Пестрый сборник образцовых для истории филологических идей статьей С.Н. Зенкина – по сути, (мета)рассказ о двух авантюрах, которые происходили с теорией литературы в новое время. Во-первых, теории пришлось существовать, начиная с романтической эпохи, вне канонизированной иерархии литературных практик, выступать как вольная критика, как рискованный акт самосознания, а не как узаконенная процедура обращения с почитаемым текстом. Герменевтика средневекового типа, или канон классицистского типа отводил интерпретатору строго определенное место: он знал, для чего он берет в руки перо, и как он должен интерпретировать традицию, чтобы не испортить ее своими домыслами. Все понимали, где Гомер, а где его комментатор, как строится иерархия текстов и иерархия подходов к ним. Были заранее продуманы процедуры выяснения истины, которые соотносились с определенными практиками аскетического самоконтроля самого интерпретатора: он мог вступать в горячие споры, но при этом было понятно, когда этот спор достиг своей цели, и истина может быть признана любым здравомыслящим человеком.

В «эпоху современности» система легитимации филологических практик, исходящая из предполагаемых свойств и эффектов почитаемого текста, рухнула. Историк позитивистского типа обращался к фактической истине, существование которой не зависит от личности исследователя, тем самым сводя филологическую деятельность к формулированию «правил» обращения с текстом и навязыванию этих правил всему филологическому сообществу: например, нужно искать общие источники для разных текстов, но не нужно вычитывать из произведений жизнестроительный смысл. А теоретик не мог заниматься продвижением готовой продукции правил, но ему пришлось брать на себя риск утверждения истинности своего знания. Если раньше эту истинность гарантировали канонические тексты; то теперь, когда сам набор канонических текстов определяется ведущим филологом, филологом-теоретиком, он должен взять на себя сам ответственность за истинность своих высказываний. Филология во многом возникает из авантюры: филолог заявляет о том, что он обладает теми знаниями и тем «вчувствованием» в предмет, которым не обладают остальные, и на этом совершенно харизматическом заявлении легитимирует себя. Мы можем провести простую аналогию из мира духовной мысли: богослов – это тот, кто знает о Боге больше, чем другие. Иначе говоря, богослов – абсолютно святой праведник, и поневоле любому богослову приходится заявлять либо то, что он свят вообще, либо что он моментально становится свят в часы написания богословского труда, когда божественный глагол до слуха чуткого коснется. Именно на такое же вещание абсолютной истины претендовала и классическая философия XIX в. Но ведь и гуманитарий должен иметь основания утверждать, почему его понимание искусства или языка «лучше и тоньше», чем понимание многих миллионов остальных людей. Откуда же у него такая уникальная привилегия, позволяющая ему безбедно существовать в просторном кабинете среди книг, а не копать землю в поте лица? В книге Зенкина исследуются различные линии, как харизматический идеал теории трансформировался в ХХ веке, иногда до полной противоположности.

Во-вторых, теория в ΧΙΧ в. столкнулась с героической парадигмой романтической и постромантической литературы: если раньше главным организатором повествования был автор, отвечавший за ценностную шкалу в своем произведении, то теперь герой получил широкую автономию – поведение героя было непредсказуемым для самого автора. Классикализация романтической литературы (особенно сильная в России, по наблюдению Зенкина, из-за того, что становление «большой литературы» пришлось как раз на романтический и постромантический периоды) привела к тому, что позиция героя и позиция теоретика стали конкурирующими и иногда подменяющими друг друга. Теоретик, говоря об эстетических эффектах произведения, чаще всего говорил не о месте произведения в традиции, а о том, какие изменения в герое, в его психологии и взгляде на мир, произведены тем художественным окружением, которое описал автор. Так и в нашем отечественном контексте привычно говорить, что литература – это познание через образы, то есть через приписанные герою размышления над фикциями воображения. Герой-экстатик воспринимается как мыслящий за автора. По сути дела, историю науки о литературе ХХ века можно исследовать как преодоление этой «героической парадигмы». Различение сюжета и фабулы, нарратива и вымысла, структуры и функций, и многие другие выдающиеся гуманитарные открытия ХХ века оказываются частью одной большой истории возвращения литературы из области произвольного искусства воспитания в область искусного распределения смыслов. Эти смыслы оказываются распределены столь удачно, что теоретик всякий раз находит себе самые интересные задания. – А. Марков.

Зенкин, Сергей. Работы о теории: Статьи. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. – 560 с. – 1500 экз. – (Серия: «Библиотека журнала “Новое литературное обозрение”»).