Бес сантиментов

Витковски Никола. Сентиментальная история науки / пер. с фр. Д. Баюка. - М.: КоЛибри, 2007. - 448 с. - (Мелкоскоп). ISBN 978-5-97820-037-7

В научно-популярном жанре о науке, по-видимому, можно писать в нескольких смыслах:

1) как о научном результате (очевидно, это аналогично тому, как если бы мы все время сообщали о рекордах по выплавке стали, с тем же самым эффектом - отвращение к теме; увы, именно так и пишется сегодня большая часть так называемого начпопа);

2) как о научной жизни (именно так и написаны классические, фундаментальные, канонические и, увы, мало читаемые, исследования по истории науки);

3) как о научном мышлении (именно это особенно трудно, потому как читатель не ищет в научпопе информации, он ищет - развлечений).

Никола Витковски избирает редкий жанр - беллетризированного психологического короткого эссе. И просто блестяще реализует задуманное - "Сентиментальную историю науки".

Впрочем, надо заметить, что и в отечественной научно-популярной литературе были не менее замечательные примеры работы в этом жанре. Чего стоит, например, лучшая, на мой взгляд, отечественная книга в этом жанре - "Этюды об ученых" Ярослава Голованова ("Молодая гвардия", 1970; 3-е, дополненное издание - 1983 г.). Пересечений в персоналиях у Витковски и Голованова не так много - я насчитал четыре: Гарвей, Кеплер, Ломоносов и Ньютон. Тем более интересно было освежить и достроить картину впечатлений, полученную когда-то от чтения "Этюдов..." Голованова. К тому же Витовски снабдил почти все свои 35 главок об ученых коротенькими приложениями - отрывками из сочинений самих персонажей или из сочинений их современников. Вот, например, неожиданный поворот в "деле" Ньютона (глава "Рукодельник Ньютон").

В основе фундаментальных открытий, оказывается, могут лежать детские игры: Ньютон мастерит водяные мельницы, начитавшись Джона Бейтса ("Тайны природы", 1634) и преподобного Джона Уилкинса ("Математическая магия, или Чудеса, которые можно совершить при помощи механической геометрии", 1648). И это уж совсем раритет для современного научпопа - Витковски приводит отрывки и из этих книг. Например, из книги Джона Бейтса. В главе "Причуды" ( Extravagants) Бейтс помимо прочего приводит рецепт снадобья от кровотечения: "Найдите в мае черную жабу и высушите ее между двумя кусками черепицы, положите в маленький мешочек и повяжите на шею пациенту". Если, конечно, к тому времени пациент не отдаст концы от потери крови...

Для нормального образованного обывателя (или, как сейчас более актуально говорить - для пользователя-ламера (1)), признание Никола Витковски, которое он делает уже в предисловии своей книги, возможно, прозвучит неожиданно:

"Добытое мною во время <...> этих погружений в историю науки - может ли оно <...> иметь какой-то терапевтический эффект? Таковому, вероятно, способствует сама композиция книги, в которой есть рассказы и о неизвестных, и о мало известных выдающихся людях. Первые - об ученых, преданных забвению и заклейменных бесполезными всего лишь за то, что слишком далеко забрели в романтические или метафизические дебри, а то и просто увлеклись чистой страстью, помешавшей им приобщиться к научным добродетелям, - составляют мощное противоядие от губительных последствий ползучего позитивизма, позволяющего ленивым умам тешить себя мыслью, что история науки - это история истины" (выделено мною. - А.В.).

А мы-то, ламеры, думали (да что там - были уверены!), что наука и истина - это близнецы-братья. Ничего подобного.

"Задача изложенной ниже сентиментальной истории - представить ученых прошлого в их целостности, а следовательно, и сложности, стирая, по возможности, границу между тем, что относится к истории науки, и тем, что к ней не относится. И тогда обнаруживаются новые связи, неожиданными голосами откликается эхо...".

Вот эти-то эхо - самое "вкусное" в книге Витковски. Собственно, вся она состоит из этих "звуковых" цепочек разной длины.

Например, про молодого еще тогда швейцарского философа Никола Фацио (1664-1753):

"Пожираемый, как и его покровитель Исаак Ньютон, вселенским любопытством, он предпочитал тень религиозного фанатизма свету Разума. Эта дилемма жива по сей день, что хорошо известно руководителям сект, которые предпочитают искать своих адептов в научной среде" (глава "Тихий ангел пролетел. Никола Фацио де Дюийе").

А вы говорите, история науки - это история истины. И истины тоже. Но прежде - история нормальных (и не нормальных тоже) человеческих страстей разной степени интенсивности.

В эпоху Просвещения в научные экспедиции, например, отправлялись, как на пикник. По крайней мере, так это выглядит сегодня. Пьер Луи Моро де Мопертюи (1698-1759), естествоиспытатель (кстати, совершенно вышедшее сегодня из употребления понятие: сегодня ученые не испытывают естество, природу, а предпочитают конструировать артефакты по собственной воле и испытывать их), первым измеривший протяженность одного градуса по меридиану, набирает для своей экспедиции во льды Лапландии такую команду:

"Алексис Клеро (двадцать три года), Пьер Лемонье (двадцать один), Шарль Камю, св. отец Утье, художник, секретарь, повар, четверо слуг, 340 бутылок вина, 400 литров водки (чтобы противостоять холоду, а не чтобы найти идеальный меридиан)" (глава "Бэкон по-лапландски: Пьер Луи Моро де Мопертюи").

Ничего удивительного, что к моменту возвращения в Париж за Мопертюи увязались, к большому его неудовольствию, две очаровательные лапландки. Вольтер спешит съязвить:

"Трем коронам неплохо б вернуть двух прелестных лопарок, / заодно угломеры и рейки - хотя инструмент не подарок. / Все, что вы доказали в пустыне унылейшей этой, / Ньютон знал, не ступивши за дверь своего кабинета".

По иронии судьбы Мопертюи был страстным поклонником учения сэра Исаака. Настолько страстным, что пишет своему другу Бернулли: "Картезианство отымели [sic!] даже в академии"... Фонтан эмоций, хитросплетение жизненных и научных коллизий - все в одной строчке!

В 1735 году, или около того, Мопертюи посещает замок Сирей, где жили Вольтер со своей "прекрасной подругой" Эмилией де Шатле ("Я вижу лишь одно - планету Эмили", - напишет про нее Вольтер). Дальнейшее опять не обходится без Ньютона:

"Сначала Вольтер умолял Мопертюи исправлять его скромные научные сочинения, затем и Эмилия, будущая переводчица ньютоновских "Начал", познала с новоиспеченным членом Парижской академии некоторые тонкости всемирного притяжения".

Зд орово, стильно написано - неправда ли!

Да простит меня Никола Витковски, я не удержусь - добавлю еще одну "полутень" к этому блестящему описанию. (Все, впрочем, в рамках логики, предложенной и развиваемой самим Витовски.)

Уже в середине 18-го века предполагалось, что девушки, даже отнюдь и не аристократического происхождения, должны обладать неким минимальным набором современных знаний из математики и естествознания. Вполне утилитарная цель - умение поддержать светский разговор. Создается даже серия популярных учебников. Например, таких, как принадлежавший перу Франческо Альгаротти - "Философия сэра Исаака Ньютона, объясненная для пользы дам". Альгаротти попытался открытия Ньютона изложить в виде диалога маркизы, флиртующей с собеседником. Вот как выглядит в таком диалоге закон всемирного тяготения:

"Я не могу отделаться от мысли, что... то же соотношение, обратная пропорциональность квадрату расстояния... наблюдается и в любви. Например, если влюбленные не видятся восемь дней, то любовь становится в шестьдесят четыре раза слабее, чем в день разлуки". (Эпизод позаимствован мною из книги: Саймон Сингх , Великая теорема Ферма / пер. с англ. Ю.Данилов. - М.: Изд. Московского центра непрерывного математического образования, 2000. - 288 с.)

Предельная ограниченность женского образования заставила, чуть позже, в конце 18-го века, и Эразма Дарвина внести свою лепту в устранение этого недочета (глава "Дедушка Дарвина"). Это была странная "смесь художественных, атеистических и антропоморфических вариаций на тему половой жизни растений", - отмечает Витковски. И действительно...

Почивает Росянка, царица трясин,
на перине из мха средь берез и осин.
Ее стан - его можно сравнить с волоском -
схвачен шелковым пояском
с бахромой по краям, что свисает до пят.
А пять фрейлин двора, пять испуганных нимф
одеваются в платья - пурпур и кармин, -
их свободные складки по ветру летят.
Но, следя за движением царственных глаз,
Нимфы тотчас готовы исполнить приказ...
("The Loves of the Plants" - "Любови растений", 1789.)

Кстати, горячей поклонницей "образовательной реформы" Эразма Дарвина была одна из первых феминисток Мэри Уолстонкрафт (1759-1797), будущая мама Мэри Шелли.

Вообще, девицы и жабы, судя по всему, были весьма популярными адресатами и объектами (соответственно) естественнонаучных экзекуций. "Вчера я отрезал ногу Bufo marinus , и он еще тринадцать часов оставался живым и прижимался к своей самке". Bufo marinus - это жаба. А приведенная цитата принадлежит натуралисту Ладзаро Спалланцани и адресована его подруге - Луизе (глава "Ладзаро Спалланцани, натуралист в аду".) Опять же привет Ньютону: вспомним, паренек зачитывался книжкой с рецептами средств от кровопотери на основе правильно приготовленных черных жаб...

"Миф, ритуал и т.д. отличаются от философии и науки тем, что мир мифа и ритуала есть такой мир, в котором нет непонятного, нет проблем. А когда появляются проблемы и непонятное - появляются философия и наука. Значит, философия и наука, как это ни странно, есть способ внесения в мир непонятного", - подчеркивал Мераб Мамардашвили в одной из своих лекций. Витковски добавляет в эту фрактальную картину "непонятного" сугубо человеческое измерение. Выбраться, а вернее, приблизиться на мгновение к этой границе удается только методом упорно повторяемых (и отыскиваемых в истории науки) итераций. Вот один маленький цикл таких итераций, грациозно изложенный у Никола Витковски. Речь идет о рождении литературного жанра хоррор.

Оказывается, рассказы ужасов своим рождением обязаны исследованиям Луиджи Гальвани (1737-1798), хирурга из Болоньи (глава "Луиджи Гальвани, или Праздник лягушки"; sic! опять земноводные! Впрочем, и это еще далеко не все; в книге, например, есть глава "Сэр Гарвей, жаба и колдунья").

"Лягушка Гальвани, подобно яблоку Ньютона, превратилась в эмблему случая-творца, сыграв роль первого в истории человечества электроизмерительного прибора, - справедливо отмечает Витовски. - После этого по всей Европе поднялась волна экспериментов, наладивших прямую связь между биологическими лабораториями, мясными лавками, гильотинами и кладбищами. С электродом в руке Вольта заставлял шевелиться отрубленный бараний язык и петь обезглавленных кузнечиков".

Это открытие Гальвани (1780) стало предтечей изобретения электрической батареи (1800). Дальше следите внимательно.

Поэт Перси Шелли в детстве был обладателем электростатической машины и, как многие его сверстники в начале 19-го века, с энтузиазмом занимался повторением электрических опытов Джованни Альдини, потрясших в свое время Лондон. Джованни Альдини - племянник Гальвани.

Жена Перси Шелли, Мери Шелли, тоже не смогла (да и не собиралась, судя по всему) экранироваться от этой насквозь электризованной атмосферы, окружавшей ее. Помимо мужа своим увлечением электроманией будущая знаменитая писательница обязана и Эразму Дарвину, дедушке Чарльза Дарвина.

Как мы уже говорили, мама будущей писательницы, Мэри Уолстонкрафт, была страстной поклонницей Эразма Дарвина (глава "Дедушка Дарвина"). Впрочем, ничего плотского. Но вот в художника Генри Фюзели, автора феноменально популярного полотна "Кошмар", мисс Уолстонкрафт была влюблена безумно.

Отсюда до "Франкенштейна" (1817), обессмертившего имя Мэри Шелли, один шаг. Родительские кошмары и собственные электрические впечатления сделали свое дело: "С мучительным волнением я собрал необходимые инструменты, способные создать искру, которая оживила бы бесчувственный предмет, лежавший у моих ног <...> я увидел, как открылись тусклые желтью глаза; существо начало дышать и судорожно подергиваться"... (Привет Луиджи Гальвани!)

А дальше уже пошло-поехало... 1845 год - рассказ Эдгара По "Разговор с мумией": обнаженный край височной мышцы мумии; провод, соединенный с вольтовым столбом... Ну, вы понимаете, что происходило потом...

И хотя книга Никола Витковски состоит из 35 вроде бы вполне самостоятельных эссе, при более или менее внимательном чтении без труда можно обнаружить достаточно сильно развитую систему подобных внутренних "гиперссылок".

Научный способ освоения окружающей действительности переживает сегодня не самые простые времена. Варианты, из которых приходится выбирать, очевидны: или удастся вернуть науке роль лидера в мировоззренческих притязаниях, или она окончательно потеряет свой престиж и статус. "Уязвимость "сдержанной" концепции науки в том, что она лишает науку главной, на посторонний взгляд, ценности: способности заменять религию" (Александр Генис, 1997). "Сентиментальная история науки" Никола Витковски - это именно "несдержанная" концепция науки, не сдержанная тем самым ползучим позитивизмом, позволяющим " ленивым умам тешить себя мыслью, что история науки - это история истины". Наука - это то, чего не может быть, то, что может быть, - это научно-технический прогресс. Витковски написал книгу про науку.

И последнее замечание, которое просто необходимо сделать. Изумительный дизайн серии "Мелкоскоп" (художественное оформление и макет - Антон Ходаковский). Модный и, что немаловажно, функциональный переплет, так называемый интегральный, - нечто среднее между твердой обложкой и покетбуком. Книга, что называется, просится в руку.

Примечания:

1. Русскоязычная Википедия дает такое определение этому социальному типу: " Ламер (от англ. lamer - "хромой") - жаргонное или сленговое прозвище человека, полностью некомпетентного в той или иной области, но твердо уверенного в обратном, чаще всего речь идет о знаниях или опыте, так или иначе связанных с компьютером".

       
Print version Распечатать