Книги об исторической миссии Америки и о ее взаимоотношениях с остальным миром обладают рядом особенностей, требующих упоминания. Во-первых, они многочисленны. Во-вторых, они невыносимо скучны. Это обстоятельство служит прекрасным поводом для наложения на себя двойной литературной епитимии так называемыми "политологами", которые сначала эти книги читают, а затем пишут точно такие же книги, в которых, по замыслу авторов, несколько иначе расставлены "акценты" и немножко под другим углом высвечены "нюансы". В результате вся эта литературная продукция подозрительно напоминает гигантское букинистическое наследие советской философии: скудный тематический ассортимент, подчеркнуто бедный стиль, вечное повторение одного и того же, самоцензура, идеализм, то есть декларируемая приверженность определенным "идеям", вкупе с догматизмом. Таким образом, независимо от нюансировки и окраса, на одной полке с условным названием "Pax Americana" прекрасно уживаются Ноам Хомский, Уэсли Кларк, Джордж Сорос, Найалл Фергюсон, Роберт Каган, Сэмюэл Хантингтон, Фрэнсис Фукуяма, Фарид Закария, Тимоти Гартон Эш, Гор Видал, Генри Киссинджер, Уилл Хаттон и многие другие. Помощник президента по национальной безопасности в администрации Картера, автор глобальной стратегии антикоммунизма и книги "Великая шахматная доска" Збигнев Бжезинский занимает на этой полке почетное место между Бен-Ладеном и Бодрийаром.

Содержание своей книги автор блестяще резюмирует в первом же абзаце Предисловия:

"Мой главный тезис относительно роли Америки в мире прост: американское могущество - решающий фактор в обеспечении национального суверенитета страны - является сегодня высшей гарантией глобальной стабильности, между тем американское общество стимулирует развитие таких глобальных социальных тенденций, которые подвергают эрозии традиционный государственный суверенитет. Мощь Америки и движущие силы ее общественного развития во взаимодействии могли бы способствовать постепенному созданию мирного сообщества, основанного на совместных интересах. При неправильном же использовании и столкновении друг с другом эти начала способны ввергнуть мир в состояние хаоса, а Америку превратить в осажденную крепость" (с. 7).

Таким образом, в мире есть только две глобальные силы - 1) американская военная машина и 2) американская массовая культура, разносящая по всей планете революционные ценности американского общества, подрывающие любой традиционный социальный порядок. С этим тезисом можно соглашаться или не соглашаться, дело не в этом. Гораздо важнее то, что Бжезинский употребляет в контексте "движущих сил истории" любопытный термин гегемония. Этот популярный сегодня марксистский термин обозначает объективное и безусловное доминирование некой силы в сложном балансе сил. Так, на определенном этапе исторического развития пролетариат становится гегемоном, то есть главной движущей силой общественного развития. При этом номинально власть может принадлежать буржуазии, которая, таким образом, господствует без гегемонии. Ее доминирование является субъективным и обусловленным. Субъективным оно является не потому, что сами капиталисты мнят свое господство естественным и непреходящим, а потому, что пролетариат до поры до времени не осознает своей гегемонии. Временная пассивность пролетариата или стихийный, бессознательный характер его действий - вот что в действительности обеспечивает легитимность власти буржуазии. Получается, что подлинную гегемонию разрушить нельзя, можно лишь какое-то время поддерживать иллюзию того, что гегемония принадлежит другой силе. Временное доминирование буржуазии, следовательно, обусловлено такого рода иллюзией.

Между тем Бжезинский говорит об американской гегемонии именно как о чем-то хрупком, ненадежном, подверженном эрозии. Он, по сути дела, смешивает понятия "гегемония" и "господство", если речь, конечно, не идет об ужасной ошибке переводчика:

"Внезапный конец американской гегемонии, без сомнения, погрузил бы мир в хаос, в обстановке которого международная анархия сопровождалась бы взрывами насилия и разрушениями подлинно грандиозного масштаба. Сходный эффект, только растянутый во времени, имел бы и неуправляемый постепенный упадок господства США" (с. 14 - 15).

Эффект, разумеется, нельзя "иметь", однако же будем считать, что мы доверяем переводчику в том, что касается "гегемонии". Это означает, если только автор не является скрытым волюнтаристом-ницшеанцем, что военная и культурная гегемония Америки в действительности не играет доминирующей роли в мировом балансе сил. Господство Америки субъективно в том плане, что подлинный гегемон пока не осознал себя в качестве такового, и оно обусловлено как раз отсутствием такого осознания.

Объяснение тут может быть только одно. Мир на самом деле движим силами упадка, разложения и хаоса. В мировом динамическом балансе объективно и безусловно доминирует стихия всеобщего разрушения и смерти. Америка - единственная страна, которая бросает вызов такому положению дел, стремясь переломить и направить в иное, позитивное русло объективную логику истории. Мировой пожар на ранних стадиях возгорания эффективно тушит американская армия. Осознанию силами распада и энтропии самих себя в качестве таковых эффективно противодействует американская массовая культура. Да, никто не станет спорить, что естественным финалом любого развития является дезорганизация и гибель. Америка, вопреки всему, берет на себя невозможное дело всеобщего искупления и спасения, тем самым делая его возможным.

Дело за малым: надо, чтобы народы мира поверили в объективный и безусловный характер доминирования Америки и признали ее в качестве мирового гегемона. Только тогда мир будет спасен. Таким образом, чтобы спасти мир, надо его обмануть. Бжезинский полагает, что обманывать мир следует трезво, рационально, расчетливо, взвешивая все "за" и "против". То есть, по Бжезинскому, Америка должна предъявить миру рациональное и достаточное основание для своих действий, только тогда мир прогнется под Америку. Это ошибка. Любое основание само на чем-то должно быть основано, а господствующий стиль мышления сегодня таков, что за самое главное и последнее основание принимаются экономические интересы. Получается, что любая рациональная дискуссия о месте и роли Америки в современном мире неизменно упирается в "нефть" и в тот факт, что Америка должна миру восемь триллионов долларов.

Увы, за деньги счастья не купить. Америке выпадет исторический шанс искупить и спасти мир только тогда, когда она перестанет предъявлять миру достаточные основания для своих действий в глобальном масштабе. Если уж и предъявлять какие-то основания, то непременно нелепые, случайные, избыточные, иррациональные. Бжезинский требует от мира, чтобы он увидел в подчас иррациональных действиях Америки рациональные мотивы и основания. Все, что увидит мир в таком случае, - это ничем не прикрытое господство без гегемонии. Напротив, надо, чтобы мир увидел в рациональных действиях Америки темную иррациональную бездну и полное отсутствие каких бы то ни было оснований. Надо, чтобы все поверили, что никаких осмысленных мотивов, никакого трезвого расчета нет. Только тогда Америка заслужит доверие и признание.

Президент Буш с его теологическими реминисценциями, безусловно, следует мудрым советам своих советников. Международные интеллектуалы, в едином порыве ополчившиеся против глупого, недальновидного, иррационального Буша и гнетущего абсурда его затянувшегося правления, упускают из виду одну важную вещь. Ошибка Буша не в том, что он глуп или недальновиден. Главная и воистину трагическая ошибка американского президента заключается в том, что он недостаточно безумен. Ему попросту не хватает актерского мастерства, которое позволило бы ему настолько глубоко вжиться в роль одержимого предводителя крестового похода против мирового зла, чтобы и самому уверовать в это. А когда и народы мира уверовали бы в безумие американского президента, вот тогда бы и воздали они ему великую хвалу, и сложили бы свое оружие, и перестали бы убивать друг друга, и воскурили бы благовония, и принесли бы искупительную жертву, и утвердился бы мир в Поднебесной во веки веков.

Бжезинский и сам не избежал тревожных прозрений. Так, он рассуждает о долговременной заинтересованности Америки в "формировании мира, который подчинялся бы общим правилам и был бы привержен искренне разделяемым, а не только риторически провозглашаемым демократическим ценностям" (с. 118). Далее он пишет:

"Если бы Америка скрупулезно соблюдала международные правила, если бы она старательно избегала демонстраций силы при решении экономических вопросов, представляющих особый интерес для серьезных категорий американских избирателей, или проявляла покорную готовность ограничить собственный суверенитет и подчинить свои вооруженные силы юрисдикции международного права, то она, возможно, не была бы державой, действия которой способны стать последним спасительным средством предотвращения глобальной анархии" (с. 129).

Другими словами, всеобщее искупление, спасение и построение совершенного мира общих правил становится возможным лишь при условии существования одной-единственной державы, которая не просто не подчиняется общим правилам, но modus operandi которой состоит в систематическом и даже обязательном нарушении этих правил. Америка будет способна исполнить свою историческую миссию избавления человечества от векового бремени греха, только если она возьмет все грехи человечества на себя, другими словами, станет грешить в режиме non-stop и в масштабе всего человечества.

Другое тревожное и воистину миссионерское прозрение Бжезинского касается соотношения глобальной гегемонии и демократии:

"американская глобальная мощь противоречит американской демократии, как внутренней, так и экспортированной. Внутренняя американская демократия затрудняет осуществление национальной мощи на международной арене, и наоборот, глобальная мощь Америки может создать угрозу демократии в США. Более того, Америка, считая себя историческим поборником демократии, подсознательно [браво! - Р.Г.] экспортирует демократические ценности по каналам глобализации. Но это порождает в мире ожидания, которые плохо согласуются с иерархическими требованиями гегемонистской державы. В результате действия этой двойственной диалектики [двойное браво!! - Р.Г.] Америке все еще необходимо определить собственную роль в мире, причем такую, которая выходила бы за пределы противоречивых факторов глобализации - демократии и доминирующей державы" (с. 179 - 180).

Решение этой дилеммы Бжезинским чересчур элегантно. В нем не хватает мистериальности и дионисийства. Он попросту заявляет, что "демократия является основным компонентом американского мирового господства" (с. 230) и что господство это осуществляется посредством экспорта демократических ценностей через продукты американской массовой культуры. Главное возражение мы уже озвучивали: если под демократией понимать господство индивидуалистической рациональности, то ее распространение неизбежно приведет к утрате Америкой морального авторитета. Бжезинский знает об этом, и, несмотря на все свои рационалистические заблуждения, предлагает воистину визионерское решение:

"Демократия... должна... давать общее, принципиальное, почти на уровне инстинкта представление о национальных интересах электорату, который не особенно склонен следить за тонкостями и сложностями происходящих в мире событий. Восприятие электората отражает его прочно укоренившиеся инстинкты, общие симпатии и антипатии... Эта основополагающая стратегическая сплоченность по большей части находится как бы в состоянии спячки, но ее можно активизировать и даже манипулировать ею в периоды кризиса" (с. 241).

Демократия, таким образом, понимается как коллективный транс, спячка, массовая галлюцинация, высвобождающая темные, инстинктивные, иррациональные стороны человеческой души. Будучи распространенной в глобальном масштабе, демократия делает возможным "виртуальное и непосредственное отождествление мира с Америкой" (с. 234). Через демократию весь мир становится Америкой, но не потому, что народы мира по зрелом размышлении признают рациональность демократического устройства и обоснованность притязаний "страны победившей демократии" на мировое господство, а просто потому, что они находятся "как бы в состоянии спячки". Под занавес еще раз подчеркнем, что мир всеобщей спячки станет реальностью тогда, когда в американской внешней политике возобладает полное и окончательное безумие.