Книга Ивана Болдырева – своеобразный научный роман: хотя речь идет о знаменитом немецком философе, собеседнике Лукача и Адорно, сопернике и критике Беньямина и Хайдеггера, сами приключения идей в послевоенное время располагают к переплетению сюжетов, то ясных и рациональных, то мистичных, но подкупающих совпадениями, то уводящих в колодцы времени и морали. Кажется, книга написана не о теоретике культуры, а о каком-то из героев Томаса Манна, причем герое, который преодолел свою застенчивость, свою былую униженность – как если бы Иосиф Прекрасный несколько семестров поучился в немецком университете, привык бы к вольным разговорам, к головокружительным приключениям в большом городе, и готовил бы свой очередной научный триумф.

Утопичность мышления Блоха Болдырев видит в том, что в отличие от Гегеля или Хайдеггера, наталкивающегося на частокол понятий, а уже потом испытывающих на себе пронзительное воздействие действительности, Блох сначала натыкался на реальные препятствия, на грёзы и искушения, на историческое наследие и на недоконченные исторические проекты, а потом вдруг видел себя в зеркале понятий, и быстро отходил, чтобы не расплескать сокровища своей души. Мышление Блоха конкретно в высшем смысле: если его современники экспериментировали на ипподроме идей, постоянно завышая ставки и превращая свою интеллектуальную биржевую игру в строительство огромного философского мегаполиса, то Блох выверял каждое свое слово, взвешивая его на точнейших весах, на которых можно взвесить только мечту.

Мессианство Блоха – это ожидание внезапного изменения мира, который всегда не готов к встрече мессии, потому что увлеченно созерцает себя. Но в отличие от древних гностиков, для которых созерцание себя было падением премудрости, для Блоха – это конструирование себя, сплетение из ткани сновидения важнейших исторических сюжетов. Именно такое сплетение, заменяющее холодный расчет, позволяет быть эстетическим радикалом, не впадая в поспешный политический радикализм, позволяет требовать социальных преобразований, не увлекаясь отдельными образцами социальной жизни, но всякий раз заново открывая социальное как инобытие исконного человеческого авантюризма.

Блох призывал раскрыться душой, раскрыть потенциал действительности, но не навстречу истории, как требовали идеологии ХХ века, а навстречу прекрасному мгновению. Это обретение мгновения лишает утопию прежнего характера плана или проекта, превращая ее в действительность мысли. Всякая мысль бьется и трепещет в своих языковых рамках, пока социальный интерес не выпустит ее из этой клетки. Но эта мысль может стать манящей и соблазняющей, а может возвестить приход весны – это единственный способ для мысли подтвердить собственную действительность. Блох остерегался не только вечного возвращения истории, но и вечного возвращения мысли, и поэтому его критика – это не просто конструкция мыслей, но особое переживание, трепетное и волнующее, но трепещущее лишь в присутствии больших смыслов. Подальше от повторений, поближе к радости, которая только и может подарить себя ангелу истории – А. Марков.

Болдырев, И.А. Время утопии: проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха. – М.: ИД НИУ ВШЭ, 2012. – 296 с. – 1000 экз. – (Серия: «Исследования культуры»).