в свои ряды (Юрий Михайлович так и не был принят в РАН). В чем-то сходным образом его не приняли также и в Эстонскую академию наук.

3. Помимо определяюще важного трехтомника таллинского издательства "Александра", задумывавшегося и осуществленного при непосредственном участии Лотмана, укажем на наиболее масштабную републикацию его трудов, предпринятую Санкт-Петербургским издательством "Искусство", в дальнейшем также опубликовавшим три объемных тома сборных трудов З.Г.Минц.

4. Приведем, по возможности подробно, наиболее важные из научных изданий, имевших непосредственное отношение к деятельности Лотмана, вышедших еще при его жизни на Западе, - где, кажется, наиболее "урожайным" на лотмановские публикации выдался год 77-й: Literary Tradition and Practice in Russian Culture : Papers From an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Yury Mikhailovich Lotman . Russian Culture, Structure and Tradition, 2-6 July, 1992, Keele University, United Kingdon, edited by Valentina Polukhina, Joe Andrew and Robert Reid, Amsterdam: Rodopi, 1993. (Series: Studies in Slavic literature and poetics, vol. 20); Bortnes, Jostein, Russisk litteraturteori sub specie semioticae: fra formalismen til Lotman og Tartuskolen, Bergen, 1992. (Series: Skrifter Universitetet i Bergen. Russisk institutt, nr. 5); Yuri M. Lotman, Universe of the Mind: a Semiotic Theory of Culture, translated by Ann Shukman, introduction by Umberto Eco, London: Tauris, 1990; Reid, Allan, Literature as С ommunication and С ognition in Bakhtin and Lotman, New York: Garland Pub., 1990; Uzarevic, Josip, Knjizevnost, jezik, paradoks, Osijek: IC Revija, 1990. (Series: Mala teorijska biblioteka vol. 40); Semiotique de la culture russe: etudes sur l'histoire par Iouri M. Lotman, Boris A. Ouspenski, Lausanne,Paris: l'Age d'homme, 1990; Semiotics and the History of Culture: in Honor of Jurij Lotman, edited by Morris Halle [et al.], Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1988. (Series: UCLA Slavic studies, v. 17); Sorensen, Dolf, Theory Formation and the Study of Literature, Amsterdam: Rodopi, 1987; Semiosis. Semiotics and the History of Culture: in honorem Georgii Lotman, edited by Morris Halle [et al.], Ann Arbor, University of Michigan, 1984. (Series: Michigan Slavic contributions, no.10); The Semiotics of Russian Cultural History: Essays by Iurii M. Lotman, Lidiia Ia. Ginsburg, Boris A. Uspenskii, translated from the Russian, introduction by Boris Gasparov, edited by Alexander D. Nakhimovsky and Alice Stone Nakhimovsky, Ithaca, Cornell University Press, 1985; The Semiotics of Russian Culture. Ju. M. Lotman, B.A. Uspenskij, edited by Ann Shukman, Ann Arbor: Dept. of Slavic Languages and Literatures, University of Michigan, 1984. Series: Michigan Slavic contributions, no.11; Shukman, Ann, Literature and Semiotics: a Study of the Writings of Yu. M. Lotman, Amsterdam, New York. Elsevier: North-Holland, 1977; Russian literature. Special issue: Jurij M. Lotman, vol. 5, issue 1, Jan. 1977, Amsterdam: North-Holland, 1977; Lotman, Ju. M., The Structure of the Artistic Text, translated from the Russian by Ronald Vroon, Ann Arbor: Dept. of Slavic Languages and Literature, University of Michigan, 1977. (Series: Michigan Slavic contributions, no. 7); Lotman, Ju. M., Probleme der kinoasthetik: einfuhrung in die semiotik des films, aus dem Russichen von Christiane Bohler-Auras, Frankfurt am Main: Syndikat, 1977; Iouri Lotman, Semiotique et esthetique du cinema, traduit du russe par Sabine Breuillard, Paris: Editions sociales, 1977; Yury Lotman, Analysis of the Poetic Text, edited and translated by D. Barton Johnson, with a bibliography of Lotman's works compiled by Lazar Fleishman, Ann Arbor, Mich., Ardis, 1976; Jurij Lotman, Semiotics of Cinema, translated from Russian, with foreword by Mark E. Suino, Ann Arbor: Dept. of Slavic Languages and Literature, University of Michigan, 1976. (Series: Michigan Slavic contributions, nr. 5); Semiotica e cultura, Jurij M. Lotman, Boris A. Uspenskij; saggio introduttivo e tradudizione di Donatella Ferrari-Bravo, Milano: Ricciardi, 1975; Jurij M Lotman, Aufsätze zur Theorie und Methodologie der Literatur und Kultur, hrsg. von Karl Eimermacher, Kronberg, Ts.: Scriptor, 1974. (Series: Forschungen Literaturwissenschaft bd. 1); Jurij M. Lotman, Die Struktur des künstlerischen Textes. Hrsg. mit einem Nachwort und einem Register von Rainer Grubel, Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1973; Iouri Lotman, La structure du texte artistique. Traduit du russe par Anne Fournier [et al.] sous la direction d'Henri Meschonnic. Pref. d'Henri Meschonnic, Paris, Gallimard,1973. (Series: Bibliotheque des sciences humaines); Lotman, Iu. M ., La struttura del testo poetico. A cura di Eridano Bazzarelli, Milano, U. Mursia, 1972. Series: Saggi di estetica e di poetica, no.17; Jurij M. Lotman, Die Struktur literarischer Texte. Übers. von Rolf-Dietrich Keil, München, W. Fink, 1972. (Series: Uni-Taschenbücher, Literaturwissenschaft); Jurij M. Lotman, Vorlesungen zu einer strukturalen Poetik. Einfuhrung, Theorie des Verses. Hrsg. und mit einem Nachwort versehen von Karl Eimermacher. Ubers. von Waltraud Hachnow, Munchen, W. Fink, 1972. (Series: Theorie und Geschichte der Literatur und der schonen Kunste; Texte und Abhandlungen, Bd. 14).

5. Для научного Запада свидетельством подобной динамики и неослабевающего интереса к Лотману могут служить монографии плана недавней работы канадской исследовательницы Эдны Эндрюз: Edna Andrews. Conversations with Lotman: Cultural Semiotics in Language, Literature, and Cognition, Toronto, Buffalo, University of Toronto Press, 2003. (Series: Toronto studies in semiotics and communication.)

6. Примечательно, что интерес к Лотману имеется даже в странах, где вообще (исторически так сложилось) вроде как не произрастает университетской "славистики" как таковой - например, в Испании. См. для примера интересный том: En la esfera semiotica lotmaniana: estudios en honor de Iuri Mijailovich Lotman, Manuel Caceres, ed., Valencia, España : Ediciones Episteme, 1997. Series: Colección Eutopias/maior. Или книгу, изданную во времена Лотмана в той же стране: Semi o tica de la cultura. Jurij M. Lotman y Escuela de Tartu, introd., seleccion, y notas de Jorge Lozano, traduccion de Nieves Mendez, Madrid: Ediciones Catedra, 1979.

7. Если в отношении биографии Лотмана, написанной Б.Ф.Егоровым, у критики были определенные сомнения в плане ее сущностного соответствия Лотману и глубине проникновения в научное наследие Юрия Михайловича, то, когда вышла (все в том же примечательном издательстве) другая любопытная работа, оказалось, что полностью позитивно оценить ее едва ли смог хотя бы один из серьезных рецензентов (мы имеем виду книгу Ким Су Квана Основные аспекты творческой эволюции Ю.М.Лотмана).

8. Очень многие из публикуемых в этих "сборниках" работ имеют подчас весьма опосредованное отношение к конкретной филологической методологии Лотмана; публикуемые там статьи, будучи тематически довольно разбросаны по многим епархиям humanities, порой вызывают вопрос о коэрцитивной связи представляемых в них текстов, зачастую не объединенных, кажется, ничем, кроме каких-то давнишних биографических обстоятельств их уважаемых авторов.

9. Одним из ныне полномасштабно активных, непосредственно учившихся у Лотмана филологов per se, чья научная деятельность отвечает, как нам представляется, многовалентным научным устремлениям Юрия Михайловича как в плане уровня теоретической рефлексии, так и в отношении ригористически жесткой конкретики истории рассматриваемого литературного текста, представляется нам Игорь Алексеевич Пильщиков (не так давно защитивший докторскую диссертацию).

10. По словам устроителей конференции, проводившейся в университете Мичигана в октябре 1999 года, на материалах которой и построена обсуждаемая нами книга: "The conference organizers deliberately sought to invite scholars who had no personal contact with Lotman, be it as colleagues or as students" (с. 7).

11. Andreas Schonle автор, насколько нам известно, двух монографий: работы, посвященной нарративам русских траверлогов конца XVIII - середины XIX века, вышедшей в издательстве Гарварда в 2000 году; а также, уже совсем недавно, - книги о взаимосвязи Власти и ландшафта в России периода империи (издательство Питера Ланга, 2007 год).

12. Подробный анализ этого сюжета содержится в статьях Дэвида Бетеа "Bakhtinian Prosaics versus Lotmanian "Poetic Thinking": The Code and Its Relation to Literary Biography" и у Хенрика Барана в его работе "Рецепция Московско-Тартуской школы в США и Великобритании", которые также обсуждаются и упоминаются авторами введения.

13. Латинское discursus означает своего рода "круговорот движения", сообщая идею запутанной цикличности обозначемому феномену. Подобная "незавершенность" могла импонировать, к примеру, Михаилу Бахтину.

14. См. для первого примера ценную монографию Ольги Йокоямы: О.Йокояма. Когнитивная модель дискурса и русский порядок слов. Москва, Языки славянской культуры, 2005. См. также интересную работу: М.Макаров. Основы теории дискурса. Москва, Гнозис, 2003.

15. По слухам, покойный М.Л.Гаспаров, например, говорил, что везде, где употреблено слово "дискурс", его следовало бы заменять на русский вариант, которым он предлагал считать слово "болтовня".

16. Для нас является совершенно очевидным, что рожденный в фукоидальных корчах современного нам п/м-ма слово-термин "дискурс" в его столь знаменитом ныне сиюминутном узусе есть не что иное, как хитрейшая попытка по-новому репрезентировать ненавистный (ввиду своего христиано-теистического прошлого) определенным французским левоинтеллектуальным кругам первоначальный и всеобъемлющий для человеческой культуры концепт Логоса; не забудем также, что в евангельском смысле греческое Логос передается по-русски именно как Слово. Упростив, заметим, что Дискурс есть Логос Сегодня.

17. Авторы, конечно, знают, что бахтинианское "слово" в большой мере тождественно западному понятию дискурс, ведь они пишут: "To designate his notion of language as an ideology-inflicted universe, Bakhtin used the concept of slovo, which means the "word" but is much more capacious than the English term. Bakhtin's English translators wisely used the concept of discourse to render this idea" (с. 32). От себя мы можем добавить, что переводчики Бахтина на иврит для перевода понятия "слово" у Бахтина точно таким же образом использовали важный ивритский термин "dibèr", также означающий "дискурс".

18. Не говоря уже о Рене Декарте (Discours de la methode).

19. Надо думать, что Лотману была известна также и позиция Эмиля Бенвиниста в отношении этого термина и того, что он призван означать и как использоваться; позиция, утверждающая, в частности, термин discours вместо термина "речь" ( parole). (См., в частности, английский перевод: Benveniste E. "On discourse", в книге The Theoretical Essays: Film, Linguistics, Literature, Manchester University Press, 1985.)

20. См. скандально известную глумливо-занудную книгу "Хозяева дискурса", изданную полуанархическим издательством "Гилея" в 2003 году, одна из целей которого - давать трибуну подобного рода леворадикальному, с позволения сказать, "дискурсу". См. об этом эссе Сергея Чупринина "Свободные радикалы", опубликованное в журнале "Знамя".

21. "Dante, Florenskii, Lotman: journeying then and now through medieval space".

22. "Lotman's other: estrangement and ethics in Culture and explosion".

23. Трудно сказать что-либо определенное о религиозной природе "внутренней веры" (или ее отсутствия) у Лотмана (как известно, урожденного в петербургском еврействе). Как сообщила нам в частной беседе Елена Мельникова-Григорьева, Лотман говорил о себе такие слова: "Я - агностик; я допускаю, что после смерти мне дадут сковородку за номером... и скажут - будешь вылизывать до конца вечности... А может быть, ничего - "лопух вырастет". А вот супруга Лотмана - Зара Григорьевна - была, судя по всему, более конвенциально религиозным человеком, относя себя в целом к православию. Как сообщает нам Елена Григорьева: "Лотман, когда я его спросила про Зару Григорьевну, сказал, что для нее в христианстве была важна не мистическая, а моральная составляющая". (Информация из частных бесед автора этих строк.)

24. "Pushkin's "Anzhelo", Lotman's insight into it, and the proper measure of politics and grace".

25. "State power, hegemony, and memory: Lotman and Gramsci".

26. "The ever-tempting return to an Iranian past in the Islamic present: does Lotman's binarism help?"

27. "The self, its bubbles, and its illusions: cultivating autonomy in Greenblatt and Lotman".

28. "Bipolar asymmetry, indeterminacy, and creativity in cinema".

29. "Post-ing the soviet body as tabula phrasa and spectacle".

30. "Eccentricity and cultural semiotics in imperial Russia".

31. См. Dennis Ioffe, "Daniil Kharms as Homo Ludens: Ludic Life-Creation and the Problem of the Mask. On the Role of Ludism in the Poet's Activity", Russian Literature, Volume 60, Issues 3-4, 15 August 2006 -15 November 2006, p. 325-345.

32. "Writing in a polluted semiosphere: everyday life in Lotman, Foucault, and de Certeau".