Аксенов В.П. Москва Ква-ква. - М.: Эксмо, 2006. - 448 с.

Кажется, от серебряновечных философов пошла традиция описывать русский социализм как квазирелигиозный культ. В позднесоветский период вследствие моды на сочинения Бердяева и Булгакова теория эта прочно вошла в интеллигентское сознание, а в перестройку и вовсе стала общим местом, достоянием газетных шалунов и телекомментаторов. И вот наконец Василий Аксенов надумал придать ей четкие романные очертания.

Центром культа, вместо традиционно поминаемых в этой связи Красной площади и Мавзолея, у него оказалась знаменитая высотка на Котельнической набережной, жрецами - ее жители. Кто в 1952-1953 годы мог выступать в роли советского бога, пояснять, думаю, излишне. Хтоническим двойником всемогущего обитателя ближней и дальней дач оказывается его югославский тезка Иосип Броз Тито со своими демонами-гайдуками.

Поскольку советский культ был скорее языческим, нежели христианским, то основным мифом, на который опирается романный сюжет, стал миф о Тезее и Минотавре. Не обошлось, естественно, и без Ариадны. Эпизодически возникают и их соседи по древнегреческой мифологии, например Икар. Античных параллелей в романе вообще хоть отбавляй; важнейшая из них - представление о сталинском Союзе как о своего рода воплощении идеального государства Платона - отсылает к Попперу с его концепцией рождения тоталитарных монстров ХХ века из духа платоновской философии.

Законченный символ этого государства - Гликерия Ксаверьевна Новотканная, Глика, отличница, спортсменка, красавица, комсомольская богиня, девушка с веслом. Не случайно ее уход (как, впрочем, и уход двух претендующих на руку, сердце и прочие части ее тела мужчин) совпадает с гибелью божества и концом утопии. Правомерно будет даже заметить, что началом конца этой утопии стал роман нордической девственницы, монахини коммунистического монастыря Глики с титоистом Моккинакки.

Вторым источником и составной частью мира позднего сталинизма, по Аксенову, оказывается русский символизм: треугольник Моккинакки, Смельчакова и Глики проецируется на отношения Блока, Белого и Любови Менделеевой, цитируется Владимир Соловьев, активно эксплуатируется миф о небесном женихе и т.д. Такой подход тоже не нов, и причины его понятны - общие истоки (тот же Платон) и ярко выраженный утопический характер обоих направлений подобную параллель прямо-таки провоцируют.

Однако пора наконец сказать главное: несмотря на всю насыщенность романа философской проблематикой и мифологическими подтекстами, "Москва Ква-ква" оказалась откровенной неудачей автора. Более того: полагаю, обилие мифологических и философских проекций в значительной степени и предопределило ее провал.

Можно указать на удивительное для человека, в ту эпоху жившего и столько раз ее описывавшего, количество фактических ошибок. Понимаю, что перед нами роман, а не исторический трактат, и тем не менее: зачем же запечатлевать героев на фоне университетской высотки на Ленгорах, если она о ту пору еще не была достроена? Зачем отправлять героиню учиться на журфаке МГУ, который откроется позже, только в том же 1952-м? Зачем заставлять ее кататься на Ленгорах, где журфака отродясь не было? Зачем называть Багрицкого-сына Володей, когда он Всеволод? Зачем утверждать, что песенка "В лесу родилась елочка" написана по заказу сверху в 1937 году, если ее сочинила Р.А.Кудашева за тридцать с лишним лет до того?

"Зачем" эти можно множить и множить. Мне, например, совершенно непонятно, для чего понадобилось перевирать практически все классические цитаты, включенные в романный текст. На неточное цитирование Соловьева (как и на многие другие недочеты и неуклюжести, от фактических до стилистических) уже указал Андрей Немзер. Ну, допустим, это все-таки Соловьев, в школьные хрестоматии еще не вошедший. Но Есенину-то уж совсем ни к чему приписывать строчку "До свиданья, друг мой, ни руки, ни вздоха".

Можно предъявить роману и более серьезные, хотя и более субъективные претензии. Так, стихи, сочиненные автором за Смельчакова, элементарно плохи, да и Симонова, которого вроде бы должны пародировать, напоминают слабо. По крайней мере, рифмы типа "мотоцикле - цапли" даже для Вознесенского как-то чересчур, не то что для автора "Жди меня". Исключительно неудачны имена героев, все эти Ксаверии Ксаверьевичи Новотканные - манера уцененного Войновича 30-летней давности. И, кстати, об именах: если уж даешь герою фамилию Смельчаков, то можно, кажется, воздержаться от тонкого каламбура "смельчак Смельчаков"; если называешь персонажа-летчика Моккинакки, то не стоит тут же поминать реального аса Коккинаки, обнажая таким примитивным образом прием.

Продолжать ли? "Москва Ква-ква" затянута и изобилует повторами. Она тяжеловесна, она эклектична, наконец. Романы Аксенова почти всегда лоскутны, а здесь писатель еще намеренно этой лоскутности добавляет, забавляется ей, играет, сводя вместе и сталкивая философский роман, фантасмагорию, сатиру, беллетризованный мемуар. "Стихи, ритмическая проза, различные стилистики от откровенно пародийных до сугубо лирических чередуются в нем с озорной свободой", - описывает новый аксеновский роман Игорь Шевелев (кстати, искренне рекомендую всем пройти по этой ссылке и прочитать интервью прозаика "Российской газете"; вот что случается с людьми, когда выражение "живой классик" они понимают слишком буквально). Само по себе это скорее хорошо, чем плохо, только вот беда: чередоваться-то они чередуются, да так и остаются каждая сама по себе. Художественного единства, сплава не возникает, задуманное целое по-прежнему существует разложенным на части.

И тут, наверное, пора скорбный перечень закончить. Ибо все, о чем говорилось выше, лишь частные выражения более общей проблемы. Дело в том, что у Аксенова нет адекватного языка для выражения тех трагических (мифологических, философских) смыслов, которыми он пытается насытить свой роман. А так как в стремлении непременно создать нечто многослойное и символическое он отказывается от важнейших составляющих традиционного романа, в первую очередь от психологии, то на выходе у него получается комикс с философскими претензиями, очередной, только несколько ухудшенный, "Остров Крым", модель для голливудской сборки.

И это, признаться, жаль. Во-первых, потому, что в романе наличествует некоторое количество наблюдений и идей, достойных помещения в более удачный контекст. Прежде всего, это, мне кажется, мысль о трагической участи героя в отсутствие достойного сюзерена. Тезей, который, сражаясь с одним Минотавром, служит другому (потому-то, кстати, и нить Ариадны его не спасает), - ход не самый банальный. Хотя именно здесь недостаточность художественных средств и дала о себе знать в полной мере: и Моккинакки, и Смельчаков вышли, по сути, вовсе не мифологическими героями, а суперменами из третьеразрядных штатовских боевиков. Но красоты замысла это не отменяет.

Ну и во-вторых. Предыдущий роман Аксенова "Вольтерьянцы и вольтерьянки" был, может, и не шедевром, но вещью по-настоящему масштабной. В ней, как ни крути, присутствовало пресловутое бродское "величье замысла". Чувство хаоса, который всегда с тобой и вот-вот прорвет непрочный полог истории, было передано автором с почти физической ощутимостью. Казалось, Аксенов после всех провалов последних десятилетий вновь набирает форму и готовится сказать что-то по-настоящему значительное. Возможно, что-то подобное почувствовал и сам прозаик, но поспешил, не рассчитал силы, сбил дыхание. По крайней мере, это самая утешительная из всех возможных версий.

P.S. Мое восхищение издательству "Эксмо". "Вначале 50-х годов ХХ века в Москве..." - не каждый день удается влепить опечатку в первом же слове романа.